сейчас он стоял перед собравшимися в своей белой ризе и говорил нараспев:
— Тебе мы приносим этот хлеб, тело Сына единородного…
Моргауза прикрыла рот ладонью, пряча зевок. Хоть ей и часто приходилось присутствовать на христианских церемониях, королева никогда не задумывалась об их сути; они были еще скучнее, чем авалонские ритуалы — Моргауза знала их, поскольку все детство провела на острове. Она еще лет с четырнадцати считала, что все боги и все религии — лишь порождение людской фантазии. Все они никак не были связаны с реальной жизнью. И тем не менее в праздник Пятидесятницы Моргауза послушно ходила к обедне, чтоб порадовать Гвенвифар — ведь та была здесь хозяйкой дома, да к тому же и Верховной королевой, и близкой родственницей Моргаузы; и вот теперь Моргауза вместе с прочими членами королевского семейства двинулась к епископу, чтоб принять святое причастие. Единственной, кто так этого и не сделал, была Моргейна. Моргауза лениво подумала, что Моргейна сделалась сущей дурочкой. Мало того, что она оттолкнула от себя простой люд — теперь самые набожные из придворных между собой именуют Моргейну ведьмой и чародейкой, а то еще и похуже. Ну какая ей разница? В конце концов, все религии лгут, только каждая лжет на свой лад. Вот Уриенс, тот лучше умел чувствовать свою выгоду; Моргауза ни капли не сомневалась, что Уриенс ничуть не благочестивее любимого кота Гвенвифар. Она видела, что Уриенс носит на руках змей Авалона, — но это не помешало старому королю, равно как его сыну, Акколону, подойти к причастию.
Но когда богослужение почти закончилось, и стали читать молитву за усопших, Моргауза почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей не хватало Лота: он был так бесстыдно весел и верен ей — на свой лад; и, в конце концов, он ведь дал ей четырех прекрасных сыновей. Гавейн и Гарет стояли сейчас на коленях рядом с ней, наряду с прочими домашними Артура — Гавейн, как обычно, поближе к Артуру, а Гарет — бок о бок со своим молодым другом, Увейном, пасынком Моргейны. Увейн звал Моргейну матерью, да и сама Моргейна говорила с ним с воистину материнской теплотой; Моргаузе бы и в голову не пришло, что ее племянница способна на такое.
Домашние Артура поднялись на ноги — послышался шелест платьев и негромкое позвякивание мечей в ножнах — и двинулись к выходу из церкви. Гвенвифар казалась немного усталой, но все же была очень хороша собою, с этими ее золотистыми косами и красивым платьем, перехваченным сверкающим золотым поясом. Артур тоже выглядел великолепно. На поясе его висел Эскалибур — все в тех же ножнах, обтянутых красным бархатом, в которых король носил свой меч вот уж больше двадцати лет. И почему только Гвенвифар не вышьет для него новые ножны, покрасивее? Галахад преклонил колени перед королем; Артур взял из рук Гавейна красивый меч и произнес:
— Вручаю его тебе, мой возлюбленный родич и приемный сын.
Он подал знак Гавейну, и тот препоясал стройного юношу мечом. Галахад поднял взгляд — на лице его сияла совершенно мальчишеская улыбка, — и звонко произнес:
— Благодарю тебя, мой король. Этот меч всегда будет служить лишь тебе одному.
Артур возложил руки на голову Галахада.
— Я с радостью принимаю тебя в число своих соратников, Галахад, — сказал он, — и жалую тебе рыцарство. Всегда будь верен и справедлив, всегда служи трону и правому делу.
Он поднял юношу, обнял и поцеловал. Гвенвифар тоже поцеловала Галахада; затем королевское семейство двинулось в сторону огромного турнирного поля. Прочие последовали за ними.
Моргауза оказалась между Моргейной и Гвидионом; за ними шли Уриенс, Акколон и Увейн. Поле было украшено вымпелами и лентами на зеленых древках, и маршалы турнира размечали места для схваток. Моргауза увидела, как рядом с Галахадом появился Ланселет; он обнял сына и вручил ему простой белый щит.
— А Ланселет будет сегодня сражаться? — поинтересовалась Моргауза.
— Думаю, нет, — отозвался Акколон. — Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку…
— Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, — с улыбкой сказала Моргауза, — но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, — пускай даже всего лишь во время турнира!
— Нет, — негромко произнесла Моргейна. — Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он — их герой.
