Но ведь на самом-то деле мы все ужасно высокомерны. А тут сразу рождается ощущение собственной неполноценности. Он художник, а я карандаш в руках держать не умею, о чем ему со мной разговаривать? Он писатель, значит, умный, наверняка меня дураком считает. Он богатый, а у меня свитер на локтях протерся, и новый купить не на что, он меня презирает, пожалуй. Примерно так. Ну, и мы начинаем защищаться. А лучшая защита — это нападение, как известно. Отсюда агрессивность и желание оскорбить, унизить, «поставить на место». А если он не ставится на это самое место?
Максим улыбнулся. Да, Лиза права. Если не удается взять агрессией — рождается лютая ненависть. Это он знал. Неважно, откуда. Знал — и все.
Уж очень ты любишь умного из себя строить!… Мы тоже не глупее других… нам таких ученых не надо… найдем и получше тебя…
— И как живется человеку, который всех ненавидит? — продолжила девчонка. — Плохо ему живется. Тяжело. Он всегда злобится, ему не до веселья… болеет, бедняга, мучается… и никто ему не может помочь. Только он сам. Пока в себе не разберется — нормальным человеком не станет. Согласен?
— Полностью, — твердо ответил Максим. — Вот только… Лиза, неужели ты действительно постоянно думаешь о таких вещах? Ты ведь еще такая молодая!
— А о таких вещах чем раньше начнешь думать, тем лучше, — уверенно заявила девчонка. — Жаль, что мало кто это понимает.
— А подобное заявление не свидетельствует ли о присущем тебе высокомерии? — поинтересовался Максим.
Лиза выпрямилась и уставилась на него, разинув рот; ее тонкая рука упала на столик. Максим с любопытством следил за сменой выражения ее глаз. Непонимание… обида… удивление… восторг!
— Ой! — выдохнула она. — Ну, ты даешь! А ведь и правда, если хорошо подумать… — И внезапно, каким-то непонятным и сложным внутренним путем придя к мысли о срочной необходимости хоть какой-нибудь внешней, материальной перемены — ради успокоения волны вспыхнувших эмоций, — бесцеремонно приказала: — Иди-ка ты покури. Я переодеться хочу. Спать пора. А кстати, подумай вот о чем: почему в поездах никто и никогда не умывается и не чистит зубы перед сном?
— Тут и думать нечего, — весело ответил Максим. — Они и дома не умываются.
Лиза расхохоталась, а он взял сигареты и вышел из купе.
Было уже и в самом деле очень поздно, двери всех купе плотно закрылись, откуда-то доносился приглушенный храп, такой же смачный, как дневной… Максим не спеша добрался до тамбура, почти уверенный в том, что страдающий внезапными мыслями курильщик по-прежнему стоит у левого окна, держа сигарету наотлет… однако курильщика в тамбуре не оказалось. Без него явно чего-то не хватает, насмешливо подумал Максим, тамбур выглядит незавершенным, как дом без крыши. Ну, переживу как-нибудь.
Он не спеша выкурил одну сигарету, вторую… потом ему отчаянно захотелось спать, и он, зайдя по дороге в туалет, кое-как добрался до купе и упал на одеяло, заснув, похоже, прямо на лету. Не умывшись и не почистив зубы перед сном.
А потом он вдруг проснулся — как-то уж очень быстро, не успев еще даже толком рассмотреть едва начавшийся интересный сон про что-то непонятное и яркое. Дверь в купе была открыта, из коридора сочился слабый свет, а над его полкой нависла темная неуклюжая тень…
— Вы что, передумали выходить? — свистящим шепотом спросил проводник, через плечо оглядываясь на укутанную в одеяло Лизу. — Сарань через полчаса. Стоянка — две минуты. Помочь вам с чемоданчиком?
— Через полчаса? Нет, я не передумал…
Пусть будет Сарань. Не все ли равно?
