Но это не было страстью… Гвенвифар не понимала, откуда у нее эта уверенность, но, тем не менее, была совершенно в том уверена.
«Тогда что же это — простое вожделение?» Со стороны Кевина — не исключено. Хоть мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком — ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.
Нимуэ, сидевшая у ног мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. «В некотором смысле слова, — подумала девушка, — я его зачаровываю». Ей нужно было безраздельно подчинить мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их — подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но мерлин нарушил свой обет.
«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.
А мерлин желал осквернить ее! Воистину — он заслужил собачью смерть!
Пение арфы смолкло.
— У меня есть арфа для тебя, леди, — сказал Кевин, — если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее — она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок — но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность — вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями — а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, — хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» — удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.
Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»
— Ты так добр ко мне… — с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом — и этого не придется долго ждать!»
Но пока что переходить к решительным действиям было рано. Приобретенная на Авалоне способность чувствовать в крови движение светил говорила Нимуэ, что луна прибывает; столь могущественную магию можно было вершить лишь в новолуние, в тот миг затишья, когда свет Владычицы не изливается на мир и становятся ведомы ее потаенные цели.
До этих пор нельзя допускать, чтобы страсть мерлина — или ее сочувствие к нему — возросли чрезмерно.
«Он пожелает меня в полнолуние; узы, что плету я, подобны обоюдоострому клинку, веревке о двух концах… Я тоже пожелаю его — это неизбежно». Чтобы заклинание подействовало, оно должно затрагивать двоих — того, кто его накладывает, и того, на кого оно накладывается. И Нимуэ во вспышке ужаса осознала, что чары, над которыми она трудилась, подействуют и на нее — и свяжут ее. Она не сможет изобразить страсть и желание — ей придется их ощутить. Сердце ее сжалось от страха. Нимуэ поняла, что хоть мерлин и сделается беспомощной игрушкой в ее руках, — но может случиться и так, что и он получит столь же безграничную власть над нею. «Что же тогда со мною будет… О Богиня, Матерь! , эта цена слишком высока… да минет меня эта участь! Нет, не надо, я боюсь!..»
— Нимуэ, милая моя, — сказала Гвенвифар, — раз уж ты взяла арфу, может, ты сыграешь и споешь мне?
Нимуэ застенчиво взглянула на мерлина из-под распущенных волос, крылом спустившихся ей на лицо, и несмело произнесла:
— А может, не надо?..
— Сыграй, прошу тебя, — произнес мерлин. — У тебя прекрасный голос, и я готов поклясться, что твои руки способны сотворить настоящее волшебство при помощи этих струн…
«О да — если будет со мною милость Богини!» Нимуэ коснулась струн, и только сейчас вспомнила, что ей нельзя играть ничего из песен Авалона — Кевин узнает их. Она заиграла застольную песню, которую услышала уже здесь, при дворе, — с несколько неподобающими для юной девушки словами. Нимуэ заметила, что ее выбор шокировал Гвенвифар, и подумала: «Отлично. Чем больше она будет возмущаться моим нескромным поведением, тем меньше она будет задумываться, что мною движет». Потом она запела песню, которую слышала от заезжего арфиста-северянина — печальную, заунывную песню рыбака, который вышел в море и смотрит на огонек, горящий в окне родного дома.
Допев, Нимуэ встала и робко взглянула на мерлина.
— Спасибо, что позволил мне поиграть на твоей арфе… Можно, я буду иногда брать ее, чтоб пальцы не потеряли гибкость?
— Я дарю ее тебе, — отозвался Кевин. — Теперь, когда я услыхал, какую музыку ты способна из нее извлечь, эта арфа уже не будет принадлежать никому другому. Возьми, прошу тебя, — у меня много арф.
— Ты так добр ко мне, — застенчиво произнесла девушка. — Но прошу тебя, хоть я теперь и могу играть сама, не покидай меня и не лишай радости слышать твое пение.
— Я всегда готов играть для тебя — тебе стоит лишь попросить, — ответил Кевин, и Нимуэ знала, что слова эти идут из самой глубины его сердца. Она подалась вперед, чтоб забрать арфу, и постаралась при этом коснуться мерлина — словно бы ненароком.
— Слова бессильны выразить всю глубину моей благодарности, — тихо, чтоб не услышала Гвенвифар, произнесла девушка. — Быть может, придет час, и я смогу выразить ее более подобающим образом.
