КЮРЕ как организация была абсолютно неподконтрольна.
Директор правил ею, как вздумается, безо всяких ограничений. Президент мог только что предлагать какие-то действия, и единственный приказ, которому Смит не мог не подчиниться, был приказ расформировать КЮРЕ.
И все двадцать лет Смит был ежеминутно наготове выполнить этот приказ президента — или же лишиться жизни, ежели КЮРЕ не оправдает возложенных на него ожиданий.
О пенсии Харолд У. Смит даже не помышлял. Быстрая, безболезненная смерть, и никаких почетных похорон на Арлингтонском кладбище — вот удел человека, награжденного орденами во время второй мировой войны, а перед отставкой, в шестидесятых, занимавшего высокий пост в Центральном разведывательном управлении. Сугубая секретность КЮРЕ, несуществующей организации под аббревиатурой, которая значила все и ничего, была слишком важна, чтобы Смит мог позволить себе какие-то там посмертные почести.
Что и говорить, работа была одинокая, но никогда не нудная, и Смит, как никто другой, понимая значимость этой работы, не променял бы ее ни на что на свете. КЮРЕ и только КЮРЕ стояла между конституционным правлением и анархией.
Чтобы, не дай Бог, не упустить это из виду, Смит ежедневно, приходя в кабинет, нажимал скрытую в столешнице письменного стола кнопку, которой приводился в действие главный компьютерный терминал КЮРЕ. Это простое действие неизменно сопровождалось привычной мыслью о том, что могущественнейшей в мире организацией КЮРЕ является именно вследствие своей возможности неограниченного доступа к любой существующей информации, а также умения хранить секреты.
Вот и этим утром Смит, как обычно, набрав простой код, увидел на экране мерцающие зеленые буквы первого параграфа Конституции Соединенных Штатов Америки.
Смит начал читать — медленно, вдумчиво, повторяя про себя каждое слово:
«Мы, народ Соединенных Штатов, во имя создания наиболее совершенного союза, установления справедливости...»
Говоря по правде, он мог бы прочитать весь документ наизусть, однако для Смита, тертого калача, несентиментального уроженца Вермонта, конституция была не поводом для декламации — так декламируют Союзный договор бездумные школьники, — а священным документом, обеспечивающим гражданам Америки столь ценимые ими свободы. Он знал, что для большинства американцев конституция не более чем пожелтевшая от времени бумага, которую хранят под стеклом в Вашингтоне. Но Харолд У. Смит относился к ней как к живому существу, которое может умереть или быть убито именно потому, что живо. Чтобы защитить этот полузабытый документ и то, что представлял он собой для Америки и для всего мира, Смит, несуетно просиживающий дни за письменным столом в своем по-спартански скромном кабинете, на самом деле находился на передовых рубежах необъявленной войны с преступностью.
И все-таки, каждый раз, входя в кабинет, Смит чувствовал, что предает конституцию — предает тем, что вынужден прибегать к подслушиванию телефонных разговоров, шантажу, а в последнее время все чаще и чаще — к насилию и убийствам. Только благодаря своему безоговорочному патриотизму Смит мирился с этой неблагодарной работой, сама сущность которой вызывала у него глубокое отвращение.
Вот поэтому-то, дабы не позабыть о своей ответственности перед этим одушевленным документом, а может быть, даже исполняя что-то вроде покаяния перед тем, во что безгранично верил, Смит каждое утро читал конституцию на экране своего компьютера, читал медленно, обдумывая слово за словом, пока в конце концов они не становились не просто словами, но Истиной.
Окончив чтение, Смит закрыл файл и протянул руку к трубке спецтелефона, который соединял его напрямую с президентом Соединенных Штатов. Но не успел он ее коснуться, как телефон зазвонил сам.
— Да, господин президент, — немедленно отозвался Смит.
— Хьюберта Миллиса только что привезли из операционной, — не здороваясь, сказал президент.