Он встал, собрал постель и забросил ее на верхнюю полку. Взял стоявшую там тяжелую сумку с надписью «Puma» (или это все-таки была «Рита»?), поставил ее на пол, открыл. Уложил в нее небольшую сумку с туалетными принадлежностями и все то, что весь день пряталось под его подушкой. С трудом застегнул молнию и шагнул к двери купе, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Лизу. Он собирался выставить сумку в коридор, потому что она мешала ему добраться до громадного чемодана, дремавшего в хранилище. Рука проводника, протянувшаяся навстречу, подхватила «Риту» и отставила в сторону.
— Спасибо, — машинально пробормотал Максим и поднял полку.
Вытаскивая наружу чемодан, он сам удивился собственной силе… надо же, он, оказывается, мужик тренированный! Чемодан взлетел в воздух, как пушинка… и словно бы сам собой выскочил в коридор, где его ожидал настороженный проводник.
Максим осторожно опустил полку оглянулся на Лизу.
И увидел горящие в полутьме черные огромные глаза. Девчонка проснулась и следила за ним.
— Пока, Лиза, — тихонько сказал он. — Я приехал.
Лиза резко поднялась, села на постели — Возьми… — прошептала она. — Возьми. Ты все вспомнишь. Ты вспомнишь, и очень скоро.
Сунув что-то ему в ладонь, она тут же нырнула под одеяло, натянув его на голову.
Часть вторая. ЖИЗНЬ КРИСТАЛЛА
Глава первая
С хрустальным граненым шаром, зажатым в кулаке левой руки, он остался на широкой асфальтированной платформе, а рядом с ним твердо стоял на четырех колесах огромный кожаный чемодан и завалилась набок спортивная сумка. Поезд, оглушительно прогремев мимо, мигнул на прощание парой красных фонариков и исчез в темноте, неведомо куда увозя Лизу.
Он посмотрел направо, налево… вот это место называется Сарань? Отлично. Но что это? Маленький городок или огромный населенный пункт, развалившийся на равнине где-то посреди России? Платформ несколько… он попал примерно в середину их бетонных полос. Справа над платформами нависал пешеходный мост, но Максим не видел необходимости подниматься на его ажурную высоту, таща за собой невыносимый груз огромного чемодана. Проще было дойти до конца платформы и двинуть напрямик к вокзалу, чье маленькое компактное здание, кирпичное, темно-красное, виднелось прямо перед ним, — окруженное высокими старыми деревьями, черными в ночи, мягко светящееся высокими узкими окнами, освещенное двумя фонарями, направлявшими свет на верхнюю часть фасада… да, старая постройка, очень старая. Он не знал, по каким признакам определяется возраст здания… точнее, знал, конечно, раз у него сразу возникло ощущение седой старины, просто не помнил. И это тоже — не помнил.
Он еще раз огляделся. Какой путь короче? Да, надо идти под мост, сразу за ним платформы заканчиваются. А потом что? Ну, видно будет…
Он сунул хрустальный шар в карман, повесил сумку на плечо и со вздохом протянул руку к чемодану — и только теперь заметил, что на толстом кожаном боку висит крепкая длинная петля. Чемодан можно было тащить за собой на поводке. Замечательно… так гораздо удобнее. Оставалось надеяться, что явно заграничного производства колеса выдержат специфические неровности русского провинциального асфальта (почему он решил, что чемодан импортный?…).
Осторожно шагая по растрескавшейся плоскости к мосту, он смотрел под ноги, стараясь не наступить на острые камешки, в изобилии валявшиеся вокруг. Последний фонарь из тех трех или четырех, что бросали жалкий рассеянный свет на центральную часть платформы, остался позади, и Максим наблюдал, как постепенно сливается с темнотой его длинная уродливая тень, еще несколько шагов назад бывшая густо-черной. Тень поначалу словно бы влекла его вперед, тащила за собой, понукая… но теперь утомилась, ей стало безразлично, куда он пойдет… ей хотелось нырнуть в ночь и отправиться по своим делам.
