Императорский поезд отправился из Могилёва ранним утром 28 февраля, на станциях следования к нему выходили урядники и губернаторы и угощали “жареными” слухами из Петрограда: убиты управляющий министерством путей сообщения Кригер-Войновский, градоначальник Балк, его помощник Вендорф, уполномоченный по хлебообеспечению столицы Вейс...
Положение в Петрограде и в самом деле стало таково, что военный министр Беляев и его секретарь Шильдер принялись жечь секретные документы. Новым органом власти провозгласил себя Временный комитет Государственной Думы. Толпы громили аптеки и магазины, чьи владельцы удостоились чести быть поставщиками двора. Теперь с их заведений сбивали деревянных двуглавых орлов, императорские монограммы, топтали их и сжигали. В Кронштадте матросы убили адмирала Вирена и десятки (по некоторым публикациям — более ста) офицеров, чьи трупы сложили штабелем.
Вечером 28 февраля царский поезд прибыл на станцию Лихославль, где к нему вышли начальник Николаевской железной дороги Керн и начальник жандармского управления генерал Фурс, от которых стало известно о захвате толпой Николаевского вокзала в Петрограде и о распоряжении по всем железным дорогам: эшелон с монархом задержать. На станции Бологое свита, следовавшая впереди, получила известие, что Любань занята революционными войсками, которые могут не пропустить дальше. В Малой Вишере к свитскому поезду вышел офицер железнодорожного полка, сказавший, что в Любани ждут две роты с орудиями и пулемётами. (Позднее выяснится: это было не так. Местная запасная часть разграбила на станции буфет, вот и всё). Когда прибыл императорский поезд и Николай услышал “новость”, он без разговоров приказал повернуть назад. Не понятно ли, что его страшила вероятность стычки революционных солдат с охраной? Лишь только прольётся кровь, думские деятели решат: он перешёл к наступательным действиям. И тысячами листовок извергнется: “Доколе немцы будут безнаказанно лить русскую кровушку?!”
На станции Дно поезд остановился. Приближённые Николая, делавшие свои выводы из обстановки, с облегчением встретили решение ехать в Псков и были за то, чтобы пойти на уступки Временному комитету, сторговаться с ним. Монарх и не думает спорить, протестовать. От его имени из Пскова телеграфируют Иванову: “Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. 2 марта 0 ч. 20 м.”.
Генерал Иванов прибыл в Царское Село вечером 1 марта. Полковник Гротен доложил, что гвардейская рота перестала подчиняться и ушла в Петроград. К Иванову поступили и другие сведения, из которых следовало, что выход не в вооружённой борьбе, а в соглашении с Временным комитетом. Прибежавший начальник станции принёс весть, что приближаются восставшие тяжёлый дивизион и батальон первого гвардейского запасного полка... Генерал, предполагая, что, “если пойдет толпа, тысячи уложишь”, распорядился уходить. Покинув с батальоном Георгиевских кавалеров Царское Село, он выехал в Вырицу. Позже решил проехать по соединительной ветке через станцию Владимирскую, что между Гатчиной и Царским Селом, на Варшавскую дорогу и посмотреть выделенный в его распоряжение Тарутинский полк, но на станции Сусанино (в других публикациях: Семрино) железнодорожники загнали эшелон в тупик. (По некоторым источникам, они повалили на пути товарные вагоны). Генерал составил шифрованную телеграмму на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего: “До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных в мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер...”
Иванов послал подполковника генерального штаба Тилли с текстом в Царское Село, чтобы тот по прямому проводу передал телеграмму в Ставку. Вскоре Тилли доложил по телефону, что задержан, а затем Иванова известили, что выделенные ему войска с соизволения государя возвращаются в места дислокации.