Кевин потрясенно взглянул на девушку, и Нимуэ поймала себя на том, что смотрит на него столь же пристально.
«Воистину, это заклятие — обоюдоострый клинок. Я — тоже его жертва».
Мерлин ушел, а Нимуэ послушно уселась рядом с Гвенвифар и постаралась сосредоточиться на прядении.
— Как чудесно ты играешь, Нимуэ, — сказала Гвенвифар. — Можно даже не спрашивать, у кого ты училась… Я как-то слыхала эту песню о рыбаке от Моргейны.
— Расскажи мне о Моргейне, — Попросила Нимуэ, стараясь не глядеть в глаза королеве. — Она покинула Авалон еще до того, как я приехала туда. Она была замужем за королем… Лотиана, кажется?..
— Северного Уэльса, — поправила ее Гвенвифар.
Хоть Нимуэ и сама все это знала, все же просьба ее была . продиктована не одним лишь притворством. Моргейна по-прежнему оставалась для нее загадкой, и девушке очень хотелось узнать, какой же виделась леди Моргейна тем, кто встречался с нею в этом мире.
— Моргейна была одной из моих придворных дам, — тем временем начала рассказывать Гвенвифар. — Я приняла ее в свою свиту по просьбе Артура в день нашей с ним свадьбы. Конечно, они выросли порознь, и Артур ее почти не знал, но все-таки…
В свое время Нимуэ обучили угадывать человеческие чувства, и теперь, внимательно слушая королеву, девушка поняла, что за неприязненным отношением Гвенвифар к Моргейне таится и кое-что иное — уважение, глубокое почтение, смешанное со страхом, и даже своего рода нежность. «Не будь Гвенвифар такой фанатичной, такой безмозглой христианкой, она полюбила бы Моргейну всем сердцем».
Что ж, по крайней мере, пока Гвенвифар рассказывала о Моргейне — хоть она и считала сестру короля злой колдуньей, — она не несла всей той благочестивой чуши, что надоела Нимуэ почти до слез. Но девушка не могла сосредоточиться на рассказе королевы. Она изображала горячую заинтересованность, издавала удивленные возгласы, когда повествование того требовало, — но душа ее была охвачена смятением.
«Мне страшно. Может случиться так, что я не просто привяжу мерлина к себе, но и сама окажусь его рабыней и жертвой…
Богиня! Великая Матерь! Не мне должно предстать перед ним, но тебе…»
Луна прибывала. До полнолуния оставалось всего четыре дня, и Нимуэ уже чувствовала, как в ней нарастает волнение. Она думала о сосредоточенном лице мерлина, его прекрасных глазах, чарующем голосе — и понимала, что и сама безнадежно запуталась в паутине собственного заклятия. Изуродованное тело Кевина давно уже не вызывало у нее ни малейшего отвращения, зато она остро ощущала жизненную силу, бурлящую в этом теле.
«Я отдамся ему в новолуние, — подумала Нимуэ, — и наши жизни сольются в один поток, и мои цели станут его целями, и мы сделаемся единой плотью…» Тело ее изнемогало от желания, острого до боли; ей хотелось, чтоб нежные руки Кевина ласкали ее, хотелось почувствовать на своих губах его дыхание. Нимуэ изнывала от жажды и знала, что чувства эти — по крайней мере, отчасти, — это отголосок его желания и неверия в свои силы. Магическая связь, созданная Нимуэ, заставляла ее ощущать мучения Кевина как свои.