— Да, господин президент. Я как раз собирался звонить вам по этому поводу. Насколько я понимаю, вы готовы к тому, чтобы расформировать нас.
— Да уж следовало бы! Черт побери, Смит, нет никаких оправданий тому, что вы не сумели сберечь Миллиса. Что там опять стряслось? Смит прокашлялся.
— Не могу сказать с уверенностью, господин президент.
— Не можете?
— Нет, сэр. У меня нет связи с моими людьми. Я не знаю, где они находятся, и не знаю, что произошло.
— Я скажу вам, что произошло. Несмотря ни на что, Миллиса подстрелили, и ему повезло, что еще не до смерти, а ваши люди ничего не сделали, чтобы этому помешать. Если б его убили, ваша контора была бы немедленно свернута, и я хочу, чтоб вы знали об этом!
— Понимаю, сэр. Придерживаюсь такого же мнения.
— Нет, не понимаете! Идут разговоры о том, что «Большая Тройка» собирается предложить Лайлу Лаваллету возглавить все три автокомпании, поскольку они все равно не в состоянии конкурировать с его «Дайнакаром». Я хочу, чтобы Лаваллет был вне опасности. Если его убьют, Детройт рухнет. И еще я хочу, чтобы ваши люди либо приступили наконец к работе, либо были уничтожены. Понятно? Они слишком опасны, чтобы разгуливать без присмотра.
— Понимаю, сэр.
— Вы все время это повторяете, Смит, но, знаете, как-то менее убедительно, чем обычно. Ну, жду известий.
— Да, сэр.
Смит положил трубку и вновь попытался, уже в сотый раз с тех пор, как узнал о покушении на Хьюберта Миллиса, дозвониться в гостиницу Чиуну.
Думал он при этом о том, доведется ли ему еще когда-нибудь начать свой рабочий день с чтения Конституции Соединенных Штатов с экрана компьютерного монитора.
В номере люкс гостиницы «Детройт-плаза» Чиун, правящий Мастер Синанджу, наблюдал, как встает в утреннем блеске солнце.
Он сидел на соломенной циновке перед стеклянной балконной дверью, которая наилучшим образом позволяла созерцать рассвет. За его спиной, освещая комнату, сердито мерцал коптящий светильник. По мере того, как вставало солнце, пламя фитиля тускнело, как меркнет перед блеском новых царств мощь старых империй.
Множество Мастеров Синанджу предшествовало Чиуну. Все они были одной крови. Крови Чиуна. Но не только кровные узы соединяли Чиуна с его предками.
Все они происходили от одного источника, и этим источником было Солнце животворящая сила, которая позволила Мастерам Синанджу пробудить в себе богоподобную мощь, дремлющую в любом человеке.
Но только тот мог приникнуть к живительному источнику — Солнцу, кто прошел курс наук у Мастера, уже постигшего его тайны, и только после долгого, длиною в жизнь, обучения. Искусство Синанджу передавалось каждому поколению предков Чиуна со времен первого Мастера, Вана, который, как утверждали легенды, получил свое знание от спустившегося со звезд огненного кольца.
Эта величавая и нерушимая традиция длилась вплоть до дней Чиуна, жена которого не принесла ему сына. Чиуна, который взял в ученики белого человека из чуждого племени, потому что достойных корейцев в Синанджу не осталось.
Чиуна, ученик которого оказался столь неблагодарным, что когда его попросили выбрать между животворящим даром Солнца и белым мясоедом, до такой степени равнодушным к своему чаду, что ребенком оставил его на ступеньках сиротского дома, — сделал неверный выбор.
Вот до чего дошло.
Чиун в печали поник старой, усталой головой и, казалось, услышал в тишине голоса предков, говорящих такие слова:
— О горе нам, горе, черные дни настали для Синанджу!
— Это конец, самый великий род наемных убийц во Вселенной скоро перестанет существовать.
— Честь наша поругана, и нет никого, кто продолжил бы наше дело.
