Значит – где-то дальше.
От размышлений меня оторвал Виктор. Он пришел с автоматом и вещевым мешком.
– Ты куда?
Он поставил автомат в угол и сбросил вещевой мешок.
– Туда же, куда и ты.
– Это исключено!
– Знаешь, у меня свои счеты с Покровским. Не забывай, что я был у него в плену почти год. Потом Беата – подруга моей жены и вообще…
– Что вообще?
– Я не собираюсь спрашивать твоего разрешения. Ты теперь – частное лицо! Пойми, мне это не менее важно, чем тебе. Ты хочешь заслужить прощение сына, а я – людей. Если я убью Покровского, они забудут мою вину перед ними.
– Они уже забыли.
– Но не я!
Я посмотрел ему в глаза и понял, что переубедить его будет невозможно. Но тогда менялись условия «игры», по которым я должен был встретиться с Покровским один на один.
Я расстелил на столе карту.
– Как ты думаешь, куда он направится?
Виктор некоторое время молча изучал карту, потом решительно ткнул пальцем в кружок, обозначающий Брест.
– Только сюда!
– Да, – согласился я, – это наиболее вероятно. А что ты думаешь об этой дороге? – указал я на тропу, идущую вдоль Припяти.
Виктор проследил ее направление и неохотно признал:
– Вполне возможно. Хотя вряд ли…
– Почему?
– Километров сто нет съездов. А по тропинкам телега не пройдет.
– Хорошо! Но нам не стоит отправляться вместе. Надо, чтобы каждый выбрал себе дорогу. Тогда он не ускользнет.
– Я выбираю Брестское направление.
– Пусть будет по-твоему, – стараясь сдержать радость, согласился я. – Тогда ты бери мой фургон с припасами, а я поеду верхом. Думаю, что на лесной дороге фургон будет менее пригоден.
У меня созрел план, в который я не хотел посвящать Виктора.
– Смотри, – на всякий случай предупредил я его, – не попадись на «лисью петлю». И, когда будешь проезжать развилку дорог, не высовывайся из фургона. Стрелять Покровский здесь не решится, но может из засады проследить, куда ты направляешься. Не надо, чтобы он знал, что это ты. Отправляйся утром, а я часа на два задержусь. У меня еще есть дела.
После ухода Виктора я написал записку Кандыбе и попросил Евгению передать ее через три дня. Я написал, чтобы тот послал верховых вернуть Виктора, так как к этому времени Покровский уже будет убит.
Глава ХL
В ЛЕСАХ
Дождавшись отъезда Виктора, я оседлал коня, перекинул через седло переметную суму с четырехдневным запасом еды, сунул туда три магазина к автомату, несколько обойм к винтовке и, пользуясь тем, что все еще спали, тихо поехал по дороге, ведущей на север.
Было пять часов утра. Виктор уехал в четыре. Я бросил прощальный взгляд на свой дом и увидел, что в одном из окон на втором этаже зажегся свет. Я пришпорил коня и быстро углубился в лес. Дальше дорога кончалась. На север вели едва заметные тропки, которые, петляя из стороны в сторону, обходили болота. По ним давно никто не ездил и не ходил, и они постепенно зарастали травою и подлеском.
В лесу было пока темно. Еще лет десять назад в нем в это время царила тишина. Теперь лес был наполнен шорохами и какими-то загадочными вздохами. Он казался единым огромным организмом. Ощущение было такое, что он дышит и ворочается во сне, словно сказочный великан перед пробуждением.
Боясь потерять едва заметную тропу, я остановился, решив подождать рассвета. Было прохладно. Я вытащил из-под седла теплый ватник и оделся. Солнце еще не взошло, но, как бы предвещая его восход, резко вскрикнула птица, затем другая, ей ответила третья и вскоре все потонуло в птичьем гаме, который заглушил все остальные шумы. Стало светлее. Я взял коня под уздцы и пошел по тропе.
