Второй убийца застыл от неожиданности и как завороженный смотрел на кровавый след, оставленный на досках. Не давая ему опомниться, де Мерлан взвился в воздух, взмахнул мечом и с приглушенным «Хе!» обрушил лезвие прямо на макушку. До Жака донесся хруст, напоминающий звук, с которым мясник разрубает свиную тушу, и мягкий стук падающего тела. На палубе воцарилась тишина, которую нарушала лишь барабанная дробь, которую издавали зубы виллана да тяжелое сопение рыцаря.
– Голову найди и вышвырни за борт, – деловито скомандовал Робер. – Давай-ка, пока никого нет, порядок наведем и смоемся.
Сам он при этом схватил под мышки копейщика с разрубленным черепом и поволок его в сторону. Жак, подчиняясь команде, стараясь держаться как можно дальше от убитых, прошел вперед и стал опасливо заглядывать за ванты. Де Мерлан сноровисто отправил на корм рыбам обоих убийц, оглянулся на Жака, сплюнул – ничего нельзя поручить, – пошарил за коробами и бочонками, нашел, что искал, взял страшный предмет за волосы и с размаху вышвырнул его за борт.
– П-палуба в к-крови… – произнес, запинаясь, Жак, обнаруживая первые признаки здравого рассудка.
– Пустое, – отмахнулся Робер. – Тут матросы вечером туши разделывали. Убийцы, – он кивнул головой в сторону дрожащей на волнах лунной дорожки, – об этом прекрасно знали, поэтому и не боялись наследить. Так что давай теперь быстро возвращаемся к себе, и если наблюдатель в «вороньем гнезде» был так занят, рассматривая берег, что ничего не увидел, стало быть, нам с тобой повезло. Л назавтра, в Мессине, куча народу на берег сойдет – с нас и взятки гладки.
Стараясь держаться в тени, приятели покинули палубу и вернулись в трюм. Жак, у которого до сих пор зуб на зуб не попадал, упал на сено и тут же заснул. Робер же нахмурился, покачал головой и сел, упершись спиной в переборку и сжимая в руках свой меч. Так, не смыкая глаз, он просидел до рассвета и заснул лишь тогда, когда в трюм начали пробиваться первые солнечные лучи, а студиозусы, едва продрав глаза и жалуясь на превратности судьбы и нестерпимую головную боль, начали обычные утренние возлияния.
* * *
С утра и до полудня Робер и Жак просидели в трюме, хоронясь за разгульной компанией и стараясь не попадаться никому на глаза. Но, как ни странно, ни наверху, ни внизу не происходило ничего, что бы свидетельствовало о ночных событиях. По палубам не рыскали озабоченные солдаты, капитан и офицеры не вызывали никого на мостик, а господа, как и прежде, сидели в своих шатрах и продолжали уплетать лимоны.
– Дело нечисто, – пробурчал Робер, который терпел до полудня, но не удержался, выскочил наверх по нужде и, по его словам, «осмотрелся на местности». – Вот так, за здорово живешь, зарезали аристократа, как свинью на бойне, потом я еще двоих порешил, а никому и дела нет?..
Жак, обескураженный не меньше, чем достославный рыцарь, только разводил руками. Они немного расслабились, лишь услышав крики впередсмотрящего. «Акила» и «Фалько» приближались к Сицилийским воротам – главному порту крестоносцев в Италии, долгожданной Мессине.
Неф недолго простоял на внутреннем рейде. Мыловары спешили разгрузиться – их ждал оптовый покупатель из Туниса. Они выкупили очередь у пришедших вчера пизанцев, и, как только от причала отвалила идущая в Геную галера, портовые лоцманы с ювелирной точностью подвели корабль к месту швартовки. Пользуясь случаем, паломники, предупрежденные о том, что они должны возвратиться на борт к заходу солнца, толпой вывалили на твердую землю. Заботливые тамплиеры приказали мэтру Понше распахнуть юиссы и прогуливали по пирсу измученных коней. За выездкой из надежного укрытия следили заметно округлившиеся за пару дней крысы.
Жак и Робер, хоронясь за такелажем, наблюдали, как из трюма выгружают портшез и дама в сопровождении теперь уже не четырех, а двух копейщиков занимает свое место.
– Ну что, опасность вроде миновала, – довольно пробормотал Робер, – пошел я тоже собираться, у меня ведь оплачена только перевозка до Мессины.
Они спустились вниз. Студиозусы, выпив все, что оставалось на корабле, с шумом и гамом паковали вещи.
