Каждого из нас время от времени посещают сумасшедшие идеи, появляются странные мысли и нападает тоска. Но большинство людей может справиться с этими отклонениями и жить дальше. Однако в психиатрической клинике совсем другие порядки. При первых признаках стресса или депрессии усиливается медикаментозное воздействие.
В моей карточке было записано, что я представляла опасность для самой себя и окружающих, что без воздействия лекарств я была склонна к насилию, так что никто не хотел меня слушать, когда я пыталась доказать, что здорова, что все припадки объяснялись только временным настроением, а не отклонением от нормы. Мне каждый раз увеличивали дозу и погружали в полубессознательное состояние. Один-два дня я проводила в изоляции, а потом подвергалась пятиминутному контролю вместо получасового. То есть каждые пять минут дверь в палату открывалась и сиделка проверяла, все ли в порядке.
Таковы предписания врача. Оплаченные моими любящими родителями.
Потребовалось три года, чтобы я смогла во всем разобраться. Мой лечащий врач ушла в двухнедельный отпуск, и я попала на прием к другому, который замещал ее на время отсутствия. Я уже давно свыклась с этой процедурой. Но на этот раз врач отличался ото всех, кого я видела до сих пор. Этот молодой человек еще не стал закоснелым исполнителем чужой воли и не считал своим долгом следовать предписаниям, которые казались ему неправильными.
В течение первой недели он снизил дозу лекарств. Казалось, кто-то снял несколько слоев пелены, скрывавшей от меня мир, хотя я ощутила это не в первый и не во второй день, а только к середине второй недели. Мои мысли и ощущения стали более отчетливыми, чем за все предыдущие годы.
И тогда появилась Кэти.
В то время мне разрешили выходить во двор, и я часто сидела на скамье под деревьями. Вокруг гуляли другие пациенты, а вездесущие сиделки следили, чтобы кому-нибудь не пришло в голову бросаться на стены или на больных, что в психиатрической лечебнице случалось нередко.
Кэти появилась прямо из воздуха. Мгновение назад все вокруг было как обычно: пациенты прохаживались по дорожкам или внимательно рассматривали свои ноги, медсестры со скучающим видом смотрели по сторонам, и вдруг прямо ко мне по дорожке вышла Кэти.
В первый момент, насколько я помню, меня охватила паника. Я провела в клинике уже довольно долгое время и смирилась с мыслью, что Кэти была плодом моей фантазии. Тот факт, что никто другой не заметил ее появления, не облегчал моего положения. От пациентов я и не ожидала никакой реакции, но и медсестры тоже не обратили на нее внимания. В тот миг мне захотелось убежать обратно в палату и попросить успокоительных таблеток. Но я не смогла, с сильно бьющимся сердцем я просто сидела на скамейке, борясь с приступом слабости.
– Ох, Керри, – произнесла Кэти.
Ее голос был полон сочувствия и отчаяния. Прежде чем ответить, я осторожно оглянулась по сторонам.
– Что… что ты здесь делаешь? – спросила я.
Кэти печально посмотрела в мои глаза.
– Я каждый день прихожу сюда. Только ты меня не видишь, потому что тебя пичкают лекарствами.
– Они говорят, что тебя не существует.
Кэти села рядом со мной на скамью, обняла за плечи и прислонилась ко мне головой. Я не смела пошелохнуться. Я сидела совершенно неподвижно и напряженно смотрела прямо перед собой.
– А что ты думаешь обо мне?
– Я… не знаю.
Кэти взяла меня за подбородок и повернула голову, чтобы заглянуть в глаза.
– Не сдавайся, – сказала она. – Если ты и в самом деле будешь считать, что я не существую, мне кажется, я и впрямь исчезну.
Ее рука опустилась, и я снова посмотрела перед собой. Рядом с клумбой, в нескольких шагах от нас, скрестив ноги, сидела Мэган, девушка из моего отделения. Она была достаточно далеко и не могла нас слышать. Мэган поместили в клинику после попытки убить отца. Она казалась такой милой, что трудно было в это поверить. Но, вероятно, те же самые слова говорили и обо мне.
– Меня бы не поместили в клинику, если бы я была здорова, – сказала я.
– Это чепуха. Тебя держат в клинике только из-за того, что наши милые родители платят доктору, чтобы он не выпускал тебя, чтобы ты им не мешала.
Я повернула голову и посмотрела на Кэти.