— Стыд и позор Чиуну, воспитателю белых, выбравшему в ученики некорейца!
Стыд и позор тому, кто, живя в роскоши на продажной чужбине, упустил меж пальцев будущее Синанджу.
— Мы все были, нас не стало, сейчас есть ты. Когда не станет тебя, угаснет слава Синанджу.
— И мы станем голосами в ночи, только шепотом голосов в ночи. Шепотом без надежд, ибо нет у нас потомка, который продлил бы дело Синанджу.
— И ты станешь одним из нас, Чиун.
— Шепотом.
— В ночи.
— Без сына.
— Без надежды.
— Такая у тебя судьба, Чиун, последний Мастер Синанджу.
— Таков твой позор!
— Горе нам, горе!
Заслышав телефонный звонок, Чиун поднял голову. Отвернулся. Но звон продолжался, и Чиун наконец поднялся из позы лотоса и словно перетек к телефону. Поднял трубку, но ничего не сказал, а только молча держал ее у уха.
После короткого молчания Смит произнес:
— Чиун?
— Я Чиун.
— Я давно пытаюсь к вам дозвониться, Чиун. Что случилось? Миллис в коме.
— У меня нет ответа, — сказал Чиун.
Смит заметил, что голос старого корейца звучит безжизненно, и произнес:
— Римо так и не приехал. Его не было в самолете.
— Я знаю. Он потерян для нас, для Синанджу.
— Потерян? — переспросил Смит. — Что вы хотите этим сказать?
— Он с тем белым, который теперь его отец, — сказал Чиун.
— Но он жив, да?! — воскликнул Смит. — Он ведь не умер?
— Нет, — с болью сказал Мастер Синанджу, положив трубку. — Он умер.
Глава 17
Все обстояло бы как нельзя лучше, сумей Лайл Лаваллет справиться с этим чокнутым киллером. Он как раз думал об этом у себя в кабинете, примерив и отвергнув пару туфель, присланную его итальянским обувщиком. Туфли обещали сделать его на дюйм выше, чем его собственные шесть футов, но когда он их надел, носки пошли волнами, и Лаваллет выбросил туфли в мусорную корзину.
Честно говоря, выводя в свет свой «дайнакар», он ожидал от «Большой Тройки» более ожесточенного сопротивления. Однако после убийства Мэнгена совет директоров «Нэшнл автос» чуть не на блюдечке с голубой каемочкой преподнес ему предложение возглавить компанию. Кроме того, он очень удачно переговорил с двумя директорами «Америкэн автос», президент которой Хьюберт Миллис лежал сейчас при смерти. Держалась пока только компания Ривелла «Дженерал автос» и то, по расчетам Лаваллета, Ривелл уже должен был дрогнуть, так что, предложи ему хорошую пенсию, он благополучно отправится в отставку. И тем самым откроет Лаваллету путь и в «Дженерал автос».
Такое не удавалось еще никому. Он возглавит всю автомобильную промышленность Соединенных Штатов! Это было его мечтой с самого детства, еще с тех пор, как он играл игрушечными машинками. Теперь мечта сбывалась.
— Похоже, мисс Блейз, дела наши идут хоть куда, — сказал он вошедшей в кабинет секретарше.
— Ну не знаю, мистер Лаваллет. А как же этот ужасный человек, который пытался вас застрелить? Я не смогу спать спокойно, пока он не сядет в тюрьму.
— Нам не страшен серый волк, — ухмыльнулся Лаваллет, похлопывая по нагрудному карману своего пуленепробиваемого кевларового костюма.
Даже галстук был из кевлара. Особой необходимости в том не было, но Лаваллет заказал целый набор за тысячу долларов, потому что любил, чтобы галстуки соответствовали костюму. Во всяком случае, его консультант по связям с общественностью сказал, что сможет устроить целую полосу в «Пипл» под шапкой «ЛАИЛ ЛАВАЛЛЕТ, НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ АВТОИНДУСТРИИ, НОСИТ МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ГАЛСТУКИ».