– Куда вы теперь, уважаемые господа? – поинтересовался Жак у еле держащегося на ногах, но по-прежнему неунывающего ломбардца.
– Мы – в Палермо, – ответил Николо Каранзано. – Император Фридрих недавно открыл там академию и пригласил всех желающих учиться сарацинским наукам. А у батюшки – прямые поставки из Дамаска. Он как узнал, что там можно задешево арабскому языку научиться, так немедля и выслал рекомендательное письмо, с которым меня и еще четырнадцать лучших философов там примут на дальнейшее обучение.
Робер увязал мешок, закинул его на плечи, выпрямился и посмотрел снизу вверх на Жака:
– Ну что, будем прощаться, пейзанин?
– Выходит, что так, – ответил Жак.
– А может, ты со мной? Вдвоем все же легче.
– А что я буду делать на Сицилии? Сражаться не умею, языков не знаю. А может, ты со мной поплывешь до Акры?
– Никак не выйдет, – вздохнул Робер. – Бог с ним, что денег в обрез. Но в Мессине сейчас как раз формируются отряды крестоносцев. Тут я точно поступлю на службу, а в Заморье неизвестно еще, какие дела творятся. Как по мне – уж лучше туда под чьим-то знаменем приплывать.
– Ну, как знаешь, приятель, – тяжело вздохнул Жак. – Может, и свидимся на Святой Земле!..
Они расстались на сходнях. Де Мерлан хлопнул Жака по плечу и, не оборачиваясь, зашагал в направлении портовых ворот. Кожаные ножны били его по бедру. Жак вернулся в трюм, пожевал безвкусное вяленое мясо и отхлебнул из фляги. На душе было пусто. Он дождался вечера, побродил по опустевшей палубе, вернулся на место, долго ворочался на сене и наконец заснул.
Утром трюм «Акилы» начал заполняться новыми путниками. На месте студиозусов, потеснив монахов, обосновались два десятка угрюмых тосканских арбалетчиков, остальные места заняли калабрийские бургеры, а на месте, которое занимал Робер, устроился чернявый сицилиец с бегающими мышиными глазами. Вновь появившиеся пилигримы еще не испытали всех прелестей морской болезни, а потому живо интересовались, когда же наконец отплытие.
– Ну что, скоро отходим?
– Да вот, вроде сказали, что сейчас последняя шлюпка из города вернется, и будут парус поднимать.
И вправду, вскоре о борт стукнуло дерево, раздался скрип ворота, затем зычные, передаваемые эстафетой с кормы на нос команды, и за переборкой послышалось ставшее уже привычным журчание воды, которую рассекал нос корабля.
Жак покосился на нового соседа, подтянул ноги, обхватил их руками и положил голову на колени. Впереди был дальний, полный неведомых опасностей путь, а что его ожидало в Святой Земле, знал один лишь Господь Бог.
– Сюда, сюда, многоуважаемый сир! – неожиданно раздался откуда-то сверху голос достопочтенного помощника капитана. – Не извольте беспокоиться, все сделаем в наилучшем виде! Только вы уж, будьте любезны, на сей раз воздержитесь от рукоприкладства.
У Жака полезли на лоб глаза. Топая по палубе запыленными сапогами, из-за центральной колонны в сопровождении мэтра Понше появился собственной персоной благородный рыцарь сир Робер де Мерлан.
– Уважаемый, произошла ошибка! – обратился Понше к сицилийцу, молитвенно складывая ладони и при этом косясь на чуть не лопающегося от самодовольства рыцаря. – Это место принадлежит не вам, а вот этому господину! Ошибка, ошибка нашей гильдии, и мы ее немедленно исправим! Прошу вас, достопочтенный, перейдите в носовой трюм. Там для вас приготовлено более удобное и, главное, намного более спокойное место!
Сицилиец засверкал мышиными глазами и вскочил с места. Но увещевания мэтра Понше, а скорее всего, грозно топорщащиеся усы сира Робера оказались столь убедительными аргументами, что несостоявшийся сосед Жака, недовольно бурча себе под нос какие-то проклятия, собрался и ушел в сопровождении помощника капитана.
– Ты что, передумал оставаться? – спросил виллан. Трудно было сказать, чего больше было у него в голосе – искренней радости или не менее искреннего удивления.