Но вот наконец платформа кончилась. Впереди смутно просматривалось обычное железнодорожное пространство — рельсы, то расходящиеся, то сплетающиеся, испачканная мазутом жесткая трава… С платформы вниз, к обожженной примитивными технологиями земле, вели бетонные ступени. Максим тщательно пересчитал их, спускаясь, — восемь.
Местные власти позаботились о том, чтобы жители города Сарани (если это был город) не ломали попусту ноги, карабкаясь на мост… впрочем, власти, безусловно, понимали, что никто из жителей без особой необходимости на этот самый мост не полезет, а пойдут жители напрямик, через рельсы. И потому поперек опутанной железными полосами земли проложены были деревянные мостки — неровные, местами провалившиеся от старости… но тем не менее вполне пригодные для хождения по ним.
Чемодан радостно завяз двумя левыми колесами в первом же провале старых досок, и Максим, негромко чертыхаясь, принялся давить на него и толкать, стараясь одолеть ситуацию с наименьшими потерями для чемодана и для мостков. Отлетела в сторону пара гнилушек, и чемодан наконец согласился катить дальше. Покатили. Сумка то и дело изо всех сил била Максима по почкам, но он терпел и сдачи не давал.
Наконец мостки довели их — Максима и чемодан — до основной массы асфальта, распластавшегося вокруг здания вокзала. Максим остановился, переводя дыхание — даже ведомый на поводке, чемодан отнял у него слишком много сил, взбрыкивая и бросаясь из стороны в сторону на каждом шагу. Да еще драчливая сумка…
Из— под черных деревьев справа от здания неторопливо вышла в свет фонарей сгорбленная темная фигурка. Он всмотрелся в нее. Старуха? Да, похоже… но что делает старуха на станции среди ночи? Не картошку же продает?
Фигура приблизилась, и он смог рассмотреть ее подробнее. Согнутые возрастом плечи. окутанная темным платком голова, обвисшая рваная кофта, вязаная, в дырках, с висящими на нитках пуговицами… юбка чуть не до полу, такого же неопределимого цвета, как и верхняя часть костюма… и здоровенные мужские ботинки, издающие при каждом шаге бабки странный звук — шлепающий, влажный… как будто не по асфальту тащилась аборигенка, а по осеннему болоту.
— Здравствуйте, — неожиданно звучным — низким, хорошо поставленным, — голосом произнесла фигура, облаченная в рванье. — Мне, знаете ли, не спалось, вот я и решила выйти к поезду. Случается иной раз, что приезжают люди, которых никто не встречает.
Ошарашенный Максим смотрел сверху вниз на темный платок, не понимая, наяву ли все это происходит, или он спит себе в поезде и видит безумный сон… А старуха (старуха ли? Голос звучал слишком молодо…) тем временем продолжала:
— Вы намерены отправиться в гостиницу? Или здесь у вас есть какие-то родственники, друзья?
— Нет, — откашлявшись, ответил он. — Нет.
— На оба вопроса — «нет».
Старуха наконец подняла голову, и Максим увидел маленькое сморщенное личико с неожиданно большими светлыми глазами, задумчиво смотревшими на него из-под обвисших тяжелых век. Даже в чахлом свете вокзальных фонарей видно было, что глаза эти давно лишились глубины… однако странным образом сохранили живость.
— Позвольте в таком случае пригласить вас на постой, — торжественно произнесла старуха. — Я живу неподалеку… впрочем, сейчас все равно никакого транспорта нет, так что любое расстояние вы были бы вынуждены одолеть пешком.
— А такси? — растерянно спросил он, чувствуя, что у него начинает кружиться голова от ирреальности происходящего.
— Такси? В нашем городе? В такой час? Ха-ха-ха. — Она произнесла последние три слога раздельно, почти басом. Максим фыркнул.
Город… значит, это все-таки город… велик ли он?
— Что ж, премного вам благодарен, — сказал он, невольно включаясь в игру. — Мне и в самом деле некуда деваться.