– Это неправда. Я здесь потому… что воображаю некоторые вещи…
– Например, меня?
Я отвела свой взгляд. Кэти взяла меня за руку, как тогда, в больнице, и сжала мои пальцы.
– Керри, – тихо сказала она, – если что-то кажется невозможным, это еще не значит, что оно нереально.
– Я не знаю… Все так запуталось…
– Все было бы проще, если б ты могла отсюда выйти. Если бы они разрешили.
– Ты просто ненавидишь наших родителей, – защищалась я. – И поэтому утверждаешь, что это они держат меня здесь.
– Я подслушала их разговор. Я видела чеки, которые наш дорогой папочка подписывает каждый месяц – один для клиники, один лично для врача Элизабет Стайлз. Каждый месяц, точно в срок.
– Но зачем?
– Все дело в деньгах.
Я ничего не понимала и тряхнула головой:
– Но папа богат. Он же устраивает всякие сделки, продает дома…
Это было не совсем так. По стандартам Калифорнии отец вовсе не мог считаться богатым. Зато, с точки зрения жителей Хазарда, он просто купался в деньгах.
– Ну конечно. Но дело в том, что некоторым людям неважно, сколько у них денег, им всегда мало.
– Не понимаю, как мое пребывание в клинике поможет ему разбогатеть.
Кэти вздохнула:
– После смерти бабушки они рассчитывали получить землю и дом. Это порядочный куш. Даже если просто вырубить лес, можно неплохо заработать. Но бабуля обманула их надежды и завещала все одному из природоохранных комитетов, в котором и сама состояла, да еще с условием, чтобы участок остался в неприкосновенности. Все остальное она завещала тебе.
– А что это – «все остальное»?
– Гонорары за переиздание книг. Свои картины. Все.
– Я и не знала об этом, – совершенно искренне призналась я.
– И никогда бы не узнала, потому что все деньги ушли в трастовый фонд, организованный нашим дорогим папочкой. Он продает все подряд – картины, наброски, акварели. И поэтому считается богатым.
– Но мне все равно непонятно, почему они держат меня здесь.
Кэти печально покачала головой:
– Да потому, что все это должно перейти к тебе, как только тебе исполнится двадцать один год, вот только в фонде уже почти ничего не осталось и передавать нечего. В момент твоего совершеннолетия должна быть назначена проверка. И тогда родителям придется туго. А вот если ты останешься в клинике, никакой проверки не будет.
– Но до этого еще много лет. Почему они сейчас меня не выпускают?
– Чтобы ты им не мешала. Они не любят тебя, Керри, как не любили бы и меня, если б я родилась. Как не любили бабулю.
Я понимала, что Кэти права. Родители всегда ненавидели бабушку. Когда мы еще жили в Хазарде, они отпускали меня повидаться с ней и даже оставляли на ночь. Но потом мы переехали. И бабушка умерла…
И все же я никак не могла смириться с фактом, что родители меня не любят.
– Папа с мамой любят меня, – сказала я.
– Так почему же они ни разу тебя не навестили?
Я не знала, что ответить. Зато знала Кэти. А теперь объяснила и мне.
Все это меня выбило из колеи. Я начала плакать. Кэти пыталась успокоить меня, но тут подошла медсестра, увела меня в палату и позвала доктора. Я пыталась объяснить ему, что все в порядке, что мне просто стало грустно, но не могла же я рассказать о Кэти, а как иначе объяснить причину грусти? Тогда мне снова назначили более сильные лекарства, и я погрузилась в прежний мир, где Кэти не было места. Прогулки были запрещены, и я все время сидела взаперти, хотя контроль при этом остался получасовой, а не пятиминутный, что было бы неизбежно, будь доктор Стайлз на месте.
Кажется, прошло несколько недель, прежде чем появились книги. Их было две, обе проиллюстрированы акварелями и карандашными зарисовками. Одна книга – сборник рассказов о природе – называлась «Песни холмов», а вторая представляла собой дневник путешествия по окрестностям Хазарда и называлась «Песни полей». Автором книг была Аннета Бин. Книги прислала Кэти. Она снабдила каждую из них надписью «Любимой Керри от Кэти» и приложила письмо, из которого следовало, что книги присланы одной из школьных подруг и куплены они на распродаже. В письме также говорилось, что в книгах описываются те места, где я провела детство. У меня никогда не было подруг в школе, но при всей своей подозрительности врачи и не подумали усомниться в правдивости письма.