«Когда вместе с луною жизнь войдет в полную силу, Богиня примет тело своего возлюбленного…»
В этом не было ничего такого уж невероятного. Отец Нимуэ — поборник королевы и лучший друг короля. А Кевину не запрещено жениться — он ведь мерлин, а не христианский священник. Все придворные сочтут этот брак вполне достойным, хоть некоторые дамы и будут ужасаться при мысли о том, что ее нежное тело достанется человеку, которого они считают чудовищем. Артур наверняка знает, что Кевин не может вернуться на Авалон — после того-то, что он совершил! — но и при дворе Кевин занимает почетное место королевского советника. И нет музыканта, который мог бы сравниться с ним. «Должно ведь где-то найтись место и для нас… место и наша доля счастья… в полнолуние, когда мир полнится жизненной силой, мы сможем зачать ребенка… и я с радостью буду носить его… Кевин ведь не родился калекой — его изуродовали в детстве… его сын будет красивым…» Но тут Нимуэ заставила себя остановиться; разгулявшееся воображение начало беспокоить ее. Нельзя допустить, чтоб собственное заклинание столь крепко связало ее! Она должна держать себя в руках, хоть прибывающая луна и заставляет ее кровь бурлить в жилах. Она должна ждать, ждать…
Ждать, как ждала она все эти годы… Существует магия, что приходит лишь тогда, когда отдаешься жизни во всей ее полноте. Жрицы Авалона испытывали это чувство, когда, лежа в белтайнских полях, пробуждали в своем теле и сердце жизнь Богини… Но была в этом и более глубинная магия, идущая от сдерживаемой силы. Христиане тоже знали об этом — недаром ведь они настаивали, чтоб их святые девы жили в целомудрии и уединении, дабы пылало в них тайное пламя укрощенной силы. А священники их могли выплескивать всю сбереженную силу во время христианских таинств — что они и делали. Вот так же Нимуэ ощущала силу в каждом жесте, каждом слове Враны; старая жрица никогда не тратила слова понапрасну, но когда Врана все же позволяла своей силе проявиться, та изливалась с неимоверной мощью. Даже сама Нимуэ, после того как ей запретили общаться с другими девушками и участвовать в обрядах, не раз, сидя в храме, чувствовала, как текущая в ее жилах жизненная сила набирает такую мощь, что Нимуэ готова была в любой момент разразиться истерическими воплями или начать рвать на себе волосы, — почему ее обрекли на эту участь, почему она должна, не зная передышки, нести эху чудовищную ношу? Но Нимуэ верила Богине и подчинялась своим наставникам; и вот теперь ей доверили великое дело, и нельзя допустить, чтобы она подвела всех из-за собственной слабости.
Она была сейчас словно сосуд, наполненный силой, — словно Священная реликвия, грозящая смертью неосторожному непосвященному, дерзнувшему коснуться ее, — и вся эта сила, накопленная за годы подготовки, понадобится ей, чтоб привязать мерлина к себе… Но ей следует дождаться нужного расположения светил;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
«Тогда что же это — простое вожделение?» Со стороны Кевина — не исключено. Хоть мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком — ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.
Нимуэ, сидевшая у ног мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. «В некотором смысле слова, — подумала девушка, — я его зачаровываю». Ей нужно было безраздельно подчинить мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их — подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но мерлин нарушил свой обет.
«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.
А мерлин желал осквернить ее! Воистину — он заслужил собачью смерть!
Пение арфы смолкло.
— У меня есть арфа для тебя, леди, — сказал Кевин, — если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее — она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок — но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность — вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями — а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, — хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» — удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.
Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»
— Ты так добр ко мне… — с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом — и этого не придется долго ждать!»
Но пока что переходить к решительным действиям было рано. Приобретенная на Авалоне способность чувствовать в крови движение светил говорила Нимуэ, что луна прибывает; столь могущественную магию можно было вершить лишь в новолуние, в тот миг затишья, когда свет Владычицы не изливается на мир и становятся ведомы ее потаенные цели.
До этих пор нельзя допускать, чтобы страсть мерлина — или ее сочувствие к нему — возросли чрезмерно.
«Он пожелает меня в полнолуние; узы, что плету я, подобны обоюдоострому клинку, веревке о двух концах… Я тоже пожелаю его — это неизбежно». Чтобы заклинание подействовало, оно должно затрагивать двоих — того, кто его накладывает, и того, на кого оно накладывается. И Нимуэ во вспышке ужаса осознала, что чары, над которыми она трудилась, подействуют и на нее — и свяжут ее. Она не сможет изобразить страсть и желание — ей придется их ощутить. Сердце ее сжалось от страха. Нимуэ поняла, что хоть мерлин и сделается беспомощной игрушкой в ее руках, — но может случиться и так, что и он получит столь же безграничную власть над нею. «Что же тогда со мною будет… О Богиня, Матерь! , эта цена слишком высока… да минет меня эта участь! Нет, не надо, я боюсь!..»
— Нимуэ, милая моя, — сказала Гвенвифар, — раз уж ты взяла арфу, может, ты сыграешь и споешь мне?