Фонарь за спиной скрипнул, предостерегая, и Максим вдруг увидел затаенную насмешку в поблекших глазах старухи. А вдруг это Баба-Яга, подумалось ему, и завлечет она меня в свою избушку на курьих ножках, и засунет меня в горячую печь… чтобы зажарить к завтраку…
— Идемте, юноша, — старуха величавым жестом указала в сторону деревьев, из-под которых она вышла на площадь. — Камера хранения, само собой, сейчас закрыта, так что вам не удастся избавиться от вещей. А я вам не помощница.
— Куда уж… — хмыкнул он, вешая на плечо сумку и хватая чемодан за поводок. — Спасибо за приглашение. Я готов.
— Готовность — это внутреннее состояние, — сообщила старуха. — Не бросайтесь словами понапрасну.
Разинув рот, Максим уставился в сгорбленную спину — старуха уже зашлепала к деревьям. Ну и…
Он двинулся следом за аборигенкой. Чемодан запрыгал по неровному асфальту, как юный бегемотик, сумка завела старую песню — раскачивалась и колотила по спине… но теперь Максим совершенно не замечал всего этого, стремясь не отстать от старухи, удиравшей от него с неожиданной резвостью. Черные деревья надвинулись и накрыли своей тенью платок, кофту, юбку… он перешагнул через границу, отделявшую свет от тьмы, и словно погрузился в другое пространство и время, в мир отсутствия телесности… но чемодан быстро напомнил ему, что это не так.
Что— то знакомое почудилось ему в узкой темной улице без единого фонаря, на которую он вышел вслед за старухой. В слабом свете едва народившейся луны виднелись деревянные невысокие дома с распахнутыми настежь окнами (жара, тишина…), с фасонистыми крылечками перед дверями… а между домами тянутся аккуратно выкрашенные заборы с нарядными воротами и калитками… узкий тротуар, вдоль которого пышнеет газон с черной травой и белыми даже в ночи березами… что-то не просто знакомое, а очень близкое…
Бельчонок с темными тоскующими глазами и сломанной передней лапкой… Юный белый крыс, умудрившийся так повредить свой розовый голый хвост, что половину этого столь необходимого крысу отростка пришлось удалить хирургическим путем… спокойный добродушный ветеринар — молодой, круглолицый, со смешными тонкими усиками, ни к селу ни к городу торчащими у него под носом…
Старуха остановилась возле одной из калиток и, задрав длинный подол кофты, начала ощупывать собственный бок, словно вдруг засомневалась в целостности своего тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Максим улыбнулся. Да, Лиза права. Если не удается взять агрессией — рождается лютая ненависть. Это он знал. Неважно, откуда. Знал — и все.
Уж очень ты любишь умного из себя строить!… Мы тоже не глупее других… нам таких ученых не надо… найдем и получше тебя…
— И как живется человеку, который всех ненавидит? — продолжила девчонка. — Плохо ему живется. Тяжело. Он всегда злобится, ему не до веселья… болеет, бедняга, мучается… и никто ему не может помочь. Только он сам. Пока в себе не разберется — нормальным человеком не станет. Согласен?
— Полностью, — твердо ответил Максим. — Вот только… Лиза, неужели ты действительно постоянно думаешь о таких вещах? Ты ведь еще такая молодая!
— А о таких вещах чем раньше начнешь думать, тем лучше, — уверенно заявила девчонка. — Жаль, что мало кто это понимает.
— А подобное заявление не свидетельствует ли о присущем тебе высокомерии? — поинтересовался Максим.
Лиза выпрямилась и уставилась на него, разинув рот; ее тонкая рука упала на столик. Максим с любопытством следил за сменой выражения ее глаз. Непонимание… обида… удивление… восторг!
— Ой! — выдохнула она. — Ну, ты даешь! А ведь и правда, если хорошо подумать… — И внезапно, каким-то непонятным и сложным внутренним путем придя к мысли о срочной необходимости хоть какой-нибудь внешней, материальной перемены — ради успокоения волны вспыхнувших эмоций, — бесцеремонно приказала: — Иди-ка ты покури. Я переодеться хочу. Спать пора. А кстати, подумай вот о чем: почему в поездах никто и никогда не умывается и не чистит зубы перед сном?
