— Для мадам Софьи Львовны, неужели не ясно? Это единственное существо, нашедшее общий язык с безумной Настасьей.
Ошеломленный Максим задумался, пытаясь усвоить новую информацию. Но ведь он и в самом деле видел это, видел собственными глазами… безумная балерина танцует… кошка сидит неподвижно, серьезно и внимательно следя за пируэтами… черт, бред какой-то…
— Н-да, — пробормотал он и решил поискать более доступную для его сознания тему. — А вы сами давно здесь живете?
— О, да! Я родилась в этом городе. Потом, конечно, уезжала… а еще потом вернулась. Впрочем, это никому не интересно.
На неширокий белый подоконник распахнутого, как всегда, окна кухни вдруг шумно и стремительно приземлилась толстая черная ворона. Максим решил, что это странно — ночь на дворе, птицы в это время спят… ну, может быть, данная конкретная ворона страдает бессонницей? Или просто такой уродилась… непохожей на других?… Почему бы птице не обладать особой, ярко выраженной индивидуальностью?…
Старуха тем временем спокойно протянула руку и положила перед птицей ломтик хлеба. Ворона наклонила голову вправо, потом влево, умильно заглянула старухе в глаза, схватила хлеб и, с треском расправив крылья, исчезла в темноте. Максим сбился с мысли, совершенно забыл, о чем они с хозяйкой говорили до момента появления черной гостьи, и озадаченно уставился в тарелку, не зная, что бы сказать такое умное и оригинальное. Старуха вывела его из затруднения, сама начав новую тему.
— Вас никогда не раздражают люди?
— Э-э… — совершенно растерялся он, — в каком смысле — раздражают? Какие именно люди?
— Да всякие! — величественно взмахнула рыбным ножом старуха. — Вообще — люди.
— Право, не знаю… — Он и в самом деле не знал. С того момента, как началась его новая жизнь, лишенная воспоминаний, он видел не так уж много людей… и они его ничуть не раздражали. Скорее наоборот — они его очаровывали и заставляли удивляться сложности и непонятности человеческой натуры.
— Вас не доводит до бешенства человеческая глупость? Неужели вам никогда не приходилось сталкиваться, например, вот с такой ситуевиной: вы говорите, что-то объясняете, лезете из кожи вон — а человек вас вроде бы даже и не слышит! Ни слова не слышит и не понимает! И это при том, что явно слушает! Внимательно! Бывало?
— Не знаю… — растерянно ответил он, пытаясь отвлечься от поразившего его словечка «ситуевина» (уж очень это было неожиданно — услышать такое от старухи… впрочем, наверное, ничего неожиданного тут как раз и нет…) — Не помню. Но… мне кажется……Нет, это просто невыносимо, сколько раз можно повторять одно и то же… она что, глухая? Ведь речь идет о самых простых вещах, даже примитивных… он ведь совсем не предлагает ей углубиться в метафизические пучины голых абстракций… ну почему она так глупа… -…мне кажется, сталкивался.
— Вам кажется? — демонстративно изогнула бровь старуха. — И как?
— Так себе, — признался он. — Да, вы правы… если человек вас не слышит — это ужасно. А, собственно… я не понял, к чему вы это?
— К тому, что общаться с не слышащими вас людьми невозможно. И хочется убежать от них куда-нибудь подальше… спрятаться, сделать вид, что вас вообще нет на свете.
Он молча уставился на старуху, даже не пытаясь сказать что-то в ответ. Да ответа и не требовалось. Неужели эта невероятная старуха так же, как фантастическая Лиза, поняла: он лишился воспоминаний… и хочет помочь ему, ищет объяснение случившемуся?
А если он и в самом деле забыл все по собственному желанию?
Может быть, в какой-то момент его жизнь стала настолько невыносимой, что сознание отказалось ее воспринимать и ушло в глухую защиту? И сделало вид, что его вообще нет на свете?
Он не заметил, как доел стерлядь и как перед ним оказался кусок пирога с вишнями и большая чашка с черным растворимым кофе. И стопочка водки. Он машинально выпил водку и подцепил вилкой вишенку. Старуха молчала, не мешая ему думать, и краем сознания он оценил это.
Но до какой же степени умопомрачения нужно довести человека, чтобы он сам захотел забыть всю свою жизнь?
Нет, нет…
Снова зашумели крылья — и давешняя ворона брякнулась на подоконник, поскользнулась и едва не свалилась на стол. Старуха сердито махнула на птицу рукой и потребовала:
— Исчезни, любезная! Будет с тебя! Спать отправляйся!