Гвидион рассмеялся.
— Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?
— Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, — заметил Акколон. — Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.
— Я бы не стал, — тихо сказал Увейн. — Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.
— А ты попробуй! — рассмеялся Акколон. — Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.
Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.
— С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.
— И я тоже, — сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. — Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?
Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:
— Моим противником в первой схватке будет Гавейн.
— Леди, — с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, — может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?
Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: «Увейн — ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?»
Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею — на глазах у всего Камелота.
— Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?
— С радостью, мой милый.
Она отколола от груди розу и вручила Ламораку. Ламорак поцеловал цветок; Моргауза протянула ему руку. Ей приятно было сознавать, что ее молодой рыцарь — один из самых красивых среди присутствующих здесь мужчин.
— Ты совсем приворожила Ламорака, — заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?
Моргейна рассмеялась.
— Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.
— Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе — и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, — я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.
Моргейна пожала плечами.
— Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.
Слегка поколебавшись — после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, — Моргауза все-таки спросила:
— Так что, вы с Уриенсом не ладите?
Моргейна вновь пожала плечами — все так же безразлично.
— Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.
— Как тебе твой Гвидион? — поинтересовалась Моргауза.
— Он меня пугает, — призналась Моргейна. — И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.
— Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, — а в придачу еще и честолюбив.
— Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я… — сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза — первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, — погладила ее по руке и утешающе заметила:
— Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками — даже тот же Увейн — знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять — он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!
Моргейна не ответила — лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов — разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни — там их ждал хороший обед.
Глашатай возвестил, что первая схватка состоится между поборником королевы, сэром Ланселетом Озерным, и поборником короля, сэром Гавейном Лотианским. Рыцари вышли на поле, и зрители разразились восторженными воплями. Ланселет был строен и так красив, несмотря на морщины и седину в волосах, что у Моргейны перехватило дыхание.
«Да, — подумала Моргауза, наблюдая за племянницей, — она по-прежнему любит его, хоть столько лет уже прошло… Быть может, она сама этого не осознает, — но так оно и есть».
Схватка Гавейна и Ланселета походила на тщательно отрепетированный танец: противники кружили друг вокруг друга, обмениваясь ударами. На взгляд Моргаузы, ни одному из них так и не удалось ни в чем взять верх над другим, и когда рыцари, наконец, опустили мечи, поклонились королю и обнялись, зрители с равным рвением приветствовали обоих одобрительными возгласами и рукоплесканием.
Затем последовали конские игрища: всадники показывали искусство управления конем и состязались, кто быстрее подчинит необъезженную лошадь. Моргаузе смутно припомнилось, что когда-то и Ланселет в этом участвовал — кажется, на празднествах, устроенных в честь свадьбы Артура. Как же давно это было! Потом пришел черед конных схваток; рыцари бились тупыми копьями, не нанося ран друг другу, а лишь вышибая противников из седла. Какой-то молодой рыцарь неудачно упал и сломал ногу; когда его уносили с поля, он кричал, а нога торчала под неестественным углом. Он оказался единственным, кто пострадал серьезно, а вот синяков и разбитых пальцев было без счета; многие теряли сознание, грохнувшись оземь, а одного рыцаря едва не лягнула скверно выезженная лошадь. В конце концов, Гвенвифар вручила победителям награды. Артур подозвал Моргейну и попросил, чтобы та тоже раздала несколько призов.
Один из призов завоевал Акколон — за выездку, — и когда он преклонил колени, чтоб принять награду из рук Моргейны,
Моргауза с изумлением услышала откуда-то из толпы негромкое, но отчетливое шипение:
— Шлюха! Распутница!
Моргейна покраснела, но, не дрогнув, вручила Акколону кубок. Артур тихо приказал одному из распорядителей:
— Найди мне того, кто это сказал!
Распорядитель бросился выполнять приказ, но Моргауза была уверена, что никого он не найдет — в такой-то толпе!
Началась вторая часть турнира. Моргейна, бледная и взбешенная, вернулась на свое место; руки ее дрожали, как отметила про себя Моргауза, а дыхание участилось.
— Милая моя, не надо так переживать, — сказала Моргауза. — Когда год выдается неурожайным или какой-нибудь преступник ускользает от правосудия, меня еще и не так честят.