Ещё до “соизволения” генерал Рузский своей властью (пишет С.С.Ольденбург, выделено им) распорядился не только прекратить отправку войск в подкрепление генералу Иванову, но и вернуть обратно в Двинский район уже отправленные с Северного фронта эшелоны. Главнокомандующий Северным фронтом Николай Владимирович Рузский, в чью ставку в Псков прибыл царь, оказался хозяином положения. (Императрица, узнав, что царский поезд в Пскове, записала 2 марта: государь в западне). Встречая на станции приехавших, Рузский до разговора с Николаем объявил его свите: придётся сдаваться на милость победителя. Под “победителем” он подразумевал Временный комитет Государственной Думы, но только ли его?..
Николай Владимирович не отличался знатностью происхождения, и ему не могли быть чужды слова Ермолова, обращённые к Александру Первому: “Произведите меня в немцы!” В продолжение своей карьеры Рузский насмотрелся на удачливость “фаворизированного племени” в России. Человек он был, по воспоминаниям Брусилова, “очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались”. Добившийся популярности, он знал, что, слегка переиначивая его фамилию, о нём произносят с национально-патриотическим пафосом: “Русский генерал!” Неудивительно, если он увидел перст судьбы в том, что ему досталась столь важная (если не решающая) роль в свержении немца с российского трона.
Вскоре в интервью газете, отвечая на вопрос, не ему ли обязана Свободная Россия предотвращением ужасного кровопролития (имелся в виду приказ вернуться посланным в Петроград войскам), Рузский заметит с улыбкой:
— Если уж говорить об услуге, оказанной мною революции, то она даже больше той . Я — убедил его отречься от престола. (Цитирую по статье Александра Солженицына “Размышления над Февральской революцией”. Выделено Солженицыным).
63-летний сутуловатый болезненного вида генерал вечером 1 марта вошёл в царский вагон, чтобы превратить самодержца в послушное существо. Вошёл представителем всех тех обиженных, кому выпало на протяжении полутора веков видеть, что не они — родные дети монархов-голштинцев. Рузский сознаёт выгоды своего положения, свою силу; он получил достаточно телеграмм от Родзянко и от начальника штаба Верховного Главнокомандующего М.В.Алексеева.
Тот с отъездом Николая из Ставки оказался у власти над всеми фронтами, над семимиллионной армией.
Михаил Васильевич имеет не меньший, если не больший счёт к династии, нежели Рузский. Происходя из семьи солдата-сверхсрочника, дослужившегося до чина майора, Алексеев обязан карьерой исключительному упорству, терпению, невероятной трудоспособности и усидчивости — тогда как некие иные обласканы и без того.
В русско-турецкую войну 1877-78 гг. Алексеев одно время состоял офицером для поручений при генерале Скобелеве, известном ненавистью к российским немцам. Существует историческая версия, что Скобелев готовил заговор, дабы совершить переворот и занять престол в качестве истинно русского монарха — вместо Александра Третьего.
Не тень ли Скобелева была с Михаилом Васильевичем, когда 28 февраля по его приказанию генерал Клембовский телеграфировал из Ставки главнокомандующим фронтами: “Частные сведения (“частные сведения ”: примечательный зачин, не правда? — И.Г.) говорят, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие, войска примкнули к Временному Правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное Правительство под председательством Родзянко заседает в Государственной Думе; пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка”.
На самом деле в столице в это время народ и войска буйствовали, толпы громили полицейские участки, а Временное Правительство ещё и не было провозглашено.
Рузский, заботясь о том, чтобы надёжнее затянуть удавку на шее Николая, перед его приездом в Псков велел передать в Ставку, что “просит ориентировать его срочно, для возможности соответствующего доклада, откуда у начальника штаба Верховного Главнокомандующего сведения, заключающиеся” в его телеграмме. За Алексеева, который “нездоров и прилёг отдохнуть”, ответ подписал генерал Лукомский. В ответе сообщалось, что сведения “получены из Петрограда из различных источников и считаются достоверными”.