Доктор Стайлз сочла посылку безвредной и разрешила мне взять книги. Для меня это было одновременно и благом и проклятьем. Я радовалась возможности прочитать мысли бабушки, иметь вещественное напоминание о ней. Но вместе с тем книги напоминали и о Кэти, о том, что я ее не выдумала. Думаю, это одна из главных причин посылки мне книг.
Я могла бы еще долго рассказывать о своем пребывании в клинике, но, думаю, ты уже получил достаточное представление о моей юности. Еще несколько раз я сумела увидеть Кэти, когда ослабевал контроль и я умудрялась отвертеться от приема лекарств, но меня всегда уличали и немедленно увеличивали дозы, погружая в полусонное состояние. Одно время Кэти писала мне письма и оставляла между страниц книг, чтобы, очнувшись, я могла их найти и вспомнить, кто я такая, понять, что находиться под воздействием лекарств неестественно. Но однажды медсестра обнаружила письма.
По словам доктора Стайлз, они были свидетельством тяжелого рецидива. Она заставила меня порвать письма в ее присутствии, но, к счастью, позволила оставить книги. Эти две книги были единственным напоминанием о том, кем я была до лечения. Книги и еще две плюшевые игрушки – собака и обезьянка, подаренные бабулей. Когда становилось совсем плохо, я заворачивала их в тряпку и укладывала с собой в постель. И то только по ночам, когда риск попасться был меньше.
После случая с письмами за мной следили так строго, что я видела Кэти лишь несколько раз. Наконец я и сама почти поверила врачу. Я стала думать, что Кэти когда-то давно была настоящей, но потом пропала. Немало поспособствовала этому и наша последняя встреча, когда Кэти сказала, что собирается уехать. Я только что вернулась в свою комнату после приема лекарств и застала там Кэти.
– Я собираюсь уехать, – сказала она. – Потому что всегда причиняю тебе только одни неприятности.
Я ничего не ответила, ведь так оно и было на самом деле. Я не хотела, чтобы Кэти уезжала, но я устала. Я так сильно устала. От пребывания в клинике. От всего. Теперь я понимаю, что это действовало лекарство, но дело было не только в нем.
– Я буду скучать по тебе, – сказала Кэти. – Но, думаю, так будет лучше.
Наверно, она хотела, чтобы я попросила ее остаться, но ее фигура уже таяла перед глазами. Я едва различала ее. Тогда я сгребла все мои талисманы – обе книги и игрушки, прижала их к себе и свернулась калачиком на кровати.
– Так лучше, – пробормотала я.
Прошло еще три года, прежде чем мои родители погибли в автокатастрофе. Это известие не вызвало во мне никаких чувств, но в те времена мне давали столько таблеток, что вообще говорить о каких бы то ни было чувствах не приходилось. Никаких падений, никаких подъемов. Я просто существовала. День за днем.
Но потом я все же вспомнила слова Кэти о наших родителях. И снова я стала избегать приема лекарств. Я брала лекарства, глотала их, а потом, как можно скорее, покидала пост медсестры и шла в телевизионную комнату. Там я кашляла, чтобы извлечь еще не растворившиеся таблетки. Любители телевизионных просмотров в основном были настолько заняты передачами, что никто не обращал на меня внимания.
Нельзя сказать, что я совсем освободилась от действия медикаментов, но я сумела несколько ослабить их эффект, чтобы продумать условия сделки с доктором Стайлз. Понимаешь, фонд и после смерти родителей продолжал оплачивать мое лечение, но доктор перестала получать дополнительные чеки, поскольку умер отец, подписывающий их прежде ежемесячно.
Помню, как я боялась в тот день зайти в кабинет доктора Стайлз. Она вполне могла назначить мне сверхдозу лекарства, даже применить шоковую терапию, как было с Мэган. Но доктор Стайлз долго смотрела на меня через свой стол, а потом заговорила совершенно спокойно.
– Не могу обещать, что соглашусь с тобой, – сказала она, – но предложение твое выслушаю.
Из ее слов я поняла, что доктор Стайлз уже размышляла над моим положением. После нашего разговора я вышла из клиники, пообещав отказаться от фонда в ее пользу. Но самое смешное, что после встречи с адвокатом отца я выяснила, что долги родителей почти сравнялись со стоимостью их имущества и остатков фонда. Дом и автомобили были давно заложены. После оплаты счетов у меня осталось четыреста долларов, и я приберегла их для себя.
