Кто-то в середине группы опасливо-дерзко выкрикнул:
— Приказал — и что?
Неподалёку от Вакера остался красноармеец, расставивший, словно для устойчивости, ноги в ботинках с обмотками. Поплёвывая на пальцы, он раскуривал самокрутку.
— Эти двое их увели? Куда? — требовательно спросил Юрий, не поднимаясь с пня.
Солдат посмотрел вслед ушедшим и промолчал. Вскоре вернулся старший лейтенант, за которым тянулись вереницей ополченцы в гражданской одежде, в кепках. Вакер шагнул навстречу, выражая видом сдержанность и как бы сожаление.
— Вы их отпустили? — с отчаянием вознегодовал лейтенант.
— Они не пожелали выполнить ваш приказ. Я им повторил его!
— Повторили?! А почему не задержали их?.. — у лейтенанта пресёкся голос: оттого что гнев был силён, однако власти не прибавлял.
Вакер невозмутимо и сухо заметил, что он военный журналист, но не командир.
— У вас — воинское звание! Вы должны были действовать...
— Вооружённая группа, — прервал Вакер, — приняла своё решение и не подчинилась. Есть свидетель, — он подозвал жестом красноармейца.
Лейтенанту было недосуг задавать вопросы, которые мало что обещали дать, он произнёс угрожающе: “Разберёмся!” — и добавил: далеко в тыл дезертирам не уйти, их перехватит заградительный отряд. Красноармеец попросил разрешения “доложить”.
— Они не в тыл... — он встал перед командиром навытяжку и как-то сдавленно сообщил: — К немцам они пошли сдаваться.
“Однако... рисковали те двое, — подумал Юрий, — но, кажется, выиграли. То, что целую группу приведут, — им наверняка зачтётся”. Среди остро волнующего, что закипело в нём, проглянуло неистребимое любопытство: насколько натурально возмутится лейтенант? Но того заботило уже лишь, как бы не подтаяло число ополченцев, и, пока он приказывал им “держаться кучнее”, Вакер выяснил у красноармейца весьма интересовавшее.
— Вы показали себя достойно, что не поддались на агитацию, — для начала похвалил он дружественно и значительно, а затем спросил в упор: — Почему вы с ними не пошли?
Солдат отвёл глаза.
— Мы должны за родину жизнь отдать... вот что.
— Должны! Но они-то пошли. Все — кроме вас.
Красноармеец, было заметно, несказанно боялся попасться на ответе.
— Многодетный? — спросил Вакер.
— Трое детей.
— А те, какие ушли, — молодёжь, кажется?
— Молодняк! — солдат от чего-то внутреннего и сильного невольно махнул рукой. В этом жесте, во всей фигуре Юрий прочитал безнадёжно тоскливое: “Мне бы их заботы...”
78
Старший лейтенант не дал провожатого, и Юрий самостоятельно выходил в расположение танковой бригады. Он успел представиться командиру и поговорить с ним, перед тем как танки двинулись в бой.
— Свою задачу я выполню! — сказал командир с поразившей журналиста странно горькой лёгкостью. — Разведка меня обеспечила данными: у немцев сил здесь пока мало. А наших — довольно! достаточно наших, чтобы закрепиться и держать оборону! — повысил он голос. — Но это уже не моя задача... — вдруг оборвал разговор так, будто спохватился: зачем он его ведёт?
Вакер, получив место в автомашине ремонтной мастерской, отправился следом за боевой колонной и с опушки леса наблюдал, как танки, кроя ожесточённым огнём город, действительно вошли в него. Юрий замечал движение пехотных частей близ Острова, видел, что за боем следят из леса командиры. Однако стрелки в город так и не вступили, артиллерия тоже не подтянулась, и немцы беспрепятственно свозили под Остров огнемёты и пушки, а также зенитные орудия, которые умело приспособили для стрельбы по танкам. К исходу дня бригада, потеряв почти треть машин, город покинула.
Отступление стремительно набрало темпы, и на другой день Вакер уже прощался с Псковом, где бушевали пожары, шайки разношёрстного люда разгульно грабили квартиры руководства, а начальник бензосклада поджёг столь нужное для эвакуации горючее и скрылся — в то время как артиллерийский склад с массой снарядов и патронов, склады с обмундированием и провиантом были оставлены новым распорядителям.