Потом историки напишут, что М.В.Алексеев позволил создать у себя ложные представления о событиях в Петрограде, дал “сделать себя орудием свержения” царя. Будто у Михаила Васильевича и у самого не имелось стимулов для той бурной деятельности, которую он развил. Рузский беседовал с царём с глазу на глаз, когда в вагон доставили телеграмму Алексеева с образцом манифеста, предлагаемого Николаю для подписания. Главное здесь — написанные за царя слова “я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа Министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко”. То есть монарху предложено скрепить своей подписью передачу власти в другие руки.
Не церемонится Михаил Васильевич! Ибо знает, что сделают с царём и его семьёй в случае разоблачения, — как знает и то, что и самому Николаю это известно. Тому уже дали понять, что распорядители на балу настроены серьёзно. Когда Николай велел сопровождавшему его дворцовому коменданту отправить Родзянко телеграмму, Рузский вырвал её из рук придворного, заявив, что здесь он сам отправляет телеграммы. Все переговоры по телефону и по телеграфу со Ставкой и с Петроградом генерал взял на себя. С.С.Ольденбург пишет: “Государь не мог сноситься с внешним миром; он, видимо, не мог, помимо желания ген. Рузского, покинуть Псков. Фактически он как бы находился в плену”.
После длительной беседы с Николаем генерал передаёт Родзянко по прямому проводу: император выразил окончательное решение — “дать ответственное перед законодательными палатами министерство, с поручением Вам образовать кабинет”. Телеграф отстукивает в ответ: “...то, что предполагается Вами — не достаточно и династический вопрос поставлен ребром”. Генерала уведомляют: “Очевидно, что Его Величество и Вы не отдаете себе отчета в том, что здесь происходит ... народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно; войска окончательно деморализованы: не только не слушаются, но убивают своих офицеров”.
Теперь Рузский знает цену тому, что передал Алексеев (“в Петрограде наступило полное спокойствие, войска примкнули к Временному Правительству в полном составе...”). Но так ли неожиданно для Николая Владимировича, что открылась ошибка? Поверил ли он с самого начала в “частные сведения” ? Не знал ли, для чего они — именно такие — нужны? Нужны же они, дабы осуществить главное: то, что пока не доведено до конца. Генерал спрашивает у Родзянко, “в каком виде намечается решение династического вопроса”. Родзянко телеграфирует: “грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становятся определенным требованием”.
Некоторые думские деятели сознавали, как будет зыбко положение нового правительства — утлое судёнышко легко может утонуть, — и посему хотели сохранить каркас прежней империи. Сторонниками конституционной монархии были, к примеру, Гучков, Милюков. Несовершеннолетний Алексей на престоле и брат Николая как регент (не имеющий власти), — служа фасадом, придавали бы новорождённому правительству видимость легитимности. Главное: немцы лишались покровителя-самодержца, и с их преобладанием можно было покончить без оглядок и оговорок. Вот что важно для Рузского и для Алексеева, которому разговор с Родзянко передали незамедлительно.
Михаил Васильевич не смущён тем, что распространённые им “сведения” из Петрограда, которые “считаются достоверными”, оказались ложью. Не ему ли более, чем кому-либо, известно их происхождение? Что его сейчас интересует в сказанном Родзянко, так это сигнальная фраза — “ненависть к династии дошла до крайних пределов”. Алексеев срочно посылает Лукомского передать по прямому проводу в Псков: необходимо разбудить государя и сейчас же доложить ему о разговоре генерала Рузского с Родзянко. “Переживаем слишком серьезный момент, когда решается вопрос не одного Государя, а всего Царствующего Дома и России, — читает в Пскове с ленты генерал Данилов, начальник штаба Северного фронта. — Генерал Алексеев убедительно просит безотлагательно это сделать (разбудить царя и доложить. — И.Г.), так как теперь важна каждая минута и всякие этикеты должны быть отброшены”.