Идея показалась ему отличной. Ему вообще нравилась вся эта история, и когда она будет позади, он все равно в память о ней будет носить пуленепробиваемые галстуки.
Он проверил, как смотрится галстучный узел, не поленившись подойти к одному из трех высоких зеркал, украшающих его кабинет. Из стратегических соображений зеркала были повешены так, что, каких бы визитеров ни принимал Лаваллет, уж одно-то свое изображение, сидя за письменным столом, он мог беспрепятственно видеть в любой момент. Таким образом, собственная внешность всегда была у него под контролем: не скособочился ли галстук, не растрепались ли волосы, не произошли ли другие чреватые катастрофой беспорядки.
Лаваллет улыбнулся своему отражению и подумал вдруг, не слишком ли сильно он обнажает в улыбке десны. Напряг лицевые мускулы. Да, так и есть. Слишком много десен. Пожалуй, они гасят сияние его керамических зубов. Интересно, делают ли сейчас операции по удалению излишка десен? Легче перенести операцию, чем постоянно следить за своей улыбкой. Он сделал себе пометку заняться этой проблемой.
— По-моему, вы ужасно храбрый, — проговорила мисс Блейз.
Лаваллет вернулся к реальности.
— Что вы сказали?
— Я сказала, что вы ужасно смелый. Я бы на вашем месте просто умерла от страха.
От этой ужасающей мысли мисс Блейз содрогнулась. Особенно эффектно содрогнулась ее грудь, и Лаваллет решил, что трястись от страха ей очень идет. Неплохо бы организовать, чтоб она почаще пугалась.
— Одно покушение я уже пережил. Переживу как-нибудь и другое, — небрежно сказал он.
— Но когда я думаю о бедном мистере Миллисе, который лежит в коме...
— Это ничтожество?! А известно ли вам, что в семьдесят пятом году он меня уволил?
— Да. Вы говорили об этом раз двадцать, не меньше. Мне кажется, у вас еще не прошла обида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Директор правил ею, как вздумается, безо всяких ограничений. Президент мог только что предлагать какие-то действия, и единственный приказ, которому Смит не мог не подчиниться, был приказ расформировать КЮРЕ.
И все двадцать лет Смит был ежеминутно наготове выполнить этот приказ президента — или же лишиться жизни, ежели КЮРЕ не оправдает возложенных на него ожиданий.
О пенсии Харолд У. Смит даже не помышлял. Быстрая, безболезненная смерть, и никаких почетных похорон на Арлингтонском кладбище — вот удел человека, награжденного орденами во время второй мировой войны, а перед отставкой, в шестидесятых, занимавшего высокий пост в Центральном разведывательном управлении. Сугубая секретность КЮРЕ, несуществующей организации под аббревиатурой, которая значила все и ничего, была слишком важна, чтобы Смит мог позволить себе какие-то там посмертные почести.
Что и говорить, работа была одинокая, но никогда не нудная, и Смит, как никто другой, понимая значимость этой работы, не променял бы ее ни на что на свете. КЮРЕ и только КЮРЕ стояла между конституционным правлением и анархией.
Чтобы, не дай Бог, не упустить это из виду, Смит ежедневно, приходя в кабинет, нажимал скрытую в столешнице письменного стола кнопку, которой приводился в действие главный компьютерный терминал КЮРЕ. Это простое действие неизменно сопровождалось привычной мыслью о том, что могущественнейшей в мире организацией КЮРЕ является именно вследствие своей возможности неограниченного доступа к любой существующей информации, а также умения хранить секреты.
Вот и этим утром Смит, как обычно, набрав простой код, увидел на экране мерцающие зеленые буквы первого параграфа Конституции Соединенных Штатов Америки.
Смит начал читать — медленно, вдумчиво, повторяя про себя каждое слово:
«Мы, народ Соединенных Штатов, во имя создания наиболее совершенного союза, установления справедливости...»