Надеюсь, доктор Стайлз знала, что больше не будет получать денег. Она была неглупой женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
В моей карточке было записано, что я представляла опасность для самой себя и окружающих, что без воздействия лекарств я была склонна к насилию, так что никто не хотел меня слушать, когда я пыталась доказать, что здорова, что все припадки объяснялись только временным настроением, а не отклонением от нормы. Мне каждый раз увеличивали дозу и погружали в полубессознательное состояние. Один-два дня я проводила в изоляции, а потом подвергалась пятиминутному контролю вместо получасового. То есть каждые пять минут дверь в палату открывалась и сиделка проверяла, все ли в порядке.
Таковы предписания врача. Оплаченные моими любящими родителями.
Потребовалось три года, чтобы я смогла во всем разобраться. Мой лечащий врач ушла в двухнедельный отпуск, и я попала на прием к другому, который замещал ее на время отсутствия. Я уже давно свыклась с этой процедурой. Но на этот раз врач отличался ото всех, кого я видела до сих пор. Этот молодой человек еще не стал закоснелым исполнителем чужой воли и не считал своим долгом следовать предписаниям, которые казались ему неправильными.
В течение первой недели он снизил дозу лекарств. Казалось, кто-то снял несколько слоев пелены, скрывавшей от меня мир, хотя я ощутила это не в первый и не во второй день, а только к середине второй недели. Мои мысли и ощущения стали более отчетливыми, чем за все предыдущие годы.
И тогда появилась Кэти.
В то время мне разрешили выходить во двор, и я часто сидела на скамье под деревьями. Вокруг гуляли другие пациенты, а вездесущие сиделки следили, чтобы кому-нибудь не пришло в голову бросаться на стены или на больных, что в психиатрической лечебнице случалось нередко.
Кэти появилась прямо из воздуха. Мгновение назад все вокруг было как обычно: пациенты прохаживались по дорожкам или внимательно рассматривали свои ноги, медсестры со скучающим видом смотрели по сторонам, и вдруг прямо ко мне по дорожке вышла Кэти.
В первый момент, насколько я помню, меня охватила паника. Я провела в клинике уже довольно долгое время и смирилась с мыслью, что Кэти была плодом моей фантазии. Тот факт, что никто другой не заметил ее появления, не облегчал моего положения. От пациентов я и не ожидала никакой реакции, но и медсестры тоже не обратили на нее внимания. В тот миг мне захотелось убежать обратно в палату и попросить успокоительных таблеток. Но я не смогла, с сильно бьющимся сердцем я просто сидела на скамейке, борясь с приступом слабости.
– Ох, Керри, – произнесла Кэти.
Ее голос был полон сочувствия и отчаяния. Прежде чем ответить, я осторожно оглянулась по сторонам.
– Что… что ты здесь делаешь? – спросила я.
Кэти печально посмотрела в мои глаза.
– Я каждый день прихожу сюда. Только ты меня не видишь, потому что тебя пичкают лекарствами.
– Они говорят, что тебя не существует.
Кэти села рядом со мной на скамью, обняла за плечи и прислонилась ко мне головой. Я не смела пошелохнуться. Я сидела совершенно неподвижно и напряженно смотрела прямо перед собой.
– А что ты думаешь обо мне?
– Я… не знаю.
Кэти взяла меня за подбородок и повернула голову, чтобы заглянуть в глаза.
– Не сдавайся, – сказала она. – Если ты и в самом деле будешь считать, что я не существую, мне кажется, я и впрямь исчезну.
Ее рука опустилась, и я снова посмотрела перед собой. Рядом с клумбой, в нескольких шагах от нас, скрестив ноги, сидела Мэган, девушка из моего отделения. Она была достаточно далеко и не могла нас слышать. Мэган поместили в клинику после попытки убить отца. Она казалась такой милой, что трудно было в это поверить. Но, вероятно, те же самые слова говорили и обо мне.
– Меня бы не поместили в клинику, если бы я была здорова, – сказала я.
– Это чепуха. Тебя держат в клинике только из-за того, что наши милые родители платят доктору, чтобы он не выпускал тебя, чтобы ты им не мешала.
Я повернула голову и посмотрела на Кэти.
– Это неправда. Я здесь потому… что воображаю некоторые вещи…
– Например, меня?
Я отвела свой взгляд. Кэти взяла меня за руку, как тогда, в больнице, и сжала мои пальцы.