Вот как нетерпелив, как напорист Михаил Васильевич. Не отстаёт от него и Лукомский — в стремлении к цели, столь желанной для обиженных. Он телеграфирует Данилову: “...а теперь прошу тебя доложить от меня генералу Рузскому, что, по моему глубокому убеждению, выбора нет и отречение должно состояться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Положение в Петрограде и в самом деле стало таково, что военный министр Беляев и его секретарь Шильдер принялись жечь секретные документы. Новым органом власти провозгласил себя Временный комитет Государственной Думы. Толпы громили аптеки и магазины, чьи владельцы удостоились чести быть поставщиками двора. Теперь с их заведений сбивали деревянных двуглавых орлов, императорские монограммы, топтали их и сжигали. В Кронштадте матросы убили адмирала Вирена и десятки (по некоторым публикациям — более ста) офицеров, чьи трупы сложили штабелем.
Вечером 28 февраля царский поезд прибыл на станцию Лихославль, где к нему вышли начальник Николаевской железной дороги Керн и начальник жандармского управления генерал Фурс, от которых стало известно о захвате толпой Николаевского вокзала в Петрограде и о распоряжении по всем железным дорогам: эшелон с монархом задержать. На станции Бологое свита, следовавшая впереди, получила известие, что Любань занята революционными войсками, которые могут не пропустить дальше. В Малой Вишере к свитскому поезду вышел офицер железнодорожного полка, сказавший, что в Любани ждут две роты с орудиями и пулемётами. (Позднее выяснится: это было не так. Местная запасная часть разграбила на станции буфет, вот и всё). Когда прибыл императорский поезд и Николай услышал “новость”, он без разговоров приказал повернуть назад. Не понятно ли, что его страшила вероятность стычки революционных солдат с охраной? Лишь только прольётся кровь, думские деятели решат: он перешёл к наступательным действиям. И тысячами листовок извергнется: “Доколе немцы будут безнаказанно лить русскую кровушку?!”
На станции Дно поезд остановился. Приближённые Николая, делавшие свои выводы из обстановки, с облегчением встретили решение ехать в Псков и были за то, чтобы пойти на уступки Временному комитету, сторговаться с ним. Монарх и не думает спорить, протестовать. От его имени из Пскова телеграфируют Иванову: “Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать. 2 марта 0 ч. 20 м.”.
Генерал Иванов прибыл в Царское Село вечером 1 марта. Полковник Гротен доложил, что гвардейская рота перестала подчиняться и ушла в Петроград. К Иванову поступили и другие сведения, из которых следовало, что выход не в вооружённой борьбе, а в соглашении с Временным комитетом. Прибежавший начальник станции принёс весть, что приближаются восставшие тяжёлый дивизион и батальон первого гвардейского запасного полка... Генерал, предполагая, что, “если пойдет толпа, тысячи уложишь”, распорядился уходить. Покинув с батальоном Георгиевских кавалеров Царское Село, он выехал в Вырицу. Позже решил проехать по соединительной ветке через станцию Владимирскую, что между Гатчиной и Царским Селом, на Варшавскую дорогу и посмотреть выделенный в его распоряжение Тарутинский полк, но на станции Сусанино (в других публикациях: Семрино) железнодорожники загнали эшелон в тупик. (По некоторым источникам, они повалили на пути товарные вагоны). Генерал составил шифрованную телеграмму на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего: “До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных в мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер...”
Иванов послал подполковника генерального штаба Тилли с текстом в Царское Село, чтобы тот по прямому проводу передал телеграмму в Ставку. Вскоре Тилли доложил по телефону, что задержан, а затем Иванова известили, что выделенные ему войска с соизволения государя возвращаются в места дислокации.
Ещё до “соизволения” генерал Рузский своей властью (пишет С.С.Ольденбург, выделено им) распорядился не только прекратить отправку войск в подкрепление генералу Иванову, но и вернуть обратно в Двинский район уже отправленные с Северного фронта эшелоны. Главнокомандующий Северным фронтом Николай Владимирович Рузский, в чью ставку в Псков прибыл царь, оказался хозяином положения. (Императрица, узнав, что царский поезд в Пскове, записала 2 марта: государь в западне). Встречая на станции приехавших, Рузский до разговора с Николаем объявил его свите: придётся сдаваться на милость победителя. Под “победителем” он подразумевал Временный комитет Государственной Думы, но только ли его?..