– Если бы передумал… – коротко ответил де Мерлан, глядя куда-то в сторону. – Тебя одного здесь убьют. Вот этого прощелыгу, – Робер кивнул головой на удаляющегося сицилийца, – я видел на улице рядом с портшезом хозяйки убитых копейщиков. Он сперва толокся в ее свите, а потом чуть не бегом припустил в порт. Ясное дело, что приметили они нас с тобой и теперь не оставят в покое. Вот я и купил место до Акры да этому бездельнику Понше, который благородного рыцаря от виллана отличить не может, приказал, чтобы он меня на старое место определил.
– Значит, снова вместе? – спросил Жак. Лицо его осветила улыбка.
– Вроде бы так, – ответил Робер. – Только учти, я за проезд выложил этим исчадиям ада все, что было, до последнего су. Так что денег у меня больше нет.
– Ну, с этим мы как-нибудь справимся, – ответил Жак и снова улыбнулся.
Шум воды за бортом усилился. Капитан Турстан отдал команду, матросы развернули парус, рулевые налегли на весла, и «Акила» устремился в Сицилийский пролив.
Глава третья,
которая рассказывает о том, при каких обстоятельствах
принимаются порой крестоносные обеты
На борту нефа «Акила», Мессина – Родос.
1227 г. от Р.Х., понедельник после Светлой седмицы
– первая суббота мая (19 апреля – 1 мая)
«Акила» и «Фалько», а вместе с ними несколько кораблей, одновременно вышедших из Мессины, приближались к острову Корфу – главному перекрестку Средиземного моря. С недавних пор плавание у греческих берегов стало относительно безопасным – пять лет назад венецианцы отбили остров у греков, тем самым замкнув цепь удобных и хорошо защищенных портов, тянущуюся через Адриатику от города Лагун до отвоеванного у тех же греков Константинополя. Теперь залив Кассиопи, находящийся под охраной венецианского форта, служил местом сбора кораблей, идущих из Мессины, Венеции и Задара в Византию и Святую Землю.
За три дня, проведенных в пути, жизнь на борту снова вошла в привычную колею. Правда, новые соседи, тосканские арбалетчики, оказались не так устойчивы к качке, как отбывшие в Палермо парижские студиозусы. Что здесь сыграло роль – то ли бравые воины-крестоносцы были не столь искушены в непростом искусстве винопития, то ли Ионическое море оказалось гораздо более беспокойным и волнистым, – трудно сказать. Но не прошло и суток, и они, все как один сраженные коварной морской болезнью, присоединились к крестьянам, монахам и горожанам и теперь валялись вповалку, даже не пытаясь сохранить остатки воинского достоинства.
Испытывая искреннее сочувствие ко всем попутчикам, Жак и Робер в ожидании, когда же наконец появится земля, прогуливались по палубе. Правда, был один человек, чьи страдания доставляли им плохо скрываемую радость, – подосланный сицилиец, к счастью для друзей, оказался человеком вполне сухопутным. Еще позавчера, едва марсельский неф выбрался из пролива на простор морской волны, этот то ли шпион, то ли убийца пронесся мимо Жака с выпученными глазами, крепко зажимая ладонями рот, свесился через борт и начал, содрогаясь, приносить жертву морским богам. В таком состоянии он находился почти все время, ему было явно не до исполнения возложенной миссии, и приятели сочли его совершенно безопасным. Во всяком случае, до длительной стоянки в спокойной, укрытой от ветра гавани. Справедливо рассудив, что если уж им дана отсрочка, то грех ею не воспользоваться, они проводили время в созерцании морских просторов, кормлении чаек и бакланов, а также в беседе, которая, как известно, скрашивает монотонные часы дальних путешествий порой даже лучше, чем бочонок доброго вина. Беседы эти в основном заключались в том, что Робер, как любой благородный сеньор, ведущий свою родословную еще с первых Меровингов, потчевал Жака историями и легендами своего дома.
– Мой род получил сеньорию Мерлан как вассальное владение двести лет назад, от первого графа де Ретель, – важно встопорщив усы, вещал достославный рыцарь. – Тогда это был большой и очень богатый фьеф, который позволял моим предкам ставить под знамя и десять-пятнадцать конников, и не меньше полусотни пехоты.
Как утверждает родовое предание, Мерланы отличались не только одной лишь воинской доблестью, но также оказались и рачительными хозяевами. И как только арденнские графства смогли обезопасить своих крестьян от нескончаемых норманнских грабежей, мерланские фьефы стали приносить нешуточные доходы. Но это продолжалось недолго. Наши сюзерены быстро сообразили, что леса и поля сеньории Мерлан, будучи включенными в их родовой домен, принесут несоизмеримо больше, чем те три конных рыцаря и десять пехотинцев, которые должны нести вассальную службу по сорок дней в году согласно наследственной хартии, которую первый граф де Ретель, сир Манасье, выдал первому сеньору де Мерлану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Голову найди и вышвырни за борт, – деловито скомандовал Робер. – Давай-ка, пока никого нет, порядок наведем и смоемся.