Ворона попятилась и оглушительно каркнула, но не улетела.
Максим, вздрогнув от неожиданности, вернулся к реальности и вяло улыбнулся.
— Ворона-полуночница… надо же! Странное существо. Иди отсюда, сказали же тебе! — Он махнул на ворону бумажной салфеткой, и птица обиженно удрала.
— Уж на что мне в жизни везет, так это на странные существа, — старательно-грустным тоном произнесла старуха, и Максим уловил в этой старательности нечто прямо противоположное… старуха явно гордилась тем, что странные существа находили привлекательным ее общество.
— Не расскажете о каком-нибудь из них? — осторожно спросил он. Кто его знает, как старуха отнесется к посягательству на ее личную жизнь… но старуха отнеслась благожелательно.
— Почему бы и нет? — она пожала сухоньким плечом. — Вот только не уверена, что это действительно может быть кому-то интересно…
— Мне интересно, — заверил ее Максим. — И даже очень.
Он не лгал, и старуха это поняла.
— Ну… например, — завела она тоном бабки-сказочницы (правда, с этим тоном совсем не сочетался лексический строй старухиной речи), — однажды, давным-давно, у меня была кошка, которая патологически любила жареную картошку и соленые огурцы. Хорошо еще, водки к ним не требовала… И эта страсть в конце концов привела ее к трагической гибели…
Максим почему-то вдруг представил, как кошка, гонимая желанием испробовать жареной картошки, прыгает в огромную сковорчащую сковороду… но он ошибся. -…я тогда жила далеко отсюда, да и времена были другие… к тому же я была до глупости молода… В общем, я совершенно не понимала, что несчастное животное не в силах справиться с собой, и решила кошку перевоспитать. И несмотря на то, что сама с точно такой же страстью любила оба упомянутые блюда, я распорядилась несколько дней не подавать к столу ни того, ни другого… более того, я запретила жарить картошку на кухне, для прислуги, и лично проследила за тем, чтобы там не осталось ни одного соленого огурца! Вы можете представить себе подобную глупость и жестокость? Но именно такой была я в те годы! Н-да… И вот, представьте… то есть сначала необходимо упомянуть о том, что неподалеку от дома, в котором я тогда обитала, находилась большая лавка, в которой торговали всякой всячиной… и в том числе солеными огурцами. В общем, кошка, лишенная предметов своего обожания, отправилась на поиски гастрономического утешения страдающей души… и в результате утонула в бочке с огурцами. А поскольку все в округе знали, чье это животное… она была довольно заметным созданием, редкой породы… мне пришлось заплатить за испорченный продукт. Впрочем, я крепко подозреваю, что негодяй-купец позже все-таки продал эти огурцы.
Максим покачал головой, не зная, смеяться или выразить соболезнование… ему хотелось сделать и то, и другое. И вдруг замер, соображая и подсчитывая. Негодяй-купец… лавка… прислуга…
— Простите, Нина Петровна, а в каком году случилось это печальное событие, если не секрет?
— Какие тут могут быть секреты? — удивилась старуха. — В шестнадцатом, за год до того дурацкого социального катаклизма.
— Э-э… — проблеял Максим, всматриваясь в старуху, — э-э… сколько же вам тогда было лет?
— Тогда — двадцать пять. Я уже давным-давно была замужем и имела семилетнюю дочь. Понимаю, вы пытаетесь сосчитать. Не трудитесь. Сейчас мне сто десять. И я этим горжусь.
— Да уж, — вырвалось у него, — я бы тоже гордился… в жизни бы не подумал! Я-то гадал, есть ли вам семьдесят…
— Было в свое время, — кивнула старуха. — Но давненько уже.
Наверное, он удивился гораздо сильнее, чем это позволительно (а что вообще значит это выражение — «позволительно»? Кто позволяет или не позволяет нам удивляться, смеяться, плакать?), но ничего не мог с собой поделать. Невероятно, думал он, не-ве-ро-ятно… разговор как-то сам собой иссяк, старуха прогнала его из кухни и принялась мыть драгоценный фарфор… он ушел в свою комнату и сел возле письменного стола, придвинув стул поближе и положив перед собой вытянутые руки. Он бездумно рассматривал собственные ладони и все размышлял о том, до чего же невероятная старуха эта Нина Петровна. Сто десять? Черт побери, да за ней половине сорокалетних не угнаться… а откуда он это знает? С того момента, как началась его новая жизнь, у него не было возможности наблюдать за большим количеством людей и сравнивать их между собой… но он уверен в своем выводе… Может быть, он все-таки занимался психологией? Такая идея у него уже мелькала. Но он отбросил ее как необоснованную…
На кухне стало тихо, и он отправился в ванную. Его давно уже сильно клонило в сон.