Прошло еще полчаса. Стало совсем светло. Тропа привела меня на поляну, где расположилось стадо зубров. Огромный бык повернул голову в мою сторону и угрожающе взмахнул хвостом. В этих случаях надо не останавливаться, а продолжать медленно идти, не обращая на него внимания. Любые другие движения, остановка или изменение направления могут привести быка в ярость. К счастью, стадо не загораживало тропу, и я спокойно прошел, провожаемый тяжелым взглядом вожака.
Вскоре я вышел, как и предполагал, к небольшому лесному озеру, сплошь усеянному утками и гусями. Мое появление было встречено тревожным гоготом, птицы еще не позабыли свой извечный страх перед человеком и подняли суматоху. Лебеди, впрочем, отреагировали на мое появление спокойно. Сказывалось то, что уже давно человек не обижал эту прекрасную белоснежную птицу. Их с каждым годом становилось все больше и больше. Гуси появились только года три назад и еще не решались селиться вблизи жилья. Во всяком случае, у нас на озерах их пока не было. Зато диких уток расплодилось великое множество.
Буквально из-под ног выскочила рыжая лисица и метнулась в кусты. Конь от неожиданности всхрапнул и присел на задние ноги. Я обошел озеро и, еще раз сверив направление по компасу, снова углубился в лес. По моим расчетам на вторые сутки я должен буду выйти на дорогу, идущую вдоль реки, опередив Покровского по крайней мере на день. Я уже не сомневался, что он выберет именно эту дорогу. Она была единственная, по которой он мог пробраться в свое бывшее расположение, то есть туда, где квартировала некогда «Армия Возрождения». Любой другой путь был во много раз длиннее. Несомненно там, на месте его прежнего жительства, у Покровского припрятаны запасы необходимых в его положении вещей. Возможно, он там и останется. Но если даже он выберет какое-то другое место, все равно завернет туда. В Брест ему, естественно, незачем было направляться. Соглашаясь с Виктором, я преследовал еще одну цель. Покровский, вероятнее всего, постарается узнать, какое направление изберет его преследователь. Если он увидит, что фургон, о существовании которого он знал, направится по Брестской дороге, то решит, что ему в ближайшие дни не грозит опасность.
За озером тропа расширилась, и можно было ехать верхом. По-видимому, ею пользовались звери как дорогой к водопою. Лес кишел живностью. То и дело, завидев всадника, в кусты шмыгали косули, с треском уходил в сторону великан-лось. Их, лосей, в последние годы расплодилось великое множество. Зимою они подходили к самому стационару. В этом году мы планировали снять все ограничения с охоты на лосей и кабанов. Кабаны сильно начали нам досаждать, вторгаясь на картофельные поля и огороды.
К вечеру я проехал приличное расстояние и по расчетам должен был к ночи следующих суток выйти к цели. Смеркалось, когда я выехал на большую поляну, где струился прозрачный ручеек. За час перед этим я подстрелил косулю и теперь впервые за целый день почувствовал страшный голод. Собак я не опасался, так как они километров на сто вокруг нас исчезли. Время от времени мы все еще прочесывали местность, но лишь иногда нам попадались одинокие, отбившиеся от стаи псы. Зато появились волки. Их было немного, и хлопот они не доставляли. Поэтому я спокойно стреножил своего жеребца и пустил его пастись па поляне Сам же облюбовал для ночлега место, развел костер. Когда мясо поджарилось, было совсем уже темно. Я поел и, подбросив толстых сучьев в костер, завернулся в плащ и мгновенно заснул.
Мне снилось детство. Я только вернулся домой, весь чумазый после бурной игры в войну. Мать схватила меня за руку и повела мыться. Она наклонила меня над ванной и принялась губкой тереть мне лицо. Противное мыло лезло в глаза, рот, я с отвращением отплевывался, но мать продолжала тереть с еще большей силой. Я вырвался из ее рук и… проснулся. Прямо перед лицом я увидел морду громадного пса. «Еще немного, и он перекусит мне горло», – подумал я, вскакивая на ноги и хватая лежащий рядом автомат. Пес, однако, не отскочил в сторону и не проявлял ни страха, ни враждебных намерений. Напротив, дружески завилял хвостом. При свете еще не потухшего костра я узнал нашего Шарика – потомка тех щенков, которых когда-то принесли ребята после уничтожения собачьего городища километрах в трех к югу от Острова.