Сам он при этом схватил под мышки копейщика с разрубленным черепом и поволок его в сторону. Жак, подчиняясь команде, стараясь держаться как можно дальше от убитых, прошел вперед и стал опасливо заглядывать за ванты. Де Мерлан сноровисто отправил на корм рыбам обоих убийц, оглянулся на Жака, сплюнул – ничего нельзя поручить, – пошарил за коробами и бочонками, нашел, что искал, взял страшный предмет за волосы и с размаху вышвырнул его за борт.
– П-палуба в к-крови… – произнес, запинаясь, Жак, обнаруживая первые признаки здравого рассудка.
– Пустое, – отмахнулся Робер. – Тут матросы вечером туши разделывали. Убийцы, – он кивнул головой в сторону дрожащей на волнах лунной дорожки, – об этом прекрасно знали, поэтому и не боялись наследить. Так что давай теперь быстро возвращаемся к себе, и если наблюдатель в «вороньем гнезде» был так занят, рассматривая берег, что ничего не увидел, стало быть, нам с тобой повезло. Л назавтра, в Мессине, куча народу на берег сойдет – с нас и взятки гладки.
Стараясь держаться в тени, приятели покинули палубу и вернулись в трюм. Жак, у которого до сих пор зуб на зуб не попадал, упал на сено и тут же заснул. Робер же нахмурился, покачал головой и сел, упершись спиной в переборку и сжимая в руках свой меч. Так, не смыкая глаз, он просидел до рассвета и заснул лишь тогда, когда в трюм начали пробиваться первые солнечные лучи, а студиозусы, едва продрав глаза и жалуясь на превратности судьбы и нестерпимую головную боль, начали обычные утренние возлияния.
* * *
С утра и до полудня Робер и Жак просидели в трюме, хоронясь за разгульной компанией и стараясь не попадаться никому на глаза. Но, как ни странно, ни наверху, ни внизу не происходило ничего, что бы свидетельствовало о ночных событиях. По палубам не рыскали озабоченные солдаты, капитан и офицеры не вызывали никого на мостик, а господа, как и прежде, сидели в своих шатрах и продолжали уплетать лимоны.
– Дело нечисто, – пробурчал Робер, который терпел до полудня, но не удержался, выскочил наверх по нужде и, по его словам, «осмотрелся на местности». – Вот так, за здорово живешь, зарезали аристократа, как свинью на бойне, потом я еще двоих порешил, а никому и дела нет?..
Жак, обескураженный не меньше, чем достославный рыцарь, только разводил руками. Они немного расслабились, лишь услышав крики впередсмотрящего. «Акила» и «Фалько» приближались к Сицилийским воротам – главному порту крестоносцев в Италии, долгожданной Мессине.
Неф недолго простоял на внутреннем рейде. Мыловары спешили разгрузиться – их ждал оптовый покупатель из Туниса. Они выкупили очередь у пришедших вчера пизанцев, и, как только от причала отвалила идущая в Геную галера, портовые лоцманы с ювелирной точностью подвели корабль к месту швартовки. Пользуясь случаем, паломники, предупрежденные о том, что они должны возвратиться на борт к заходу солнца, толпой вывалили на твердую землю. Заботливые тамплиеры приказали мэтру Понше распахнуть юиссы и прогуливали по пирсу измученных коней. За выездкой из надежного укрытия следили заметно округлившиеся за пару дней крысы.
Жак и Робер, хоронясь за такелажем, наблюдали, как из трюма выгружают портшез и дама в сопровождении теперь уже не четырех, а двух копейщиков занимает свое место.
– Ну что, опасность вроде миновала, – довольно пробормотал Робер, – пошел я тоже собираться, у меня ведь оплачена только перевозка до Мессины.
Они спустились вниз. Студиозусы, выпив все, что оставалось на корабле, с шумом и гамом паковали вещи.
– Куда вы теперь, уважаемые господа? – поинтересовался Жак у еле держащегося на ногах, но по-прежнему неунывающего ломбардца.