Говоря по правде, он мог бы прочитать весь документ наизусть, однако для Смита, тертого калача, несентиментального уроженца Вермонта, конституция была не поводом для декламации — так декламируют Союзный договор бездумные школьники, — а священным документом, обеспечивающим гражданам Америки столь ценимые ими свободы. Он знал, что для большинства американцев конституция не более чем пожелтевшая от времени бумага, которую хранят под стеклом в Вашингтоне. Но Харолд У. Смит относился к ней как к живому существу, которое может умереть или быть убито именно потому, что живо. Чтобы защитить этот полузабытый документ и то, что представлял он собой для Америки и для всего мира, Смит, несуетно просиживающий дни за письменным столом в своем по-спартански скромном кабинете, на самом деле находился на передовых рубежах необъявленной войны с преступностью.
И все-таки, каждый раз, входя в кабинет, Смит чувствовал, что предает конституцию — предает тем, что вынужден прибегать к подслушиванию телефонных разговоров, шантажу, а в последнее время все чаще и чаще — к насилию и убийствам. Только благодаря своему безоговорочному патриотизму Смит мирился с этой неблагодарной работой, сама сущность которой вызывала у него глубокое отвращение.
Вот поэтому-то, дабы не позабыть о своей ответственности перед этим одушевленным документом, а может быть, даже исполняя что-то вроде покаяния перед тем, во что безгранично верил, Смит каждое утро читал конституцию на экране своего компьютера, читал медленно, обдумывая слово за словом, пока в конце концов они не становились не просто словами, но Истиной.
Окончив чтение, Смит закрыл файл и протянул руку к трубке спецтелефона, который соединял его напрямую с президентом Соединенных Штатов. Но не успел он ее коснуться, как телефон зазвонил сам.
— Да, господин президент, — немедленно отозвался Смит.
— Хьюберта Миллиса только что привезли из операционной, — не здороваясь, сказал президент.
— Да, господин президент. Я как раз собирался звонить вам по этому поводу. Насколько я понимаю, вы готовы к тому, чтобы расформировать нас.
— Да уж следовало бы! Черт побери, Смит, нет никаких оправданий тому, что вы не сумели сберечь Миллиса. Что там опять стряслось? Смит прокашлялся.
— Не могу сказать с уверенностью, господин президент.
— Не можете?
— Нет, сэр. У меня нет связи с моими людьми. Я не знаю, где они находятся, и не знаю, что произошло.
— Я скажу вам, что произошло. Несмотря ни на что, Миллиса подстрелили, и ему повезло, что еще не до смерти, а ваши люди ничего не сделали, чтобы этому помешать. Если б его убили, ваша контора была бы немедленно свернута, и я хочу, чтоб вы знали об этом!
— Понимаю, сэр. Придерживаюсь такого же мнения.
— Нет, не понимаете! Идут разговоры о том, что «Большая Тройка» собирается предложить Лайлу Лаваллету возглавить все три автокомпании, поскольку они все равно не в состоянии конкурировать с его «Дайнакаром». Я хочу, чтобы Лаваллет был вне опасности. Если его убьют, Детройт рухнет. И еще я хочу, чтобы ваши люди либо приступили наконец к работе, либо были уничтожены. Понятно? Они слишком опасны, чтобы разгуливать без присмотра.
— Понимаю, сэр.
— Вы все время это повторяете, Смит, но, знаете, как-то менее убедительно, чем обычно. Ну, жду известий.
— Да, сэр.
Смит положил трубку и вновь попытался, уже в сотый раз с тех пор, как узнал о покушении на Хьюберта Миллиса, дозвониться в гостиницу Чиуну.
Думал он при этом о том, доведется ли ему еще когда-нибудь начать свой рабочий день с чтения Конституции Соединенных Штатов с экрана компьютерного монитора.
В номере люкс гостиницы «Детройт-плаза» Чиун, правящий Мастер Синанджу, наблюдал, как встает в утреннем блеске солнце.