– Керри, – тихо сказала она, – если что-то кажется невозможным, это еще не значит, что оно нереально.
– Я не знаю… Все так запуталось…
– Все было бы проще, если б ты могла отсюда выйти. Если бы они разрешили.
– Ты просто ненавидишь наших родителей, – защищалась я. – И поэтому утверждаешь, что это они держат меня здесь.
– Я подслушала их разговор. Я видела чеки, которые наш дорогой папочка подписывает каждый месяц – один для клиники, один лично для врача Элизабет Стайлз. Каждый месяц, точно в срок.
– Но зачем?
– Все дело в деньгах.
Я ничего не понимала и тряхнула головой:
– Но папа богат. Он же устраивает всякие сделки, продает дома…
Это было не совсем так. По стандартам Калифорнии отец вовсе не мог считаться богатым. Зато, с точки зрения жителей Хазарда, он просто купался в деньгах.
– Ну конечно. Но дело в том, что некоторым людям неважно, сколько у них денег, им всегда мало.
– Не понимаю, как мое пребывание в клинике поможет ему разбогатеть.
Кэти вздохнула:
– После смерти бабушки они рассчитывали получить землю и дом. Это порядочный куш. Даже если просто вырубить лес, можно неплохо заработать. Но бабуля обманула их надежды и завещала все одному из природоохранных комитетов, в котором и сама состояла, да еще с условием, чтобы участок остался в неприкосновенности. Все остальное она завещала тебе.
– А что это – «все остальное»?
– Гонорары за переиздание книг. Свои картины. Все.
– Я и не знала об этом, – совершенно искренне призналась я.
– И никогда бы не узнала, потому что все деньги ушли в трастовый фонд, организованный нашим дорогим папочкой. Он продает все подряд – картины, наброски, акварели. И поэтому считается богатым.
– Но мне все равно непонятно, почему они держат меня здесь.
Кэти печально покачала головой:
– Да потому, что все это должно перейти к тебе, как только тебе исполнится двадцать один год, вот только в фонде уже почти ничего не осталось и передавать нечего. В момент твоего совершеннолетия должна быть назначена проверка. И тогда родителям придется туго. А вот если ты останешься в клинике, никакой проверки не будет.
– Но до этого еще много лет. Почему они сейчас меня не выпускают?
– Чтобы ты им не мешала. Они не любят тебя, Керри, как не любили бы и меня, если б я родилась. Как не любили бабулю.
Я понимала, что Кэти права. Родители всегда ненавидели бабушку. Когда мы еще жили в Хазарде, они отпускали меня повидаться с ней и даже оставляли на ночь. Но потом мы переехали. И бабушка умерла…
И все же я никак не могла смириться с фактом, что родители меня не любят.
– Папа с мамой любят меня, – сказала я.
– Так почему же они ни разу тебя не навестили?
Я не знала, что ответить. Зато знала Кэти. А теперь объяснила и мне.
Все это меня выбило из колеи. Я начала плакать. Кэти пыталась успокоить меня, но тут подошла медсестра, увела меня в палату и позвала доктора. Я пыталась объяснить ему, что все в порядке, что мне просто стало грустно, но не могла же я рассказать о Кэти, а как иначе объяснить причину грусти? Тогда мне снова назначили более сильные лекарства, и я погрузилась в прежний мир, где Кэти не было места. Прогулки были запрещены, и я все время сидела взаперти, хотя контроль при этом остался получасовой, а не пятиминутный, что было бы неизбежно, будь доктор Стайлз на месте.
Кажется, прошло несколько недель, прежде чем появились книги. Их было две, обе проиллюстрированы акварелями и карандашными зарисовками. Одна книга – сборник рассказов о природе – называлась «Песни холмов», а вторая представляла собой дневник путешествия по окрестностям Хазарда и называлась «Песни полей». Автором книг была Аннета Бин. Книги прислала Кэти. Она снабдила каждую из них надписью «Любимой Керри от Кэти» и приложила письмо, из которого следовало, что книги присланы одной из школьных подруг и куплены они на распродаже. В письме также говорилось, что в книгах описываются те места, где я провела детство. У меня никогда не было подруг в школе, но при всей своей подозрительности врачи и не подумали усомниться в правдивости письма.