– Мы – в Палермо, – ответил Николо Каранзано. – Император Фридрих недавно открыл там академию и пригласил всех желающих учиться сарацинским наукам. А у батюшки – прямые поставки из Дамаска. Он как узнал, что там можно задешево арабскому языку научиться, так немедля и выслал рекомендательное письмо, с которым меня и еще четырнадцать лучших философов там примут на дальнейшее обучение.
Робер увязал мешок, закинул его на плечи, выпрямился и посмотрел снизу вверх на Жака:
– Ну что, будем прощаться, пейзанин?
– Выходит, что так, – ответил Жак.
– А может, ты со мной? Вдвоем все же легче.
– А что я буду делать на Сицилии? Сражаться не умею, языков не знаю. А может, ты со мной поплывешь до Акры?
– Никак не выйдет, – вздохнул Робер. – Бог с ним, что денег в обрез. Но в Мессине сейчас как раз формируются отряды крестоносцев. Тут я точно поступлю на службу, а в Заморье неизвестно еще, какие дела творятся. Как по мне – уж лучше туда под чьим-то знаменем приплывать.
– Ну, как знаешь, приятель, – тяжело вздохнул Жак. – Может, и свидимся на Святой Земле!..
Они расстались на сходнях. Де Мерлан хлопнул Жака по плечу и, не оборачиваясь, зашагал в направлении портовых ворот. Кожаные ножны били его по бедру. Жак вернулся в трюм, пожевал безвкусное вяленое мясо и отхлебнул из фляги. На душе было пусто. Он дождался вечера, побродил по опустевшей палубе, вернулся на место, долго ворочался на сене и наконец заснул.
Утром трюм «Акилы» начал заполняться новыми путниками. На месте студиозусов, потеснив монахов, обосновались два десятка угрюмых тосканских арбалетчиков, остальные места заняли калабрийские бургеры, а на месте, которое занимал Робер, устроился чернявый сицилиец с бегающими мышиными глазами. Вновь появившиеся пилигримы еще не испытали всех прелестей морской болезни, а потому живо интересовались, когда же наконец отплытие.
– Ну что, скоро отходим?
– Да вот, вроде сказали, что сейчас последняя шлюпка из города вернется, и будут парус поднимать.
И вправду, вскоре о борт стукнуло дерево, раздался скрип ворота, затем зычные, передаваемые эстафетой с кормы на нос команды, и за переборкой послышалось ставшее уже привычным журчание воды, которую рассекал нос корабля.
Жак покосился на нового соседа, подтянул ноги, обхватил их руками и положил голову на колени. Впереди был дальний, полный неведомых опасностей путь, а что его ожидало в Святой Земле, знал один лишь Господь Бог.
– Сюда, сюда, многоуважаемый сир! – неожиданно раздался откуда-то сверху голос достопочтенного помощника капитана. – Не извольте беспокоиться, все сделаем в наилучшем виде! Только вы уж, будьте любезны, на сей раз воздержитесь от рукоприкладства.
У Жака полезли на лоб глаза. Топая по палубе запыленными сапогами, из-за центральной колонны в сопровождении мэтра Понше появился собственной персоной благородный рыцарь сир Робер де Мерлан.
– Уважаемый, произошла ошибка! – обратился Понше к сицилийцу, молитвенно складывая ладони и при этом косясь на чуть не лопающегося от самодовольства рыцаря. – Это место принадлежит не вам, а вот этому господину! Ошибка, ошибка нашей гильдии, и мы ее немедленно исправим! Прошу вас, достопочтенный, перейдите в носовой трюм. Там для вас приготовлено более удобное и, главное, намного более спокойное место!
Сицилиец засверкал мышиными глазами и вскочил с места. Но увещевания мэтра Понше, а скорее всего, грозно топорщащиеся усы сира Робера оказались столь убедительными аргументами, что несостоявшийся сосед Жака, недовольно бурча себе под нос какие-то проклятия, собрался и ушел в сопровождении помощника капитана.
– Ты что, передумал оставаться? – спросил виллан. Трудно было сказать, чего больше было у него в голосе – искренней радости или не менее искреннего удивления.
– Если бы передумал… – коротко ответил де Мерлан, глядя куда-то в сторону. – Тебя одного здесь убьют. Вот этого прощелыгу, – Робер кивнул головой на удаляющегося сицилийца, – я видел на улице рядом с портшезом хозяйки убитых копейщиков. Он сперва толокся в ее свите, а потом чуть не бегом припустил в порт. Ясное дело, что приметили они нас с тобой и теперь не оставят в покое. Вот я и купил место до Акры да этому бездельнику Понше, который благородного рыцаря от виллана отличить не может, приказал, чтобы он меня на старое место определил.