Нимуэ застенчиво взглянула на мерлина из-под распущенных волос, крылом спустившихся ей на лицо, и несмело произнесла:
— А может, не надо?..
— Сыграй, прошу тебя, — произнес мерлин. — У тебя прекрасный голос, и я готов поклясться, что твои руки способны сотворить настоящее волшебство при помощи этих струн…
«О да — если будет со мною милость Богини!» Нимуэ коснулась струн, и только сейчас вспомнила, что ей нельзя играть ничего из песен Авалона — Кевин узнает их. Она заиграла застольную песню, которую услышала уже здесь, при дворе, — с несколько неподобающими для юной девушки словами. Нимуэ заметила, что ее выбор шокировал Гвенвифар, и подумала: «Отлично. Чем больше она будет возмущаться моим нескромным поведением, тем меньше она будет задумываться, что мною движет». Потом она запела песню, которую слышала от заезжего арфиста-северянина — печальную, заунывную песню рыбака, который вышел в море и смотрит на огонек, горящий в окне родного дома.
Допев, Нимуэ встала и робко взглянула на мерлина.
— Спасибо, что позволил мне поиграть на твоей арфе… Можно, я буду иногда брать ее, чтоб пальцы не потеряли гибкость?
— Я дарю ее тебе, — отозвался Кевин. — Теперь, когда я услыхал, какую музыку ты способна из нее извлечь, эта арфа уже не будет принадлежать никому другому. Возьми, прошу тебя, — у меня много арф.
— Ты так добр ко мне, — застенчиво произнесла девушка. — Но прошу тебя, хоть я теперь и могу играть сама, не покидай меня и не лишай радости слышать твое пение.
— Я всегда готов играть для тебя — тебе стоит лишь попросить, — ответил Кевин, и Нимуэ знала, что слова эти идут из самой глубины его сердца. Она подалась вперед, чтоб забрать арфу, и постаралась при этом коснуться мерлина — словно бы ненароком.
— Слова бессильны выразить всю глубину моей благодарности, — тихо, чтоб не услышала Гвенвифар, произнесла девушка. — Быть может, придет час, и я смогу выразить ее более подобающим образом.
Кевин потрясенно взглянул на девушку, и Нимуэ поймала себя на том, что смотрит на него столь же пристально.
«Воистину, это заклятие — обоюдоострый клинок. Я — тоже его жертва».
Мерлин ушел, а Нимуэ послушно уселась рядом с Гвенвифар и постаралась сосредоточиться на прядении.
— Как чудесно ты играешь, Нимуэ, — сказала Гвенвифар. — Можно даже не спрашивать, у кого ты училась… Я как-то слыхала эту песню о рыбаке от Моргейны.
— Расскажи мне о Моргейне, — Попросила Нимуэ, стараясь не глядеть в глаза королеве. — Она покинула Авалон еще до того, как я приехала туда. Она была замужем за королем… Лотиана, кажется?..
— Северного Уэльса, — поправила ее Гвенвифар.
Хоть Нимуэ и сама все это знала, все же просьба ее была . продиктована не одним лишь притворством. Моргейна по-прежнему оставалась для нее загадкой, и девушке очень хотелось узнать, какой же виделась леди Моргейна тем, кто встречался с нею в этом мире.
— Моргейна была одной из моих придворных дам, — тем временем начала рассказывать Гвенвифар. — Я приняла ее в свою свиту по просьбе Артура в день нашей с ним свадьбы. Конечно, они выросли порознь, и Артур ее почти не знал, но все-таки…
В свое время Нимуэ обучили угадывать человеческие чувства, и теперь, внимательно слушая королеву, девушка поняла, что за неприязненным отношением Гвенвифар к Моргейне таится и кое-что иное — уважение, глубокое почтение, смешанное со страхом, и даже своего рода нежность. «Не будь Гвенвифар такой фанатичной, такой безмозглой христианкой, она полюбила бы Моргейну всем сердцем».
Что ж, по крайней мере, пока Гвенвифар рассказывала о Моргейне — хоть она и считала сестру короля злой колдуньей, — она не несла всей той благочестивой чуши, что надоела Нимуэ почти до слез. Но девушка не могла сосредоточиться на рассказе королевы. Она изображала горячую заинтересованность, издавала удивленные возгласы, когда повествование того требовало, — но душа ее была охвачена смятением.