— Тут и думать нечего, — весело ответил Максим. — Они и дома не умываются.
Лиза расхохоталась, а он взял сигареты и вышел из купе.
Было уже и в самом деле очень поздно, двери всех купе плотно закрылись, откуда-то доносился приглушенный храп, такой же смачный, как дневной… Максим не спеша добрался до тамбура, почти уверенный в том, что страдающий внезапными мыслями курильщик по-прежнему стоит у левого окна, держа сигарету наотлет… однако курильщика в тамбуре не оказалось. Без него явно чего-то не хватает, насмешливо подумал Максим, тамбур выглядит незавершенным, как дом без крыши. Ну, переживу как-нибудь.
Он не спеша выкурил одну сигарету, вторую… потом ему отчаянно захотелось спать, и он, зайдя по дороге в туалет, кое-как добрался до купе и упал на одеяло, заснув, похоже, прямо на лету. Не умывшись и не почистив зубы перед сном.
А потом он вдруг проснулся — как-то уж очень быстро, не успев еще даже толком рассмотреть едва начавшийся интересный сон про что-то непонятное и яркое. Дверь в купе была открыта, из коридора сочился слабый свет, а над его полкой нависла темная неуклюжая тень…
— Вы что, передумали выходить? — свистящим шепотом спросил проводник, через плечо оглядываясь на укутанную в одеяло Лизу. — Сарань через полчаса. Стоянка — две минуты. Помочь вам с чемоданчиком?
— Через полчаса? Нет, я не передумал…
Пусть будет Сарань. Не все ли равно?
Он встал, собрал постель и забросил ее на верхнюю полку. Взял стоявшую там тяжелую сумку с надписью «Puma» (или это все-таки была «Рита»?), поставил ее на пол, открыл. Уложил в нее небольшую сумку с туалетными принадлежностями и все то, что весь день пряталось под его подушкой. С трудом застегнул молнию и шагнул к двери купе, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Лизу. Он собирался выставить сумку в коридор, потому что она мешала ему добраться до громадного чемодана, дремавшего в хранилище. Рука проводника, протянувшаяся навстречу, подхватила «Риту» и отставила в сторону.
— Спасибо, — машинально пробормотал Максим и поднял полку.
Вытаскивая наружу чемодан, он сам удивился собственной силе… надо же, он, оказывается, мужик тренированный! Чемодан взлетел в воздух, как пушинка… и словно бы сам собой выскочил в коридор, где его ожидал настороженный проводник.
Максим осторожно опустил полку оглянулся на Лизу.
И увидел горящие в полутьме черные огромные глаза. Девчонка проснулась и следила за ним.
— Пока, Лиза, — тихонько сказал он. — Я приехал.
Лиза резко поднялась, села на постели — Возьми… — прошептала она. — Возьми. Ты все вспомнишь. Ты вспомнишь, и очень скоро.
Сунув что-то ему в ладонь, она тут же нырнула под одеяло, натянув его на голову.
Часть вторая. ЖИЗНЬ КРИСТАЛЛА
Глава первая
С хрустальным граненым шаром, зажатым в кулаке левой руки, он остался на широкой асфальтированной платформе, а рядом с ним твердо стоял на четырех колесах огромный кожаный чемодан и завалилась набок спортивная сумка. Поезд, оглушительно прогремев мимо, мигнул на прощание парой красных фонариков и исчез в темноте, неведомо куда увозя Лизу.
Он посмотрел направо, налево… вот это место называется Сарань? Отлично. Но что это? Маленький городок или огромный населенный пункт, развалившийся на равнине где-то посреди России? Платформ несколько… он попал примерно в середину их бетонных полос. Справа над платформами нависал пешеходный мост, но Максим не видел необходимости подниматься на его ажурную высоту, таща за собой невыносимый груз огромного чемодана. Проще было дойти до конца платформы и двинуть напрямик к вокзалу, чье маленькое компактное здание, кирпичное, темно-красное, виднелось прямо перед ним, — окруженное высокими старыми деревьями, черными в ночи, мягко светящееся высокими узкими окнами, освещенное двумя фонарями, направлявшими свет на верхнюю часть фасада… да, старая постройка, очень старая. Он не знал, по каким признакам определяется возраст здания… точнее, знал, конечно, раз у него сразу возникло ощущение седой старины, просто не помнил. И это тоже — не помнил.
