– В моем присутствии он бы такого не сказал никогда.
– Может, и нет, – задумчиво произнес Дункан, – но он сказал это мне, а я тебе.
Мужчины судят друг о друге по рукопожатиям. Мы стояли несколько мгновений, вспоминая прошлое, и его рука ни разу не дрогнула – также, как и моя. Между нами было многое, и мы помнили об этом.
Наконец, мы разжали руки – мне подумалось, что с тех давних пор мы оба во многом изменились. Между нами словно произошел безмолвный разговор: он признал, что я стал иным, чем был прежде, когда он впервые узнал меня, а я понял, кем был он. Не соперник, но друг, человек, которому я мог доверить свою жизнь. А такого непросто найти, когда король назначает цену за твою голову.
– Мой шатер слишком мал для Мухааров, – тихо заметил он, и, приглядевшись, я увидел в его глазах веселые искорки. – Мой шатер в особенности мал сейчас для тебя. Идем со мной, и я предоставлю тебе более подходящий трон – может, более подходящий, чем тот, другой. По крайней мере, пока ты не убил того, кто забрал его себе.
Я ничего не ответил. В его голосе впервые зазвучали мрачные нотки, и я впервые осознал, что Дункан, похоже, умеет ненавидеть не меньше, чем я сам. Я никогда раньше не думал об этом, слишком увлекшись моей личной целью. Я хотел получить трон для себя, так же, как и Хомейну. Дункан тоже хотел, чтобы я получил трон – но у него были на то свои причины.
Он увел меня от шатров к груде гранитных валунов, поросших серебристо-серым и зеленым бархатным мхом. Солнечный свет превращал мох в изумрудно-зеленое покрывало, пушистое и сверкающее, как камень в арфе Лахлэна. «Троном», о котором говорил мне Дункан, были два камня: один – четырехугольной формы, прилегающий ко второму, стоящему вертикально и образующему подобие спинки. Мох служил мне подушечкой. Творение богов, сказал бы Финн, я сел на трон и улыбнулся.
– Не слишком роскошно для законного Мухаара, – Дункан присел на соседний камень. Тонкие ветви деревьев, сплетавшиеся над нами в полог, покачивались под легким ветерком, тени и блики играли на лице Чэйсули, оживляя его привычную неподвижность. Дункан всегда был менее склонен к веселью, чем Финн. Он был спокойнее, серьезнее и сосредоточеннее, почти суровым. Он казался старым несмотря на то, что был еще молод по обычным меркам. Слишком молод для вождя клана – я знал это, но знал и то, что старшее поколение его клана погибло в кумаалин, развязанной Шейном.
– Сойдет и этот, пока я не получил тот, другой, – беспечно ответил я.
Дункан наклонился и вытянул из влажной земли колосок дикой пшеницы. Он разглядывал изжелта-зеленый стебелек, который, казалось, сейчас полностью поглощал его внимание. Это было непохоже на Дункана – он никогда не любил долгих прелюдий, впрочем, возможно, я постарел и предпочитал, чтобы люди сразу переходили к делу.
– У тебя будут сложности с тем, чтобы объединить хомэйнов и Чэйсули, наконец вымолвил он.
– Не со всеми, – я сразу понял, о чем он говорит. – Возможно, с некоторыми, – этого следовало ожидать. Но я не потерплю ни от кого недоверия к соратникам, будь то Чэйсули или я сам.
Я подался вперед на моем престоле из гранита, покрытого мхом, так непохожего на Трон Льва:
– Дункан, я покончу с кумаалин так скоро, как только смогу. И начну со своей армии. Он не улыбался:
– Поговаривают о нашем колдовстве.
– О вашем колдовстве будут говорить всегда. Это главное, что их пугает, я вспомнил пору своего юношества и похвальбы дядюшки: он говорил, что вся Хомейна боится Чэйсули, потому что он заставил людей бояться их. Он говорил и о том, что Изменяющиеся хотят свергнуть Царствующий Дом, чтобы посадить на трон своего короля.
Своего короля. Легенды Чэйсули рассказывают о том, что их Дом создал саму Хомейну прежде, чем уступил ее нашему роду.
– Есть еще и Роуэн, – тихо напомнил Дункан. Я не сразу сообразил, о чем речь:
– Роуэн верно служит мне. Я не мог бы найти лучшего военачальника.
– Роуэн – человек, живущий между двумя мирами, – Дункан смотрел мне в глаза. – Ты видел его, Кэриллон. Разве ты не разглядел его боли?
Я нахмурился:
– Я не понимаю… Его лицо дернулось:
– Он – Чэйсули. И теперь хомэйны знают это.
– Он всегда отрицал… – я остановился на полуслове. Верно, он всегда отрицал, что он – Чэйсули. А я всегда сомневался в том, что он говорит правду уж слишком он был похож на Чэйсули внешне.