Человек, пустивший Юрия в автомобиль, говорил с терпеливо-покорной измученностью:
— Плана эвакуации нет. Представителей тыла в городе нет. Я вам расскажу, а вы, по вашей журналистской линии, доведите до сведения тех, кто повыше... Почему оказалось так, что связь с госпиталями возможна лишь с помощью посыльных? Мы отправляли их от военного коменданта, но они не вернулись. Нельзя даже приблизительно сказать — сколько раненых поступило в госпитали за последние десять суток.
Машина объезжала заторы, Юрий торопил её с немо-испепеляющей страстью, а человек, сидевший рядом с ним на заднем сиденье, продолжал:
— В дивизии, где я был с проверкой, у медсанбата отсутствует медицинское и хозяйственное имущество. Заметьте: оно не потеряно в бою. Его просто не было! Перевязочные средства — индивидуальные пакеты — выданы лишь двум процентам бойцов. И что это за пакеты? Достались нам в двадцатом году — с имуществом разбитой Белой армии. Американцы ими белых снабдили. Бинты в этих пакетах уже не могут быть стерильны!
Автомобиль, заехав на деревянный тротуар, обошёл артиллерийскую запряжку, оставил слева участок мостовой в воронках от бомб и, после нескольких подобных манёвров, вырулил на полевую дорогу. Шофёр увеличил скорость, машина катила в тыл, и Вакер теперь уже с неподдельным вниманием слушал говорившего: смугловатого мужчину, интеллигента, которому шла военная форма. Он был военврачом первого ранга, уполномоченным санитарной службы Северо-Западного фронта. Рассказы яснее и яснее напоминали Юрию как будто бы нечто знакомое...
Стемнело; на горизонте горел, видимо, после авианалёта, какой-то населённый пункт. В небе громоздились тучи, их края багровели и словно шевелились от пожара.
— Заночуем в поле, — сказал военврач.
Шофёр свернул с дороги, движение по которой не затихало, на луг и подъехал к скирде. Он и ординарец уполномоченного навытаскали из скирды сена, устроили для всех постели и после походного, всухомятку, ужина уснули. Но военврача не отпускала потрясённость от увиденного в последние дни. Он, укрывшись шинелью, лежал боком на подстилке из сена и с изнурённой горячностью обращался к Юрию:
— Вы, по журналистской линии, просигнальте — кому только можно...
В небе не замечалось звёзд, но глухой тьмы не было, бледно поблескивал корпус автомобиля; ветер порывами нагонял отсыревший запах дыма. Пространство к западу раздражающе-тревожно роптало. Вакер беспокойно размышлял о своём, о неотвязном, и слушал военврача:
— Откуда у нас такое невнимание к самым простым требованиям человечности? Я столкнулся с фактом... госпиталь для перевозки раненых, для доставки питания и остального необходимого пользовался автомашиной транспортной конторы. И вдруг машину отобрали. Оказалось, госпиталь не внёс оплату. Но нет у него на это средств!
— Что творится... — дипломатично высказался Юрий.
— И ведь советская транспортная контора, а не частная лавочка! — вырвалось у военврача с угрюмой растерянностью. — А возьмите вопрос похорон. Никто, кроме руководства госпиталей, им не занимается. Комендант города обязан выделять транспорт, похоронные команды, средства на похороны — но он совершенно от этого отказался! А горсовет — вы только представьте! — требовал от госпиталей плату за места на кладбище.
Широкие полузасыпанные ямы когда-то виденного кладбища, старец с седыми в зелёный отлив усами, одетый в изношенную шинель, тетрадки на дне чемодана в уютной комнате Галины Платоновны — всё это мелькнуло в сознании смертельно уставшего Вакера, перед тем как его глаза слиплись.
79
В редакции Вакера ждала благодарность за “боевитость, оперативность и живой показ ратного труда защитников Родины”. Ради подобных плюсов он был готов и далее пересиливать страх ранения и смерти, продвигаясь по изрытому воронками дымному полю войны к венцу личной удачи: к руководящему положению, к известности, к славе. Его командировали под Ельню, где советские войска наносили противнику контрудар, и, хотя наступление в конце концов захлебнулось, он успел дать в газету несколько репортажей о первоначальных успехах. В августе выехал в Одессу — написать о том, как Красная Армия срывает попытки германо-румынских захватчиков подойти к этой военно-морской базе. Маршрут корреспондента пролегал через Саратов, чем Юрий и воспользовался, чтобы, сделав здесь остановку, навестить отца и мать в недальнем городе Энгельсе — столице Автономной республики Немцев Поволжья.