Он еще раз огляделся. Какой путь короче? Да, надо идти под мост, сразу за ним платформы заканчиваются. А потом что? Ну, видно будет…
Он сунул хрустальный шар в карман, повесил сумку на плечо и со вздохом протянул руку к чемодану — и только теперь заметил, что на толстом кожаном боку висит крепкая длинная петля. Чемодан можно было тащить за собой на поводке. Замечательно… так гораздо удобнее. Оставалось надеяться, что явно заграничного производства колеса выдержат специфические неровности русского провинциального асфальта (почему он решил, что чемодан импортный?…).
Осторожно шагая по растрескавшейся плоскости к мосту, он смотрел под ноги, стараясь не наступить на острые камешки, в изобилии валявшиеся вокруг. Последний фонарь из тех трех или четырех, что бросали жалкий рассеянный свет на центральную часть платформы, остался позади, и Максим наблюдал, как постепенно сливается с темнотой его длинная уродливая тень, еще несколько шагов назад бывшая густо-черной. Тень поначалу словно бы влекла его вперед, тащила за собой, понукая… но теперь утомилась, ей стало безразлично, куда он пойдет… ей хотелось нырнуть в ночь и отправиться по своим делам.
Но вот наконец платформа кончилась. Впереди смутно просматривалось обычное железнодорожное пространство — рельсы, то расходящиеся, то сплетающиеся, испачканная мазутом жесткая трава… С платформы вниз, к обожженной примитивными технологиями земле, вели бетонные ступени. Максим тщательно пересчитал их, спускаясь, — восемь.
Местные власти позаботились о том, чтобы жители города Сарани (если это был город) не ломали попусту ноги, карабкаясь на мост… впрочем, власти, безусловно, понимали, что никто из жителей без особой необходимости на этот самый мост не полезет, а пойдут жители напрямик, через рельсы. И потому поперек опутанной железными полосами земли проложены были деревянные мостки — неровные, местами провалившиеся от старости… но тем не менее вполне пригодные для хождения по ним.
Чемодан радостно завяз двумя левыми колесами в первом же провале старых досок, и Максим, негромко чертыхаясь, принялся давить на него и толкать, стараясь одолеть ситуацию с наименьшими потерями для чемодана и для мостков. Отлетела в сторону пара гнилушек, и чемодан наконец согласился катить дальше. Покатили. Сумка то и дело изо всех сил била Максима по почкам, но он терпел и сдачи не давал.
Наконец мостки довели их — Максима и чемодан — до основной массы асфальта, распластавшегося вокруг здания вокзала. Максим остановился, переводя дыхание — даже ведомый на поводке, чемодан отнял у него слишком много сил, взбрыкивая и бросаясь из стороны в сторону на каждом шагу. Да еще драчливая сумка…
Из— под черных деревьев справа от здания неторопливо вышла в свет фонарей сгорбленная темная фигурка. Он всмотрелся в нее. Старуха? Да, похоже… но что делает старуха на станции среди ночи? Не картошку же продает?
Фигура приблизилась, и он смог рассмотреть ее подробнее. Согнутые возрастом плечи. окутанная темным платком голова, обвисшая рваная кофта, вязаная, в дырках, с висящими на нитках пуговицами… юбка чуть не до полу, такого же неопределимого цвета, как и верхняя часть костюма… и здоровенные мужские ботинки, издающие при каждом шаге бабки странный звук — шлепающий, влажный… как будто не по асфальту тащилась аборигенка, а по осеннему болоту.
— Здравствуйте, — неожиданно звучным — низким, хорошо поставленным, — голосом произнесла фигура, облаченная в рванье. — Мне, знаете ли, не спалось, вот я и решила выйти к поезду. Случается иной раз, что приезжают люди, которых никто не встречает.