Николай Владимирович не отличался знатностью происхождения, и ему не могли быть чужды слова Ермолова, обращённые к Александру Первому: “Произведите меня в немцы!” В продолжение своей карьеры Рузский насмотрелся на удачливость “фаворизированного племени” в России. Человек он был, по воспоминаниям Брусилова, “очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались”. Добившийся популярности, он знал, что, слегка переиначивая его фамилию, о нём произносят с национально-патриотическим пафосом: “Русский генерал!” Неудивительно, если он увидел перст судьбы в том, что ему досталась столь важная (если не решающая) роль в свержении немца с российского трона.
Вскоре в интервью газете, отвечая на вопрос, не ему ли обязана Свободная Россия предотвращением ужасного кровопролития (имелся в виду приказ вернуться посланным в Петроград войскам), Рузский заметит с улыбкой:
— Если уж говорить об услуге, оказанной мною революции, то она даже больше той . Я — убедил его отречься от престола. (Цитирую по статье Александра Солженицына “Размышления над Февральской революцией”. Выделено Солженицыным).
63-летний сутуловатый болезненного вида генерал вечером 1 марта вошёл в царский вагон, чтобы превратить самодержца в послушное существо. Вошёл представителем всех тех обиженных, кому выпало на протяжении полутора веков видеть, что не они — родные дети монархов-голштинцев. Рузский сознаёт выгоды своего положения, свою силу; он получил достаточно телеграмм от Родзянко и от начальника штаба Верховного Главнокомандующего М.В.Алексеева.
Тот с отъездом Николая из Ставки оказался у власти над всеми фронтами, над семимиллионной армией.
Михаил Васильевич имеет не меньший, если не больший счёт к династии, нежели Рузский. Происходя из семьи солдата-сверхсрочника, дослужившегося до чина майора, Алексеев обязан карьерой исключительному упорству, терпению, невероятной трудоспособности и усидчивости — тогда как некие иные обласканы и без того.
В русско-турецкую войну 1877-78 гг. Алексеев одно время состоял офицером для поручений при генерале Скобелеве, известном ненавистью к российским немцам. Существует историческая версия, что Скобелев готовил заговор, дабы совершить переворот и занять престол в качестве истинно русского монарха — вместо Александра Третьего.
Не тень ли Скобелева была с Михаилом Васильевичем, когда 28 февраля по его приказанию генерал Клембовский телеграфировал из Ставки главнокомандующим фронтами: “Частные сведения (“частные сведения ”: примечательный зачин, не правда? — И.Г.) говорят, что 28 февраля в Петрограде наступило полное спокойствие, войска примкнули к Временному Правительству в полном составе, приводятся в порядок. Временное Правительство под председательством Родзянко заседает в Государственной Думе; пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка”.
На самом деле в столице в это время народ и войска буйствовали, толпы громили полицейские участки, а Временное Правительство ещё и не было провозглашено.
Рузский, заботясь о том, чтобы надёжнее затянуть удавку на шее Николая, перед его приездом в Псков велел передать в Ставку, что “просит ориентировать его срочно, для возможности соответствующего доклада, откуда у начальника штаба Верховного Главнокомандующего сведения, заключающиеся” в его телеграмме. За Алексеева, который “нездоров и прилёг отдохнуть”, ответ подписал генерал Лукомский. В ответе сообщалось, что сведения “получены из Петрограда из различных источников и считаются достоверными”.
Потом историки напишут, что М.В.Алексеев позволил создать у себя ложные представления о событиях в Петрограде, дал “сделать себя орудием свержения” царя. Будто у Михаила Васильевича и у самого не имелось стимулов для той бурной деятельности, которую он развил. Рузский беседовал с царём с глазу на глаз, когда в вагон доставили телеграмму Алексеева с образцом манифеста, предлагаемого Николаю для подписания. Главное здесь — написанные за царя слова “я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа Министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко”. То есть монарху предложено скрепить своей подписью передачу власти в другие руки.