– Шарик! – позвал я.
Пес отрывисто гавкнул, затем метнулся в сторону и вскоре его лай послышался вдали за деревьями. Грохнул выстрел. Я взял автомат, отошел от костра, и затаился во тьме, укрывшись за стволом толстого дуба.
Ждать пришлось минут двадцать. Снова послышался отрывистый лай. Шарик выскочил на поляну, подбежал к костру, покрутился вокруг, без труда нашел меня и снова залился лаем.
– Тихо! – приказал ему я.
Шарик перестал лаять и только слегка повизгивал. Мой конь, о котором я в эту минуту позабыл, вдруг забеспокоился, зазвенел уздой и, наконец, призывно заржал. Ему ответило тонкое ржание кобылы, и вскоре на поляну, освещенную бледным светом луны, выехал всадник. Шарик снова тявкнул. Всадник подъехал к едва тлеющему костру и остановился.
– Эй! Где вы? – услышал я знакомый голос.
– Что случилось? Почему ты здесь? – спросил я, подходя и помогая Елене слезть с лошади. От усталости она едва держалась на ногах, и поэтому мой плащ, расстеленный у костра, оказался кстати.
– Сейчас… Дайте прийти в себя… Я с утра ничего не ела…
Я вытащил из переметной сумы хлеб, разворошил угли и, нанизав на прутья кусочки мяса, приспособил их жарить. Пламя вспыхнуло, отбирая у тьмы все большее пространство, по которому, причудливо изгибаясь, затанцевали тени.
– Ну, так что же случилось? Почему ты здесь?
Елена не ответила. Она протянула руку и, выхватив из костра палочку с еще не совсем дожаренным мясом, стала жадно есть. Вспомнив старую народную мудрость:
«Покорми, потом спрашивай», я не стал ее торопить с ответом, нанизал еще несколько кусков и повесил их над углями. Остатки бросил Шарику, который немедленно ими занялся.
Наконец моя гостья наелась. Я протянул ей флягу с родниковой водой.
– Итак?
– Меня послали за тобой, чтобы ты немедленно возвращался, – запинаясь, сообщила она.
– Понятно. Этот вариант мы сразу отбросим. Давай-ка, девочка, говори правду. Как ты нашла меня?
– Шарик помог.
– Ясно. Дальше…
– Я подумала… – она снова замолчала, не решаясь продолжать.
– Что же ты думала?
– Что тебя, вас, – поправилась она, – могут ранить, и тогда вы один в лесу погибнете.
– Ты с ума сошла. Ты что же, собираешься вместе со мною выслеживать Покровского? Мала еще, и дело не твое. Утром – назад!
– Только вместе с тобою. Во-первых, мне уже семнадцать! Будет этой зимою, – уточнила она. – Во-вторых, Покровский убил мою сестру, а в-третьих, я стреляю не хуже тебя!
– Вот как?
– Да, меня научила Евгения. Я стреляю лучше ее. Она сама мне это сказала.
– Ложись спать. Вот плащ.
– Не надо! У меня там два одеяла. Одно для тебя, – сообщила она, направляясь к своей лошади.
Вскоре Елена вернулась с двумя шерстяными одеялами. Я посмотрел на часы. Было около двух. До рассвета оставалось часа четыре. Можно было выспаться.
– Дома знают? – уже засыпая спросил я.
– Я уехала, когда все спали…
– Час от часу не легче! Тебя там, наверное, ищут. С ног сбились…
– Нет, я оставила записку. Спи! Завтра поговорим! – решительно, словно старший младшему, сказала она.