— Неужто ты думаешь, что меня волнует мнение этого сброда? — презрительно бросила Моргейна. Но Моргауза знала, что ее безразличие — напускное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Тебе мы приносим этот хлеб, тело Сына единородного…
Моргауза прикрыла рот ладонью, пряча зевок. Хоть ей и часто приходилось присутствовать на христианских церемониях, королева никогда не задумывалась об их сути; они были еще скучнее, чем авалонские ритуалы — Моргауза знала их, поскольку все детство провела на острове. Она еще лет с четырнадцати считала, что все боги и все религии — лишь порождение людской фантазии. Все они никак не были связаны с реальной жизнью. И тем не менее в праздник Пятидесятницы Моргауза послушно ходила к обедне, чтоб порадовать Гвенвифар — ведь та была здесь хозяйкой дома, да к тому же и Верховной королевой, и близкой родственницей Моргаузы; и вот теперь Моргауза вместе с прочими членами королевского семейства двинулась к епископу, чтоб принять святое причастие. Единственной, кто так этого и не сделал, была Моргейна. Моргауза лениво подумала, что Моргейна сделалась сущей дурочкой. Мало того, что она оттолкнула от себя простой люд — теперь самые набожные из придворных между собой именуют Моргейну ведьмой и чародейкой, а то еще и похуже. Ну какая ей разница? В конце концов, все религии лгут, только каждая лжет на свой лад. Вот Уриенс, тот лучше умел чувствовать свою выгоду; Моргауза ни капли не сомневалась, что Уриенс ничуть не благочестивее любимого кота Гвенвифар. Она видела, что Уриенс носит на руках змей Авалона, — но это не помешало старому королю, равно как его сыну, Акколону, подойти к причастию.
Но когда богослужение почти закончилось, и стали читать молитву за усопших, Моргауза почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей не хватало Лота: он был так бесстыдно весел и верен ей — на свой лад; и, в конце концов, он ведь дал ей четырех прекрасных сыновей. Гавейн и Гарет стояли сейчас на коленях рядом с ней, наряду с прочими домашними Артура — Гавейн, как обычно, поближе к Артуру, а Гарет — бок о бок со своим молодым другом, Увейном, пасынком Моргейны. Увейн звал Моргейну матерью, да и сама Моргейна говорила с ним с воистину материнской теплотой; Моргаузе бы и в голову не пришло, что ее племянница способна на такое.
Домашние Артура поднялись на ноги — послышался шелест платьев и негромкое позвякивание мечей в ножнах — и двинулись к выходу из церкви. Гвенвифар казалась немного усталой, но все же была очень хороша собою, с этими ее золотистыми косами и красивым платьем, перехваченным сверкающим золотым поясом. Артур тоже выглядел великолепно. На поясе его висел Эскалибур — все в тех же ножнах, обтянутых красным бархатом, в которых король носил свой меч вот уж больше двадцати лет. И почему только Гвенвифар не вышьет для него новые ножны, покрасивее? Галахад преклонил колени перед королем; Артур взял из рук Гавейна красивый меч и произнес:
— Вручаю его тебе, мой возлюбленный родич и приемный сын.
Он подал знак Гавейну, и тот препоясал стройного юношу мечом. Галахад поднял взгляд — на лице его сияла совершенно мальчишеская улыбка, — и звонко произнес:
— Благодарю тебя, мой король. Этот меч всегда будет служить лишь тебе одному.
Артур возложил руки на голову Галахада.
— Я с радостью принимаю тебя в число своих соратников, Галахад, — сказал он, — и жалую тебе рыцарство. Всегда будь верен и справедлив, всегда служи трону и правому делу.
Он поднял юношу, обнял и поцеловал. Гвенвифар тоже поцеловала Галахада; затем королевское семейство двинулось в сторону огромного турнирного поля. Прочие последовали за ними.
Моргауза оказалась между Моргейной и Гвидионом; за ними шли Уриенс, Акколон и Увейн. Поле было украшено вымпелами и лентами на зеленых древках, и маршалы турнира размечали места для схваток. Моргауза увидела, как рядом с Галахадом появился Ланселет; он обнял сына и вручил ему простой белый щит.
— А Ланселет будет сегодня сражаться? — поинтересовалась Моргауза.
— Думаю, нет, — отозвался Акколон. — Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку…
— Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, — с улыбкой сказала Моргауза, — но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, — пускай даже всего лишь во время турнира!
— Нет, — негромко произнесла Моргейна. — Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он — их герой.