Он сидел на соломенной циновке перед стеклянной балконной дверью, которая наилучшим образом позволяла созерцать рассвет. За его спиной, освещая комнату, сердито мерцал коптящий светильник. По мере того, как вставало солнце, пламя фитиля тускнело, как меркнет перед блеском новых царств мощь старых империй.
Множество Мастеров Синанджу предшествовало Чиуну. Все они были одной крови. Крови Чиуна. Но не только кровные узы соединяли Чиуна с его предками.
Все они происходили от одного источника, и этим источником было Солнце животворящая сила, которая позволила Мастерам Синанджу пробудить в себе богоподобную мощь, дремлющую в любом человеке.
Но только тот мог приникнуть к живительному источнику — Солнцу, кто прошел курс наук у Мастера, уже постигшего его тайны, и только после долгого, длиною в жизнь, обучения. Искусство Синанджу передавалось каждому поколению предков Чиуна со времен первого Мастера, Вана, который, как утверждали легенды, получил свое знание от спустившегося со звезд огненного кольца.
Эта величавая и нерушимая традиция длилась вплоть до дней Чиуна, жена которого не принесла ему сына. Чиуна, который взял в ученики белого человека из чуждого племени, потому что достойных корейцев в Синанджу не осталось.
Чиуна, ученик которого оказался столь неблагодарным, что когда его попросили выбрать между животворящим даром Солнца и белым мясоедом, до такой степени равнодушным к своему чаду, что ребенком оставил его на ступеньках сиротского дома, — сделал неверный выбор.
Вот до чего дошло.
Чиун в печали поник старой, усталой головой и, казалось, услышал в тишине голоса предков, говорящих такие слова:
— О горе нам, горе, черные дни настали для Синанджу!
— Это конец, самый великий род наемных убийц во Вселенной скоро перестанет существовать.
— Честь наша поругана, и нет никого, кто продолжил бы наше дело.
— Стыд и позор Чиуну, воспитателю белых, выбравшему в ученики некорейца!
Стыд и позор тому, кто, живя в роскоши на продажной чужбине, упустил меж пальцев будущее Синанджу.
— Мы все были, нас не стало, сейчас есть ты. Когда не станет тебя, угаснет слава Синанджу.
— И мы станем голосами в ночи, только шепотом голосов в ночи. Шепотом без надежд, ибо нет у нас потомка, который продлил бы дело Синанджу.
— И ты станешь одним из нас, Чиун.
— Шепотом.
— В ночи.
— Без сына.
— Без надежды.
— Такая у тебя судьба, Чиун, последний Мастер Синанджу.
— Таков твой позор!
— Горе нам, горе!
Заслышав телефонный звонок, Чиун поднял голову. Отвернулся. Но звон продолжался, и Чиун наконец поднялся из позы лотоса и словно перетек к телефону. Поднял трубку, но ничего не сказал, а только молча держал ее у уха.
После короткого молчания Смит произнес:
— Чиун?
— Я Чиун.
— Я давно пытаюсь к вам дозвониться, Чиун. Что случилось? Миллис в коме.
— У меня нет ответа, — сказал Чиун.
Смит заметил, что голос старого корейца звучит безжизненно, и произнес:
— Римо так и не приехал. Его не было в самолете.
— Я знаю. Он потерян для нас, для Синанджу.
— Потерян? — переспросил Смит. — Что вы хотите этим сказать?
— Он с тем белым, который теперь его отец, — сказал Чиун.
— Но он жив, да?! — воскликнул Смит. — Он ведь не умер?
— Нет, — с болью сказал Мастер Синанджу, положив трубку. — Он умер.
Глава 17
Все обстояло бы как нельзя лучше, сумей Лайл Лаваллет справиться с этим чокнутым киллером. Он как раз думал об этом у себя в кабинете, примерив и отвергнув пару туфель, присланную его итальянским обувщиком. Туфли обещали сделать его на дюйм выше, чем его собственные шесть футов, но когда он их надел, носки пошли волнами, и Лаваллет выбросил туфли в мусорную корзину.