Утром я заставил Елену отправиться назад и облегченно вздохнул, когда она, наконец, скрылась из виду.
Подождав еще минут двадцать, на случай, если этой взбалмошной девчонке вздумается вернуться, я снова пустился в путь. Можно было не спешить. По моим расчетам, я успевал с большим запасом времени. Поэтому ехал медленно. Тем более, что ветви обступающих тропу деревьев могли запросто сбить скачущего всадника. Через пару лет тропа совсем исчезнет. Леса постепенно превратятся в непроходимые дебри, и человек уже не сможет сделать и шага без топора. Останутся только лосиные и оленьи тропы. Что будет лет через тридцать-сорок? Когда вымрет поколение, родившееся до катастрофы. Сколько еще родится мальчиков? Пока их, рожденных после эпидемии, женщинами, не получившими иммунитет против У-хромосом, можно было пересчитать по пальцам. Чем это все кончится? Какой-то заколдованный круг. Мужчин с каждым годом становится все меньше. Вот и сейчас один из них пробирается лесом, чтобы убить другого. Бред какой-то. Наркомания убийства. Наркомания потому, что, подобно наркоману, который знает, что каждая инъекция наркотика приближает его к смерти, все равно не может остановиться в своей пагубной страсти. Так и мы, зная, что нас становится все меньше, продолжаем убивать друг друга и тоже не можем остановиться. Может быть, отказаться? Нет! Покровский для меня, да и для всех нас, не только взбесившийся убийца, но и воплощение того проклятого прошлого, которое, как ни странно, чем оно становилось дальше, тем больше вызывало ненависть. Я не мог отделаться от мысли, что убив Покровского, я убью это прошлое. Пожалуй, я не испытывал такой ненависти даже к бандитам Можиевского. Нет, у меня тогда были совсем иные чувства. Скорее, их можно было назвать чувствами санитара, уничтожающего очаг инфекции. Здесь же было что-то другое, более сильное и даже более реальное в своей опасности… заражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
От размышлений меня оторвал Виктор. Он пришел с автоматом и вещевым мешком.
– Ты куда?
Он поставил автомат в угол и сбросил вещевой мешок.
– Туда же, куда и ты.
– Это исключено!
– Знаешь, у меня свои счеты с Покровским. Не забывай, что я был у него в плену почти год. Потом Беата – подруга моей жены и вообще…
– Что вообще?
– Я не собираюсь спрашивать твоего разрешения. Ты теперь – частное лицо! Пойми, мне это не менее важно, чем тебе. Ты хочешь заслужить прощение сына, а я – людей. Если я убью Покровского, они забудут мою вину перед ними.
– Они уже забыли.
– Но не я!
Я посмотрел ему в глаза и понял, что переубедить его будет невозможно. Но тогда менялись условия «игры», по которым я должен был встретиться с Покровским один на один.
Я расстелил на столе карту.
– Как ты думаешь, куда он направится?
Виктор некоторое время молча изучал карту, потом решительно ткнул пальцем в кружок, обозначающий Брест.
– Только сюда!
– Да, – согласился я, – это наиболее вероятно. А что ты думаешь об этой дороге? – указал я на тропу, идущую вдоль Припяти.
Виктор проследил ее направление и неохотно признал:
– Вполне возможно. Хотя вряд ли…
– Почему?
– Километров сто нет съездов. А по тропинкам телега не пройдет.
– Хорошо! Но нам не стоит отправляться вместе. Надо, чтобы каждый выбрал себе дорогу. Тогда он не ускользнет.
– Я выбираю Брестское направление.
– Пусть будет по-твоему, – стараясь сдержать радость, согласился я. – Тогда ты бери мой фургон с припасами, а я поеду верхом. Думаю, что на лесной дороге фургон будет менее пригоден.
У меня созрел план, в который я не хотел посвящать Виктора.