«Мне страшно. Может случиться так, что я не просто привяжу мерлина к себе, но и сама окажусь его рабыней и жертвой…
Богиня! Великая Матерь! Не мне должно предстать перед ним, но тебе…»
Луна прибывала. До полнолуния оставалось всего четыре дня, и Нимуэ уже чувствовала, как в ней нарастает волнение. Она думала о сосредоточенном лице мерлина, его прекрасных глазах, чарующем голосе — и понимала, что и сама безнадежно запуталась в паутине собственного заклятия. Изуродованное тело Кевина давно уже не вызывало у нее ни малейшего отвращения, зато она остро ощущала жизненную силу, бурлящую в этом теле.
«Я отдамся ему в новолуние, — подумала Нимуэ, — и наши жизни сольются в один поток, и мои цели станут его целями, и мы сделаемся единой плотью…» Тело ее изнемогало от желания, острого до боли; ей хотелось, чтоб нежные руки Кевина ласкали ее, хотелось почувствовать на своих губах его дыхание. Нимуэ изнывала от жажды и знала, что чувства эти — по крайней мере, отчасти, — это отголосок его желания и неверия в свои силы. Магическая связь, созданная Нимуэ, заставляла ее ощущать мучения Кевина как свои.
«Когда вместе с луною жизнь войдет в полную силу, Богиня примет тело своего возлюбленного…»
В этом не было ничего такого уж невероятного. Отец Нимуэ — поборник королевы и лучший друг короля. А Кевину не запрещено жениться — он ведь мерлин, а не христианский священник. Все придворные сочтут этот брак вполне достойным, хоть некоторые дамы и будут ужасаться при мысли о том, что ее нежное тело достанется человеку, которого они считают чудовищем. Артур наверняка знает, что Кевин не может вернуться на Авалон — после того-то, что он совершил! — но и при дворе Кевин занимает почетное место королевского советника. И нет музыканта, который мог бы сравниться с ним. «Должно ведь где-то найтись место и для нас… место и наша доля счастья… в полнолуние, когда мир полнится жизненной силой, мы сможем зачать ребенка… и я с радостью буду носить его… Кевин ведь не родился калекой — его изуродовали в детстве… его сын будет красивым…» Но тут Нимуэ заставила себя остановиться; разгулявшееся воображение начало беспокоить ее. Нельзя допустить, чтоб собственное заклинание столь крепко связало ее! Она должна держать себя в руках, хоть прибывающая луна и заставляет ее кровь бурлить в жилах. Она должна ждать, ждать…
Ждать, как ждала она все эти годы… Существует магия, что приходит лишь тогда, когда отдаешься жизни во всей ее полноте. Жрицы Авалона испытывали это чувство, когда, лежа в белтайнских полях, пробуждали в своем теле и сердце жизнь Богини… Но была в этом и более глубинная магия, идущая от сдерживаемой силы. Христиане тоже знали об этом — недаром ведь они настаивали, чтоб их святые девы жили в целомудрии и уединении, дабы пылало в них тайное пламя укрощенной силы. А священники их могли выплескивать всю сбереженную силу во время христианских таинств — что они и делали. Вот так же Нимуэ ощущала силу в каждом жесте, каждом слове Враны; старая жрица никогда не тратила слова понапрасну, но когда Врана все же позволяла своей силе проявиться, та изливалась с неимоверной мощью. Даже сама Нимуэ, после того как ей запретили общаться с другими девушками и участвовать в обрядах, не раз, сидя в храме, чувствовала, как текущая в ее жилах жизненная сила набирает такую мощь, что Нимуэ готова была в любой момент разразиться истерическими воплями или начать рвать на себе волосы, — почему ее обрекли на эту участь, почему она должна, не зная передышки, нести эху чудовищную ношу? Но Нимуэ верила Богине и подчинялась своим наставникам; и вот теперь ей доверили великое дело, и нельзя допустить, чтобы она подвела всех из-за собственной слабости.
Она была сейчас словно сосуд, наполненный силой, — словно Священная реликвия, грозящая смертью неосторожному непосвященному, дерзнувшему коснуться ее, — и вся эта сила, накопленная за годы подготовки, понадобится ей, чтоб привязать мерлина к себе… Но ей следует дождаться нужного расположения светил;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50