Доктор Стайлз сочла посылку безвредной и разрешила мне взять книги. Для меня это было одновременно и благом и проклятьем. Я радовалась возможности прочитать мысли бабушки, иметь вещественное напоминание о ней. Но вместе с тем книги напоминали и о Кэти, о том, что я ее не выдумала. Думаю, это одна из главных причин посылки мне книг.
Я могла бы еще долго рассказывать о своем пребывании в клинике, но, думаю, ты уже получил достаточное представление о моей юности. Еще несколько раз я сумела увидеть Кэти, когда ослабевал контроль и я умудрялась отвертеться от приема лекарств, но меня всегда уличали и немедленно увеличивали дозы, погружая в полусонное состояние. Одно время Кэти писала мне письма и оставляла между страниц книг, чтобы, очнувшись, я могла их найти и вспомнить, кто я такая, понять, что находиться под воздействием лекарств неестественно. Но однажды медсестра обнаружила письма.
По словам доктора Стайлз, они были свидетельством тяжелого рецидива. Она заставила меня порвать письма в ее присутствии, но, к счастью, позволила оставить книги. Эти две книги были единственным напоминанием о том, кем я была до лечения. Книги и еще две плюшевые игрушки – собака и обезьянка, подаренные бабулей. Когда становилось совсем плохо, я заворачивала их в тряпку и укладывала с собой в постель. И то только по ночам, когда риск попасться был меньше.
После случая с письмами за мной следили так строго, что я видела Кэти лишь несколько раз. Наконец я и сама почти поверила врачу. Я стала думать, что Кэти когда-то давно была настоящей, но потом пропала. Немало поспособствовала этому и наша последняя встреча, когда Кэти сказала, что собирается уехать. Я только что вернулась в свою комнату после приема лекарств и застала там Кэти.
– Я собираюсь уехать, – сказала она. – Потому что всегда причиняю тебе только одни неприятности.
Я ничего не ответила, ведь так оно и было на самом деле. Я не хотела, чтобы Кэти уезжала, но я устала. Я так сильно устала. От пребывания в клинике. От всего. Теперь я понимаю, что это действовало лекарство, но дело было не только в нем.
– Я буду скучать по тебе, – сказала Кэти. – Но, думаю, так будет лучше.
Наверно, она хотела, чтобы я попросила ее остаться, но ее фигура уже таяла перед глазами. Я едва различала ее. Тогда я сгребла все мои талисманы – обе книги и игрушки, прижала их к себе и свернулась калачиком на кровати.
– Так лучше, – пробормотала я.
Прошло еще три года, прежде чем мои родители погибли в автокатастрофе. Это известие не вызвало во мне никаких чувств, но в те времена мне давали столько таблеток, что вообще говорить о каких бы то ни было чувствах не приходилось. Никаких падений, никаких подъемов. Я просто существовала. День за днем.
Но потом я все же вспомнила слова Кэти о наших родителях. И снова я стала избегать приема лекарств. Я брала лекарства, глотала их, а потом, как можно скорее, покидала пост медсестры и шла в телевизионную комнату. Там я кашляла, чтобы извлечь еще не растворившиеся таблетки. Любители телевизионных просмотров в основном были настолько заняты передачами, что никто не обращал на меня внимания.
Нельзя сказать, что я совсем освободилась от действия медикаментов, но я сумела несколько ослабить их эффект, чтобы продумать условия сделки с доктором Стайлз. Понимаешь, фонд и после смерти родителей продолжал оплачивать мое лечение, но доктор перестала получать дополнительные чеки, поскольку умер отец, подписывающий их прежде ежемесячно.
Помню, как я боялась в тот день зайти в кабинет доктора Стайлз. Она вполне могла назначить мне сверхдозу лекарства, даже применить шоковую терапию, как было с Мэган. Но доктор Стайлз долго смотрела на меня через свой стол, а потом заговорила совершенно спокойно.
– Не могу обещать, что соглашусь с тобой, – сказала она, – но предложение твое выслушаю.
Из ее слов я поняла, что доктор Стайлз уже размышляла над моим положением. После нашего разговора я вышла из клиники, пообещав отказаться от фонда в ее пользу. Но самое смешное, что после встречи с адвокатом отца я выяснила, что долги родителей почти сравнялись со стоимостью их имущества и остатков фонда. Дом и автомобили были давно заложены. После оплаты счетов у меня осталось четыреста долларов, и я приберегла их для себя.
Надеюсь, доктор Стайлз знала, что больше не будет получать денег. Она была неглупой женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74