– Смотри, – на всякий случай предупредил я его, – не попадись на «лисью петлю». И, когда будешь проезжать развилку дорог, не высовывайся из фургона. Стрелять Покровский здесь не решится, но может из засады проследить, куда ты направляешься. Не надо, чтобы он знал, что это ты. Отправляйся утром, а я часа на два задержусь. У меня еще есть дела.
После ухода Виктора я написал записку Кандыбе и попросил Евгению передать ее через три дня. Я написал, чтобы тот послал верховых вернуть Виктора, так как к этому времени Покровский уже будет убит.
Глава ХL
В ЛЕСАХ
Дождавшись отъезда Виктора, я оседлал коня, перекинул через седло переметную суму с четырехдневным запасом еды, сунул туда три магазина к автомату, несколько обойм к винтовке и, пользуясь тем, что все еще спали, тихо поехал по дороге, ведущей на север.
Было пять часов утра. Виктор уехал в четыре. Я бросил прощальный взгляд на свой дом и увидел, что в одном из окон на втором этаже зажегся свет. Я пришпорил коня и быстро углубился в лес. Дальше дорога кончалась. На север вели едва заметные тропки, которые, петляя из стороны в сторону, обходили болота. По ним давно никто не ездил и не ходил, и они постепенно зарастали травою и подлеском.
В лесу было пока темно. Еще лет десять назад в нем в это время царила тишина. Теперь лес был наполнен шорохами и какими-то загадочными вздохами. Он казался единым огромным организмом. Ощущение было такое, что он дышит и ворочается во сне, словно сказочный великан перед пробуждением.
Боясь потерять едва заметную тропу, я остановился, решив подождать рассвета. Было прохладно. Я вытащил из-под седла теплый ватник и оделся. Солнце еще не взошло, но, как бы предвещая его восход, резко вскрикнула птица, затем другая, ей ответила третья и вскоре все потонуло в птичьем гаме, который заглушил все остальные шумы. Стало светлее. Я взял коня под уздцы и пошел по тропе.
Прошло еще полчаса. Стало совсем светло. Тропа привела меня на поляну, где расположилось стадо зубров. Огромный бык повернул голову в мою сторону и угрожающе взмахнул хвостом. В этих случаях надо не останавливаться, а продолжать медленно идти, не обращая на него внимания. Любые другие движения, остановка или изменение направления могут привести быка в ярость. К счастью, стадо не загораживало тропу, и я спокойно прошел, провожаемый тяжелым взглядом вожака.
Вскоре я вышел, как и предполагал, к небольшому лесному озеру, сплошь усеянному утками и гусями. Мое появление было встречено тревожным гоготом, птицы еще не позабыли свой извечный страх перед человеком и подняли суматоху. Лебеди, впрочем, отреагировали на мое появление спокойно. Сказывалось то, что уже давно человек не обижал эту прекрасную белоснежную птицу. Их с каждым годом становилось все больше и больше. Гуси появились только года три назад и еще не решались селиться вблизи жилья. Во всяком случае, у нас на озерах их пока не было. Зато диких уток расплодилось великое множество.
Буквально из-под ног выскочила рыжая лисица и метнулась в кусты. Конь от неожиданности всхрапнул и присел на задние ноги. Я обошел озеро и, еще раз сверив направление по компасу, снова углубился в лес. По моим расчетам на вторые сутки я должен буду выйти на дорогу, идущую вдоль реки, опередив Покровского по крайней мере на день. Я уже не сомневался, что он выберет именно эту дорогу. Она была единственная, по которой он мог пробраться в свое бывшее расположение, то есть туда, где квартировала некогда «Армия Возрождения». Любой другой путь был во много раз длиннее. Несомненно там, на месте его прежнего жительства, у Покровского припрятаны запасы необходимых в его положении вещей. Возможно, он там и останется. Но если даже он выберет какое-то другое место, все равно завернет туда. В Брест ему, естественно, незачем было направляться. Соглашаясь с Виктором, я преследовал еще одну цель. Покровский, вероятнее всего, постарается узнать, какое направление изберет его преследователь. Если он увидит, что фургон, о существовании которого он знал, направится по Брестской дороге, то решит, что ему в ближайшие дни не грозит опасность.