Честно говоря, выводя в свет свой «дайнакар», он ожидал от «Большой Тройки» более ожесточенного сопротивления. Однако после убийства Мэнгена совет директоров «Нэшнл автос» чуть не на блюдечке с голубой каемочкой преподнес ему предложение возглавить компанию. Кроме того, он очень удачно переговорил с двумя директорами «Америкэн автос», президент которой Хьюберт Миллис лежал сейчас при смерти. Держалась пока только компания Ривелла «Дженерал автос» и то, по расчетам Лаваллета, Ривелл уже должен был дрогнуть, так что, предложи ему хорошую пенсию, он благополучно отправится в отставку. И тем самым откроет Лаваллету путь и в «Дженерал автос».
Такое не удавалось еще никому. Он возглавит всю автомобильную промышленность Соединенных Штатов! Это было его мечтой с самого детства, еще с тех пор, как он играл игрушечными машинками. Теперь мечта сбывалась.
— Похоже, мисс Блейз, дела наши идут хоть куда, — сказал он вошедшей в кабинет секретарше.
— Ну не знаю, мистер Лаваллет. А как же этот ужасный человек, который пытался вас застрелить? Я не смогу спать спокойно, пока он не сядет в тюрьму.
— Нам не страшен серый волк, — ухмыльнулся Лаваллет, похлопывая по нагрудному карману своего пуленепробиваемого кевларового костюма.
Даже галстук был из кевлара. Особой необходимости в том не было, но Лаваллет заказал целый набор за тысячу долларов, потому что любил, чтобы галстуки соответствовали костюму. Во всяком случае, его консультант по связям с общественностью сказал, что сможет устроить целую полосу в «Пипл» под шапкой «ЛАИЛ ЛАВАЛЛЕТ, НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ АВТОИНДУСТРИИ, НОСИТ МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ГАЛСТУКИ».
Идея показалась ему отличной. Ему вообще нравилась вся эта история, и когда она будет позади, он все равно в память о ней будет носить пуленепробиваемые галстуки.
Он проверил, как смотрится галстучный узел, не поленившись подойти к одному из трех высоких зеркал, украшающих его кабинет. Из стратегических соображений зеркала были повешены так, что, каких бы визитеров ни принимал Лаваллет, уж одно-то свое изображение, сидя за письменным столом, он мог беспрепятственно видеть в любой момент. Таким образом, собственная внешность всегда была у него под контролем: не скособочился ли галстук, не растрепались ли волосы, не произошли ли другие чреватые катастрофой беспорядки.
Лаваллет улыбнулся своему отражению и подумал вдруг, не слишком ли сильно он обнажает в улыбке десны. Напряг лицевые мускулы. Да, так и есть. Слишком много десен. Пожалуй, они гасят сияние его керамических зубов. Интересно, делают ли сейчас операции по удалению излишка десен? Легче перенести операцию, чем постоянно следить за своей улыбкой. Он сделал себе пометку заняться этой проблемой.
— По-моему, вы ужасно храбрый, — проговорила мисс Блейз.
Лаваллет вернулся к реальности.
— Что вы сказали?
— Я сказала, что вы ужасно смелый. Я бы на вашем месте просто умерла от страха.
От этой ужасающей мысли мисс Блейз содрогнулась. Особенно эффектно содрогнулась ее грудь, и Лаваллет решил, что трястись от страха ей очень идет. Неплохо бы организовать, чтоб она почаще пугалась.
— Одно покушение я уже пережил. Переживу как-нибудь и другое, — небрежно сказал он.
— Но когда я думаю о бедном мистере Миллисе, который лежит в коме...
— Это ничтожество?! А известно ли вам, что в семьдесят пятом году он меня уволил?
— Да. Вы говорили об этом раз двадцать, не меньше. Мне кажется, у вас еще не прошла обида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29