Не церемонится Михаил Васильевич! Ибо знает, что сделают с царём и его семьёй в случае разоблачения, — как знает и то, что и самому Николаю это известно. Тому уже дали понять, что распорядители на балу настроены серьёзно. Когда Николай велел сопровождавшему его дворцовому коменданту отправить Родзянко телеграмму, Рузский вырвал её из рук придворного, заявив, что здесь он сам отправляет телеграммы. Все переговоры по телефону и по телеграфу со Ставкой и с Петроградом генерал взял на себя. С.С.Ольденбург пишет: “Государь не мог сноситься с внешним миром; он, видимо, не мог, помимо желания ген. Рузского, покинуть Псков. Фактически он как бы находился в плену”.
После длительной беседы с Николаем генерал передаёт Родзянко по прямому проводу: император выразил окончательное решение — “дать ответственное перед законодательными палатами министерство, с поручением Вам образовать кабинет”. Телеграф отстукивает в ответ: “...то, что предполагается Вами — не достаточно и династический вопрос поставлен ребром”. Генерала уведомляют: “Очевидно, что Его Величество и Вы не отдаете себе отчета в том, что здесь происходит ... народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно; войска окончательно деморализованы: не только не слушаются, но убивают своих офицеров”.
Теперь Рузский знает цену тому, что передал Алексеев (“в Петрограде наступило полное спокойствие, войска примкнули к Временному Правительству в полном составе...”). Но так ли неожиданно для Николая Владимировича, что открылась ошибка? Поверил ли он с самого начала в “частные сведения” ? Не знал ли, для чего они — именно такие — нужны? Нужны же они, дабы осуществить главное: то, что пока не доведено до конца. Генерал спрашивает у Родзянко, “в каком виде намечается решение династического вопроса”. Родзянко телеграфирует: “грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становятся определенным требованием”.
Некоторые думские деятели сознавали, как будет зыбко положение нового правительства — утлое судёнышко легко может утонуть, — и посему хотели сохранить каркас прежней империи. Сторонниками конституционной монархии были, к примеру, Гучков, Милюков. Несовершеннолетний Алексей на престоле и брат Николая как регент (не имеющий власти), — служа фасадом, придавали бы новорождённому правительству видимость легитимности. Главное: немцы лишались покровителя-самодержца, и с их преобладанием можно было покончить без оглядок и оговорок. Вот что важно для Рузского и для Алексеева, которому разговор с Родзянко передали незамедлительно.
Михаил Васильевич не смущён тем, что распространённые им “сведения” из Петрограда, которые “считаются достоверными”, оказались ложью. Не ему ли более, чем кому-либо, известно их происхождение? Что его сейчас интересует в сказанном Родзянко, так это сигнальная фраза — “ненависть к династии дошла до крайних пределов”. Алексеев срочно посылает Лукомского передать по прямому проводу в Псков: необходимо разбудить государя и сейчас же доложить ему о разговоре генерала Рузского с Родзянко. “Переживаем слишком серьезный момент, когда решается вопрос не одного Государя, а всего Царствующего Дома и России, — читает в Пскове с ленты генерал Данилов, начальник штаба Северного фронта. — Генерал Алексеев убедительно просит безотлагательно это сделать (разбудить царя и доложить. — И.Г.), так как теперь важна каждая минута и всякие этикеты должны быть отброшены”.
Вот как нетерпелив, как напорист Михаил Васильевич. Не отстаёт от него и Лукомский — в стремлении к цели, столь желанной для обиженных. Он телеграфирует Данилову: “...а теперь прошу тебя доложить от меня генералу Рузскому, что, по моему глубокому убеждению, выбора нет и отречение должно состояться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61