За озером тропа расширилась, и можно было ехать верхом. По-видимому, ею пользовались звери как дорогой к водопою. Лес кишел живностью. То и дело, завидев всадника, в кусты шмыгали косули, с треском уходил в сторону великан-лось. Их, лосей, в последние годы расплодилось великое множество. Зимою они подходили к самому стационару. В этом году мы планировали снять все ограничения с охоты на лосей и кабанов. Кабаны сильно начали нам досаждать, вторгаясь на картофельные поля и огороды.
К вечеру я проехал приличное расстояние и по расчетам должен был к ночи следующих суток выйти к цели. Смеркалось, когда я выехал на большую поляну, где струился прозрачный ручеек. За час перед этим я подстрелил косулю и теперь впервые за целый день почувствовал страшный голод. Собак я не опасался, так как они километров на сто вокруг нас исчезли. Время от времени мы все еще прочесывали местность, но лишь иногда нам попадались одинокие, отбившиеся от стаи псы. Зато появились волки. Их было немного, и хлопот они не доставляли. Поэтому я спокойно стреножил своего жеребца и пустил его пастись па поляне Сам же облюбовал для ночлега место, развел костер. Когда мясо поджарилось, было совсем уже темно. Я поел и, подбросив толстых сучьев в костер, завернулся в плащ и мгновенно заснул.
Мне снилось детство. Я только вернулся домой, весь чумазый после бурной игры в войну. Мать схватила меня за руку и повела мыться. Она наклонила меня над ванной и принялась губкой тереть мне лицо. Противное мыло лезло в глаза, рот, я с отвращением отплевывался, но мать продолжала тереть с еще большей силой. Я вырвался из ее рук и… проснулся. Прямо перед лицом я увидел морду громадного пса. «Еще немного, и он перекусит мне горло», – подумал я, вскакивая на ноги и хватая лежащий рядом автомат. Пес, однако, не отскочил в сторону и не проявлял ни страха, ни враждебных намерений. Напротив, дружески завилял хвостом. При свете еще не потухшего костра я узнал нашего Шарика – потомка тех щенков, которых когда-то принесли ребята после уничтожения собачьего городища километрах в трех к югу от Острова.
– Шарик! – позвал я.
Пес отрывисто гавкнул, затем метнулся в сторону и вскоре его лай послышался вдали за деревьями. Грохнул выстрел. Я взял автомат, отошел от костра, и затаился во тьме, укрывшись за стволом толстого дуба.
Ждать пришлось минут двадцать. Снова послышался отрывистый лай. Шарик выскочил на поляну, подбежал к костру, покрутился вокруг, без труда нашел меня и снова залился лаем.
– Тихо! – приказал ему я.
Шарик перестал лаять и только слегка повизгивал. Мой конь, о котором я в эту минуту позабыл, вдруг забеспокоился, зазвенел уздой и, наконец, призывно заржал. Ему ответило тонкое ржание кобылы, и вскоре на поляну, освещенную бледным светом луны, выехал всадник. Шарик снова тявкнул. Всадник подъехал к едва тлеющему костру и остановился.
– Эй! Где вы? – услышал я знакомый голос.
– Что случилось? Почему ты здесь? – спросил я, подходя и помогая Елене слезть с лошади. От усталости она едва держалась на ногах, и поэтому мой плащ, расстеленный у костра, оказался кстати.
– Сейчас… Дайте прийти в себя… Я с утра ничего не ела…
Я вытащил из переметной сумы хлеб, разворошил угли и, нанизав на прутья кусочки мяса, приспособил их жарить. Пламя вспыхнуло, отбирая у тьмы все большее пространство, по которому, причудливо изгибаясь, затанцевали тени.
– Ну, так что же случилось? Почему ты здесь?