– Значит, снова вместе? – спросил Жак. Лицо его осветила улыбка.
– Вроде бы так, – ответил Робер. – Только учти, я за проезд выложил этим исчадиям ада все, что было, до последнего су. Так что денег у меня больше нет.
– Ну, с этим мы как-нибудь справимся, – ответил Жак и снова улыбнулся.
Шум воды за бортом усилился. Капитан Турстан отдал команду, матросы развернули парус, рулевые налегли на весла, и «Акила» устремился в Сицилийский пролив.
Глава третья,
которая рассказывает о том, при каких обстоятельствах
принимаются порой крестоносные обеты
На борту нефа «Акила», Мессина – Родос.
1227 г. от Р.Х., понедельник после Светлой седмицы
– первая суббота мая (19 апреля – 1 мая)
«Акила» и «Фалько», а вместе с ними несколько кораблей, одновременно вышедших из Мессины, приближались к острову Корфу – главному перекрестку Средиземного моря. С недавних пор плавание у греческих берегов стало относительно безопасным – пять лет назад венецианцы отбили остров у греков, тем самым замкнув цепь удобных и хорошо защищенных портов, тянущуюся через Адриатику от города Лагун до отвоеванного у тех же греков Константинополя. Теперь залив Кассиопи, находящийся под охраной венецианского форта, служил местом сбора кораблей, идущих из Мессины, Венеции и Задара в Византию и Святую Землю.
За три дня, проведенных в пути, жизнь на борту снова вошла в привычную колею. Правда, новые соседи, тосканские арбалетчики, оказались не так устойчивы к качке, как отбывшие в Палермо парижские студиозусы. Что здесь сыграло роль – то ли бравые воины-крестоносцы были не столь искушены в непростом искусстве винопития, то ли Ионическое море оказалось гораздо более беспокойным и волнистым, – трудно сказать. Но не прошло и суток, и они, все как один сраженные коварной морской болезнью, присоединились к крестьянам, монахам и горожанам и теперь валялись вповалку, даже не пытаясь сохранить остатки воинского достоинства.
Испытывая искреннее сочувствие ко всем попутчикам, Жак и Робер в ожидании, когда же наконец появится земля, прогуливались по палубе. Правда, был один человек, чьи страдания доставляли им плохо скрываемую радость, – подосланный сицилиец, к счастью для друзей, оказался человеком вполне сухопутным. Еще позавчера, едва марсельский неф выбрался из пролива на простор морской волны, этот то ли шпион, то ли убийца пронесся мимо Жака с выпученными глазами, крепко зажимая ладонями рот, свесился через борт и начал, содрогаясь, приносить жертву морским богам. В таком состоянии он находился почти все время, ему было явно не до исполнения возложенной миссии, и приятели сочли его совершенно безопасным. Во всяком случае, до длительной стоянки в спокойной, укрытой от ветра гавани. Справедливо рассудив, что если уж им дана отсрочка, то грех ею не воспользоваться, они проводили время в созерцании морских просторов, кормлении чаек и бакланов, а также в беседе, которая, как известно, скрашивает монотонные часы дальних путешествий порой даже лучше, чем бочонок доброго вина. Беседы эти в основном заключались в том, что Робер, как любой благородный сеньор, ведущий свою родословную еще с первых Меровингов, потчевал Жака историями и легендами своего дома.
– Мой род получил сеньорию Мерлан как вассальное владение двести лет назад, от первого графа де Ретель, – важно встопорщив усы, вещал достославный рыцарь. – Тогда это был большой и очень богатый фьеф, который позволял моим предкам ставить под знамя и десять-пятнадцать конников, и не меньше полусотни пехоты.
Как утверждает родовое предание, Мерланы отличались не только одной лишь воинской доблестью, но также оказались и рачительными хозяевами. И как только арденнские графства смогли обезопасить своих крестьян от нескончаемых норманнских грабежей, мерланские фьефы стали приносить нешуточные доходы. Но это продолжалось недолго. Наши сюзерены быстро сообразили, что леса и поля сеньории Мерлан, будучи включенными в их родовой домен, принесут несоизмеримо больше, чем те три конных рыцаря и десять пехотинцев, которые должны нести вассальную службу по сорок дней в году согласно наследственной хартии, которую первый граф де Ретель, сир Манасье, выдал первому сеньору де Мерлану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50