Ошарашенный Максим смотрел сверху вниз на темный платок, не понимая, наяву ли все это происходит, или он спит себе в поезде и видит безумный сон… А старуха (старуха ли? Голос звучал слишком молодо…) тем временем продолжала:
— Вы намерены отправиться в гостиницу? Или здесь у вас есть какие-то родственники, друзья?
— Нет, — откашлявшись, ответил он. — Нет.
— На оба вопроса — «нет».
Старуха наконец подняла голову, и Максим увидел маленькое сморщенное личико с неожиданно большими светлыми глазами, задумчиво смотревшими на него из-под обвисших тяжелых век. Даже в чахлом свете вокзальных фонарей видно было, что глаза эти давно лишились глубины… однако странным образом сохранили живость.
— Позвольте в таком случае пригласить вас на постой, — торжественно произнесла старуха. — Я живу неподалеку… впрочем, сейчас все равно никакого транспорта нет, так что любое расстояние вы были бы вынуждены одолеть пешком.
— А такси? — растерянно спросил он, чувствуя, что у него начинает кружиться голова от ирреальности происходящего.
— Такси? В нашем городе? В такой час? Ха-ха-ха. — Она произнесла последние три слога раздельно, почти басом. Максим фыркнул.
Город… значит, это все-таки город… велик ли он?
— Что ж, премного вам благодарен, — сказал он, невольно включаясь в игру. — Мне и в самом деле некуда деваться.
Фонарь за спиной скрипнул, предостерегая, и Максим вдруг увидел затаенную насмешку в поблекших глазах старухи. А вдруг это Баба-Яга, подумалось ему, и завлечет она меня в свою избушку на курьих ножках, и засунет меня в горячую печь… чтобы зажарить к завтраку…
— Идемте, юноша, — старуха величавым жестом указала в сторону деревьев, из-под которых она вышла на площадь. — Камера хранения, само собой, сейчас закрыта, так что вам не удастся избавиться от вещей. А я вам не помощница.
— Куда уж… — хмыкнул он, вешая на плечо сумку и хватая чемодан за поводок. — Спасибо за приглашение. Я готов.
— Готовность — это внутреннее состояние, — сообщила старуха. — Не бросайтесь словами понапрасну.
Разинув рот, Максим уставился в сгорбленную спину — старуха уже зашлепала к деревьям. Ну и…
Он двинулся следом за аборигенкой. Чемодан запрыгал по неровному асфальту, как юный бегемотик, сумка завела старую песню — раскачивалась и колотила по спине… но теперь Максим совершенно не замечал всего этого, стремясь не отстать от старухи, удиравшей от него с неожиданной резвостью. Черные деревья надвинулись и накрыли своей тенью платок, кофту, юбку… он перешагнул через границу, отделявшую свет от тьмы, и словно погрузился в другое пространство и время, в мир отсутствия телесности… но чемодан быстро напомнил ему, что это не так.
Что— то знакомое почудилось ему в узкой темной улице без единого фонаря, на которую он вышел вслед за старухой. В слабом свете едва народившейся луны виднелись деревянные невысокие дома с распахнутыми настежь окнами (жара, тишина…), с фасонистыми крылечками перед дверями… а между домами тянутся аккуратно выкрашенные заборы с нарядными воротами и калитками… узкий тротуар, вдоль которого пышнеет газон с черной травой и белыми даже в ночи березами… что-то не просто знакомое, а очень близкое…
Бельчонок с темными тоскующими глазами и сломанной передней лапкой… Юный белый крыс, умудрившийся так повредить свой розовый голый хвост, что половину этого столь необходимого крысу отростка пришлось удалить хирургическим путем… спокойный добродушный ветеринар — молодой, круглолицый, со смешными тонкими усиками, ни к селу ни к городу торчащими у него под носом…
Старуха остановилась возле одной из калиток и, задрав длинный подол кофты, начала ощупывать собственный бок, словно вдруг засомневалась в целостности своего тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40