Елена не ответила. Она протянула руку и, выхватив из костра палочку с еще не совсем дожаренным мясом, стала жадно есть. Вспомнив старую народную мудрость:
«Покорми, потом спрашивай», я не стал ее торопить с ответом, нанизал еще несколько кусков и повесил их над углями. Остатки бросил Шарику, который немедленно ими занялся.
Наконец моя гостья наелась. Я протянул ей флягу с родниковой водой.
– Итак?
– Меня послали за тобой, чтобы ты немедленно возвращался, – запинаясь, сообщила она.
– Понятно. Этот вариант мы сразу отбросим. Давай-ка, девочка, говори правду. Как ты нашла меня?
– Шарик помог.
– Ясно. Дальше…
– Я подумала… – она снова замолчала, не решаясь продолжать.
– Что же ты думала?
– Что тебя, вас, – поправилась она, – могут ранить, и тогда вы один в лесу погибнете.
– Ты с ума сошла. Ты что же, собираешься вместе со мною выслеживать Покровского? Мала еще, и дело не твое. Утром – назад!
– Только вместе с тобою. Во-первых, мне уже семнадцать! Будет этой зимою, – уточнила она. – Во-вторых, Покровский убил мою сестру, а в-третьих, я стреляю не хуже тебя!
– Вот как?
– Да, меня научила Евгения. Я стреляю лучше ее. Она сама мне это сказала.
– Ложись спать. Вот плащ.
– Не надо! У меня там два одеяла. Одно для тебя, – сообщила она, направляясь к своей лошади.
Вскоре Елена вернулась с двумя шерстяными одеялами. Я посмотрел на часы. Было около двух. До рассвета оставалось часа четыре. Можно было выспаться.
– Дома знают? – уже засыпая спросил я.
– Я уехала, когда все спали…
– Час от часу не легче! Тебя там, наверное, ищут. С ног сбились…
– Нет, я оставила записку. Спи! Завтра поговорим! – решительно, словно старший младшему, сказала она.
Утром я заставил Елену отправиться назад и облегченно вздохнул, когда она, наконец, скрылась из виду.
Подождав еще минут двадцать, на случай, если этой взбалмошной девчонке вздумается вернуться, я снова пустился в путь. Можно было не спешить. По моим расчетам, я успевал с большим запасом времени. Поэтому ехал медленно. Тем более, что ветви обступающих тропу деревьев могли запросто сбить скачущего всадника. Через пару лет тропа совсем исчезнет. Леса постепенно превратятся в непроходимые дебри, и человек уже не сможет сделать и шага без топора. Останутся только лосиные и оленьи тропы. Что будет лет через тридцать-сорок? Когда вымрет поколение, родившееся до катастрофы. Сколько еще родится мальчиков? Пока их, рожденных после эпидемии, женщинами, не получившими иммунитет против У-хромосом, можно было пересчитать по пальцам. Чем это все кончится? Какой-то заколдованный круг. Мужчин с каждым годом становится все меньше. Вот и сейчас один из них пробирается лесом, чтобы убить другого. Бред какой-то. Наркомания убийства. Наркомания потому, что, подобно наркоману, который знает, что каждая инъекция наркотика приближает его к смерти, все равно не может остановиться в своей пагубной страсти. Так и мы, зная, что нас становится все меньше, продолжаем убивать друг друга и тоже не можем остановиться. Может быть, отказаться? Нет! Покровский для меня, да и для всех нас, не только взбесившийся убийца, но и воплощение того проклятого прошлого, которое, как ни странно, чем оно становилось дальше, тем больше вызывало ненависть. Я не мог отделаться от мысли, что убив Покровского, я убью это прошлое. Пожалуй, я не испытывал такой ненависти даже к бандитам Можиевского. Нет, у меня тогда были совсем иные чувства. Скорее, их можно было назвать чувствами санитара, уничтожающего очаг инфекции. Здесь же было что-то другое, более сильное и даже более реальное в своей опасности… заражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60