Гвидион рассмеялся.
— Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?
— Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, — заметил Акколон. — Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.
— Я бы не стал, — тихо сказал Увейн. — Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.
— А ты попробуй! — рассмеялся Акколон. — Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.
Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.
— С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.
— И я тоже, — сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. — Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?
Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:
— Моим противником в первой схватке будет Гавейн.
— Леди, — с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, — может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?
Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: «Увейн — ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?»
Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею — на глазах у всего Камелота.
— Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?
— С радостью, мой милый.
Она отколола от груди розу и вручила Ламораку. Ламорак поцеловал цветок; Моргауза протянула ему руку. Ей приятно было сознавать, что ее молодой рыцарь — один из самых красивых среди присутствующих здесь мужчин.
— Ты совсем приворожила Ламорака, — заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?
Моргейна рассмеялась.
— Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.
— Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе — и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, — я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.
Моргейна пожала плечами.
— Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.
Слегка поколебавшись — после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, — Моргауза все-таки спросила:
— Так что, вы с Уриенсом не ладите?
Моргейна вновь пожала плечами — все так же безразлично.
— Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.
— Как тебе твой Гвидион? — поинтересовалась Моргауза.
— Он меня пугает, — призналась Моргейна. — И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.
— Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, — а в придачу еще и честолюбив.
— Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я… — сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза — первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, — погладила ее по руке и утешающе заметила:
— Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками — даже тот же Увейн — знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять — он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!
Моргейна не ответила — лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов — разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни — там их ждал хороший обед.
Глашатай возвестил, что первая схватка состоится между поборником королевы, сэром Ланселетом Озерным, и поборником короля, сэром Гавейном Лотианским. Рыцари вышли на поле, и зрители разразились восторженными воплями. Ланселет был строен и так красив, несмотря на морщины и седину в волосах, что у Моргейны перехватило дыхание.
«Да, — подумала Моргауза, наблюдая за племянницей, — она по-прежнему любит его, хоть столько лет уже прошло… Быть может, она сама этого не осознает, — но так оно и есть».
Схватка Гавейна и Ланселета походила на тщательно отрепетированный танец: противники кружили друг вокруг друга, обмениваясь ударами. На взгляд Моргаузы, ни одному из них так и не удалось ни в чем взять верх над другим, и когда рыцари, наконец, опустили мечи, поклонились королю и обнялись, зрители с равным рвением приветствовали обоих одобрительными возгласами и рукоплесканием.
Затем последовали конские игрища: всадники показывали искусство управления конем и состязались, кто быстрее подчинит необъезженную лошадь. Моргаузе смутно припомнилось, что когда-то и Ланселет в этом участвовал — кажется, на празднествах, устроенных в честь свадьбы Артура. Как же давно это было! Потом пришел черед конных схваток; рыцари бились тупыми копьями, не нанося ран друг другу, а лишь вышибая противников из седла. Какой-то молодой рыцарь неудачно упал и сломал ногу; когда его уносили с поля, он кричал, а нога торчала под неестественным углом. Он оказался единственным, кто пострадал серьезно, а вот синяков и разбитых пальцев было без счета; многие теряли сознание, грохнувшись оземь, а одного рыцаря едва не лягнула скверно выезженная лошадь. В конце концов, Гвенвифар вручила победителям награды. Артур подозвал Моргейну и попросил, чтобы та тоже раздала несколько призов.
Один из призов завоевал Акколон — за выездку, — и когда он преклонил колени, чтоб принять награду из рук Моргейны,
Моргауза с изумлением услышала откуда-то из толпы негромкое, но отчетливое шипение:
— Шлюха! Распутница!
Моргейна покраснела, но, не дрогнув, вручила Акколону кубок. Артур тихо приказал одному из распорядителей:
— Найди мне того, кто это сказал!
Распорядитель бросился выполнять приказ, но Моргауза была уверена, что никого он не найдет — в такой-то толпе!
Началась вторая часть турнира. Моргейна, бледная и взбешенная, вернулась на свое место; руки ее дрожали, как отметила про себя Моргауза, а дыхание участилось.
— Милая моя, не надо так переживать, — сказала Моргауза. — Когда год выдается неурожайным или какой-нибудь преступник ускользает от правосудия, меня еще и не так честят.
— Неужто ты думаешь, что меня волнует мнение этого сброда? — презрительно бросила Моргейна. Но Моргауза знала, что ее безразличие — напускное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50