Глава шестая
…он снова был кристаллом, чистым, прозрачным, холодным… но, отражая и преломляя в себе реальность, он странным образом ощущал боль мира… страдания существ, наполняющих бесчисленные вселенные, разбросанные в тишине пространства… живые и теплые, они мучились из-за того, что не в силах были осознать природу вещей, бессмысленность и пустотность вечного циклического существования в новых и новых рождениях… он не знал, как помочь им, но желал этого… как сочетается его собственная боль сострадания с его же кристаллической структурой, он не понимал… да его это и не интересовало… он просто фиксировал все… а потом чья-то гигантская рука подхватила его и вынесла из черноты, и положила на лоскуток красного бархата… и он стыдливо заалел, преломив льющийся сквозь него красный свет… но его собственная природа ничуть не изменилась от того, что он стал выглядеть иначе…
Солнечный луч упорно лез под его закрытые веки, а на кухне кто-то напевал «Солнечную песню» из репертуара «Бони М»: «Sunny, I love you…» Несколько озадаченный этим неожиданным совпадением ощущения и звука, он открыл глаза и прислушался. Пела, безусловно, не старуха. Голос был молодым и мягким… но тоже довольно низким. Похоже, в этих краях колоратурное сопрано не в чести, подумал он, выбираясь из-под одеяла, собирая постель с тахты и запихивая ее в нижнюю часть шкафа. Неужели у старухи гости? Вот сюрприз… Ну, как бы то ни было, ему все равно придется пройти через кухню в ванную… Он неожиданно понял, что боится встречи с новым, незнакомым человеком…
Но почему?
Может быть, он просто боится женщин, вообще молодых женщин?
Он замер на месте, невидяще глядя на белую дверь комнаты и обдумывая это предположение. С того момента, как он, забыв обо всем, вернулся в жизнь, он общался с тремя женщинами. Лиза. Старуха. Толстая тетка с вишнями. Но Лиза не женщина, а ребенок. Старуха давно миновала тот возрастной рубеж, когда женщина может представлять серьезную опасность для мужчины. Тетка с вишнями… ну, это вообще не женщина, по определению. Это квашня на ножках. Впрочем, сама-то себя она считает… но это как раз неважно. Сама себя она может воображать хоть маркизой Помпадур (а кто это такая?), все равно воспринимать ее как женщину невозможно.
А вот голос, продолжавший звучать на кухне, принадлежал не просто существу женского пола. Тут уже другой расклад… и ему страшно. Действительно страшно, он уже понял и осознал это.
Судя по всему, в его прошлом имеется печальный опыт… вот если бы еще и вспомнить, в чем конкретно этот опыт состоит! Но, увы, пока не удается. Ничего не удается вспомнить. Ничегошеньки…
Он не знал, сколько времени стоял он так, глядя на дверь своей комнаты, но голос вдруг затих. Понадеявшись, что незнакомка вышла, он приоткрыл дверь и выглянул. В кухне и вправду никого не было. Он, поплотнее запахнув старухин халат, пулей промчался в ванную комнату, успев заметить лишь то, что и окна, и дверь на веранду распахнуты настежь, и по кухне с удовольствием гуляет сквозняк.
Закончив стандартные утренние процедуры, он уставился на свое отражение в зеркале и в очередной раз задумался над проблемой бороды. Бриться или нет? Быть или не быть ему лохматым лесовиком? Или лучше приобрести вид несколько более цивилизованный?
Его раздумья были прерваны все тем же голосом, на этот раз обращавшимся к нему:
— Эй, вы там навсегда в ванной поселились? Или будете все-таки завтракать?
Встряхнувшись и глубоко вздохнув, он вышел из-за баррикады.
Солнце проникало в кухню лишь во второй половине дня, и в слабом свете отраженного утра, в неявственности полутьмы он увидел… ну да, ему показалось, что он увидел живое чудо.
Перед ним стояла девушка — молодая, но отнюдь не девчонка, как Лиза… высокая, удивительно стройная, с тонкими чертами лица и огромными глазами, со светлыми пышными волосами, окружавшими ее голову на манер золотистого нимба… и она смеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40