К особнячку родителей подходил вечером, когда садящееся солнце ещё продолжало жечь лицо каким-то пыльным, утомительным светом. За калиткой рванулась, лязгнув цепью, собака, разразилась басовитым яростным лаем. Заглянув за ограду, Юрий увидел, что это не овчарка, которая знала его, а другой крупный, но беспородный пёс. По цементированной дорожке спешила мать. Она загнала кобеля в конуру, воскликнула по-немецки: “Боже, мой сын!” — обняла и поцеловала Юрия в обе щёки, после чего он тоже поцеловал её в щёку и полюбопытствовал, а что с прежней собакой? Мать объяснила: отец, дабы “показать пример”, отдал овчарку военным. “В караульный полк”, — догадался Вакер. Он посмотрел по сторонам, стараясь подметить связанные с войной изменения... Как и в прошлое лето, из поливального устройства побрызгивала веером вода, орошая розарий под окнами; поодаль от боковой стены дома тянулись рядки вьющейся спиралями фасоли; на ступенях крыльца лежали резиновые коврики, а на самом крыльце занимал своё всегдашнее место половик.
В доме, предварительно осведомившись у матери, одни ли они, Юрий спросил многозначительно: какой стала теперь жизнь?
— Всё хуже и хуже. Русские нас ненавидят. Так было и в прежнюю войну, — отвечала мать с безотрадной интонацией. — И что толку, что у нас своя республика? Слышно много нехорошего. Говорят — если германская армия подойдёт близко, русские нам отомстят... — на её замкнутом лице появился странный румянец.
— Не надо так беспокоиться, — утешающе сказал Юрий, — отец — большой начальник! Паёк у него, конечно, генеральский, а?
Этого мать не знала.
— Молочных поросят теперь и для него нет, — заметила, как и прежде, по-немецки и всё тем же тоном суровой угнетённости. — Но Волгу у нас ещё не забрали: есть стерлядь, есть икра.
Вакер не замедлил отдать должное и тому и другому.
* * *
Принимая душ, он услышал, как на улице остановилась машина. Накинув отцовский халат, вышел в коридор навстречу возвратившемуся домой Вакеру-старшему. На сей раз тот не просто обнял сына, как делал обычно в его приезды, а положил ему руку на голову — словно собирался было взъерошить волосы, но раздумал.
— На какое время ты к нам? — спросил он по-русски. — Мы завтра вместе позавтракаем или, возможно, и пообедаем?
— Только позавтракаем, — Юрий со вздохом развёл руками.
— Ты сильно загорел и похудел, — одобрительно проговорил отец. — Даже бабы не могли сделать тебя худым до такой степени.
Вакер-старший и сам не отличался дородностью. Объёмистое в торсе тело оставалось жилистым в неполные шестьдесят; лоб, однако, прорезали глубокие морщины, и педантично подровненные “проволочные” усики были, как и виски, не тёмными, а серебристо-серыми. Юрий прошёл за ним в его комнату, где отец опустился в дорогое почерневшее от времени кресло красного дерева. Сын сел в другое, попроще.
— Как тебе служится? — с пытливым интересом спросил Иоханн Гугович.
Юрий справедливо считал отца человеком весьма неглупым, с детства ставил себе в большую заслугу, когда удавалось его обмануть или что-то скрыть от него. Сейчас, однако, разговор требовал определённой откровенности.
— На фронте не каждый суёт нос во все мои документы, — начал он тихо, с расстановкой, — а по фамилии необязательно признают немцем. Скорей, принимают за еврея. Но я-то ни на миг не забываю, каким взглядом на меня могут посмотреть — узнав, что я немец. Я чувствую себя уязвимым. Служить стараюсь, но постоянно давит — какая я удобная мишень для завистников, для любого, кому будет не лень куснуть меня.
Небольшие напряжённые глаза отца выразили понимание. Иоханн Гугович подумал и высказал: дело всё же не столь уж плохо — он ожидал, что сына уже кусали и кусают.
— Ты жалуешься на судьбу, а поможет только терпение, — сказал он с не совсем удавшейся уверенностью. — Надо не упускать ничего, что можно сделать в нашем положении. Я отдал Рекса, прекрасную собаку, в часть внутренней службы. Немцу теперь не к лицу держать немецкую овчарку. Мой заместитель узнал и тоже свою отдал. Один наш сотрудник, немец, имел не овчарку, а эрдельтерьера — пожертвовал фронту. Собаки очень нужны службе связи...
У Юрия было ощущение, что отец, медля, ходит около главного. То, что в последнее время путало, морочило, терзало, — подтолкнуло к вопросу:
— Папа, ненависть к немцам растёт и поощряется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61