– Кай подтвердил это, – сказал Дункан. – Я призвал Роуэна сюда и объяснил ему, но он по-прежнему отпирается. Он утверждает, что он – хомэйн. Как человек может так поступать… – он оборвал фразу, словно решив, что она не имеет ничего общего с темой разговора. – Я заговорил о Роуэне потому, что он служит примером проблем внутри твоей армии, Кэриллон. У тебя есть Чэйсули и хомэйны, и ты полагаешь, что они будут сражаться плечом к плечу. После тридцати лет кумаалин, развязанной Шейном.
– Что я еще могу сделать? – почти резко сказал я. – Мне нужны люди – любые люди – мне нужны и те, и другие! Как еще я могу победить в этой войне? Беллэм не станет разбирать, кто Чэйсули, а кто нет, он убьет нас всех, если ему представится такая возможность! Я не могу разделить армию из-за безумия своего дядюшки!
– Но этим безумием заражена большая часть Хомейны, – Дункан покачал головой, его губы сжались в жесткую тонкую линию. – Я вовсе не хочу сказать, что они все ненавидят нас. Вот Торрин, например. Но это еще одно напоминание: перед сражением с Беллэмом ты должен выдержать еще одно сражение – с предрассудками людей, иначе здесь начнется усобица. Займись сперва своей армией, Кэриллон, только потом можешь подсчитывать, сколько у тебя людей.
– Я делаю все, что могу, – внезапно я почувствовал себя невероятно старым и усталым. – Боги… я делаю все, что могу… что еще мне сделать?!
– Я все знаю, – он изучал колосок, который все еще вертел в руках. – Все знаю. Но ты – моя единственная надежда.
Я вздохнул и откинулся на спинку моего замшелого трона, все мои замыслы и желания легли на плечи тяжким грузом:
– Мы можем и проиграть.
– Можем. Но боги на нашей стороне. Я коротко и горько рассмеялся:
– Ты, как всегда, серьезен, Дункан. Ты что, совсем разучился смеяться? И не боишься ли ты, что боги Айлини сильнее ваших богов?
Он выслушал меня без улыбки. В глазах его было спокойное молчаливое одобрение, словно ему чем-то понравились мои слова, одобрение, заставившее меня вспомнить, что он все-таки очень молод, несмотря на всю свою мудрость пожилого человека:
– Я снова буду смеяться, когда мне не нужно будет больше бояться, что я потеряю сына только из-за того, что у него желтые глаза.
Я дернулся, до конца осознав смысл сказанного. Будь я на его месте, возможно, я был бы таким же. Но что бы делал он на моем месте?
– Если бы ты был Мухааром… – начал я и остановился, заметив, как вспыхнули его глаза. – Дункан?
– Я не Мухаар Больше он не сказал ничего, и странный огонек в его глазах погас. Я посмотрел на его, сдвинув брови, выпрямившись на своем каменном троне:
– Я все-таки хочу, чтобы ты ответил мне: если бы ты был Мухааром, что бы ты сделал?
Его улыбка была совершенно спокойной:
– Снова завоевал бы свой трон. Здесь мы заодно, повелитель: тебе не нужно бояться, что я отниму у тебя твою собственность. Трон Льва – твой.
Я подумал о троне. Трон Льва, сердце Хомейны-Мухаар, стоящий в Большом Зале на мраморном возвышении. Тяжелый, темный, мрачный. Алая подушечка и золотые письмена, глубоко врезанные в темное, почерневшее от времени дерево.
Древний – насколько, я сам не мог представить. Древнее древнего.
– Чэйсули, – я невольно произнес это вслух. Улыбка Дункана стала теплее.
От глаз его разбежались мелкие лучики-морщинки, его лицо утратило часть серьезности, став вдруг моложе:
– Такова Хомейна, мой принц. Но мы приняли неблагословенный народ много лет назад. Примете ли вы нас теперь?
Я подпер голову руками, глаза у меня болели, я тер их, тер лицо, болевшее от напряжения. Так много нужно сделать – и так мало времени отпущено на это…
Объединить два враждующих народа, отвоевать Королевство – королевство, хранимое столь могучим чародейством, что я даже не мог представить всей его силы…
– Ты не один, – тихо сказал Дункан, – Ты никогда не будешь один. Есть я, и Финн.. и Аликс.
Я сидел, ссутулившись, прижав тыльную сторону Ладоней к глазам, словно это могло заставить меня забыть о боли, оставить позади все сражения, все нужды и тяготы будущей войны и сам путь к трону. Если бы и в самом деле можно было забыть обо всех потерях, бедах и страхах…
Я почувствовал, что на мое плечо легла рука, отнял руки от лица и взглянул в глаза Дункану – в эти мудрые глаза, полные печали и сострадания. Сострадания тому, кого он хотел видеть на престоле. Я почувствовал себя мальчишкой рядом с ним.
– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, – тихо сказал он, правая рука его поднялась в знакомом жесте. – А теперь, господин мой, пойдем: ты отобедаешь со мной. На пустой желудок можно только проиграть сражение, а выиграть – никогда.
Я поднялся с камня, оттолкнувшись рукой. Судьба человека всегда в руках богов…
Моих – или богов Беллэма?
Глава 11
Кай сидел на отполированном деревянном шестке, воткнутом в землю подле голубовато-серого шатра Дункана. Его тяжелые крылья были тщательно сложены: ни одно перышко не выбивается. Большой крючковатый клюв отливал красным в неярких отблесках костра и алом пожаре закатного солнца. Глаза его, настороженные и яркие, не упускали ничего из того, что происходило в Обители.
Я стоял перед шатром. Дункан, Финн и мальчик оставались внутри, доедая ужин: горячее тушеное мясо, свежий хлеб, сыр и мед Чэйсули. Аликс, принесшая с фермы Торрина хлеб, ушла в другую палатку.
Я надел плащ Чэйсули, завернулся в жесткую шерстяную ткань, чтобы спастись от ночного холода. Плащ был такого темного зеленого цвета, что я растворялся в сгущающихся сумерках несмотря на то, что меня озаряли сполохи костра. Меня более не удивляло, как Чэйсули могли скрываться в лесу, растворяясь среди теней и бликов, сливаясь с деревьями, человек, стоящий неподвижно, может весьма просто сделаться незаметным. Он должен просто подобрать плащ нужного цвета – и ждать, пока враг сам выйдет на него.
Кай повернул голову. Острый клюв был нацелен прямо на меня, темные глаза поблескивали в последних отсветах умирающего дня. В его взгляде было пристальное человеческое внимание и нечто большее, ведь он был лиир, а лиир превосходит человека – по крайней мере, гак считают Чэйсули. У меня не было повода оспаривать это утверждение. Я достаточно давно знал Сторра, чтобы выяснить многое о его способностях и быть благодарным ему за службу.
Я передернул плечами – но не от вечернего холода, от подавляющего чувства предопределенности, царившего в Обители Чэйсули: ведь Обитель – это место, где живет и человек, и его лиир, и лиир сидел сейчас рядом со мной. Кай, огромный темно-золотой ястреб, наделенный мудростью веков и предвиденьем будущего. Он не делился этим знанием ни с кем из людей, даже с Дунканом, служившим своим богам лучше, чем кто бы то ни было. Жестокое служение, думалось мне, требующее жертвы и смерти. Чэйсули несли на своих плечах тяжесть, которая была бы не под силу мне. Способность изменяться действительно была волшебством, но я не стал бы платить за нее такую цену.
Я отвернулся и откинул дверной полог, тусклый свет маленькой железной жаровни наполнял шатер тенями и туманными фигурами, а из полумрака на меня смотрели три пары желтых глаз – смотрели мне прямо в лицо.
Глаза зверей.
Даже долгая дружба не убивает инстинктивного страха перед таким взглядом.
– Я поднимусь к лагерю армии. Я провел достаточно времени в отлучке и давно не видел своих людей.
Финн тут же поднялся, передав свою чашу Дункану. Свет блеснул на ноже из Степей, висящем у него на поясе, и я внезапно вспомнил о том, что у меня больше нет такого же. Кэйлдонский нож с костяной рукоятью остался лежать в снежных полях под Жуаенной.
Финн подхватил свой черный как ночь плащ и набросил его на плечи. Плащ скрыл золото на его руках – из темно-коричневой его фигура стала черной, слившись с ночной тьмой, он тряхнул головой, и волосы, черные, как вороново крыло, скрыли золотую серьгу. Теперь я видел только его желтые глаза.
Финн улыбнулся:
– Ну что, идем?
С ним мне не нужно было оружие. Он был моим кинжалом, луком и мечом.
– Идем, – я оглянулся на Дункана, стаявшего рядом с сыном. – Я хорошо подумаю над тем, что ты мне сказал. Я поговорю с Роуэном и узнаю, какая боль его гложет, чтобы подле меня был человек, не считающий себя одиноким.
Он улыбнулся в ответ. В сумрачном свете он снова казался старше своих лет, но мальчик, стоящий рядом, словно возвращал ему молодость. Донал был олицетворением будущего его народа.
– Быть может, этого будет достаточно, чтобы Хомейна узнала своего Мухаара.
Я шагнул в сторону, и Финн подошел ко мне. Вместе мы добрались в темноте к нашим коням.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52