невысокий, смуглый и смертоносный. Артур был выше его на голову.
О, во времена Богини человек выходил против Короля-Оленя, взыскуя его сана! Артур предпочел дождаться кончины своего отца, но теперь в этой стране правят иные порядки — отец враждует с сыном, сыновья бросают вызов отцам — и все ради короны… Я словно видела, как земля краснеет от потоков крови там, где сыновья не желали терпеливо дожидаться своего восшествия на престол. А затем я увидела среди кружащейся тьмы Артура, высокого и светловолосого… он был один, отрезанный от всех своих товарищей, и в руке у него сверкал обнаженный Эскалибур.
Но за этими кружащими фигурами вставали и иные картины: вот Артур, забывшийся беспокойным сном у себя в шатре, вот Ланселет охраняет его сон. А где-то — я знала это — спит и Гвидион, окруженный своими воинами. Однако же некая часть их души рыскала по берегам Озера, вглядываясь во тьму, выискивая друг друга и держа мечи наготове.
— Артур! Артур! Выходи на бой! Или ты слишком меня боишься?
— Никто не посмеет сказать, что я когда-либо бежал, не смея принять бой!
Артур повернулся к Гвидиону, что как раз вышел из леса.
— А, так это ты, Мордред, — сказал он. — А я так и не мог до конца поверить, что ты действительно выступил против меня — не мог, пока не увидел этого собственными глазами. Я-то думал, что все эти россказни — выдумки недоброжелателей, старающихся подорвать мое мужество. Но что я тебе сделал? Отчего ты сделался врагом мне? Почему, сын?
— Неужто ты вправду веришь, что я когда-то переставал им быть, отец? — с невыразимой горечью произнес Гвидион. — Для чего же еще я был рожден на свет, как не для этого мига, для того, чтоб бросить тебе вызов — ради дела, что ныне не принадлежит уже этому миру? И я не знаю теперь, почему я выступил против тебя — потому лишь, что у меня не осталось иной цели в жизни, или ради этой ненависти.
— Я знал, что Моргейна ненавидит меня, — тихо произнес Артур, — но не думал, что ненависть ее настолько глубока. Неужели ты обязан подчиняться ей даже в этом, Гвидион?
— Так ты думаешь, что я исполняю ее волю? Глупец! — прорычал Гвидион. — Если бы что-то и могло заставить меня пощадить тебя, так это мысль о том, что я выполняю волю Моргейны, что это она желает свергнуть тебя! Я не знаю, кого ненавижу сильнее — — тебя или ее!
А потом я шагнула в свой сон — или видение, или что бы это ни было, — и осознала, что стою на берегу озера, облаченная в одеяние жрицы, стою меж Артуром и Гвидионом, готовыми сойтись в схватке.
— Должно ли этому свершиться? К вам обоим взываю — во имя Богини, помиритесь! Я виновна пред тобою, Артур, и пред тобою, Гвидион, но вы должны ненавидеть меня, а не друг друга, и я прошу вас именем Богини…
— А что мне Богиня? — Артур сжал рукоять Эскалибура. — Я всегда видел ее в тебе, но ты отвернулась от меня, а когда Богиня отвергла меня, я нашел другого Бога…
А Гвидион, взглянув на меня с презрением, произнес:
— Мне нужна была не Богиня, а мать, а ты отдала меня той, что не боялась ни Богини и никого из богов.
— У меня не было выбора! — воскликнула я. — Я не могла иначе…
Но они бросились друг на друга, промчавшись сквозь меня, словно я была соткана из воздуха, и мне почудилось, что их мечи встретились в моем теле… А потом я вновь оказалась на Авалоне и в ужасе глядела в зеркало — а там ничего не было видно. Ничего, кроме пятна крови, расплывающегося на поверхности Священного источника. У меня пересохло во рту, а сердце бешено колотилось о ребра, стараясь вырваться из груди, и на губах чувствовался горький привкус краха и смерти.
Я подвела, подвела, подвела всех! Я была неверна Богине — если и вправду существует какая-либо Богиня, кроме меня самой, неверна Авалону, неверна Артуру, неверна брату, и сыну, и возлюбленному… и все, к чему я стремилась, обратилось в прах. Небо посветлело, и на нем уже появились отсветы зари. Скоро взойдет солнце. И я знала, что сегодня где-то там, за туманами Авалона, Артур и Гвидион встретятся — встретятся в последний раз.
Когда я вышла на берег, дабы вызвать ладью, мне почудилось, будто вокруг меня собралось множество низкорослых смуглых людей, а я шла среди них, как надлежит жрице. На ладье не было никого, кроме меня, — и все же я знала, что вместе со мною сейчас стоят и другие женщины в платьях и венцах жриц: Моргейна Дева, отправившая Артура бросить вызов Королю-Оленю, и Моргейна Матерь, в муках родившая Гвидиона, и королева Северного Уэльса, сотворившая затмение, чтоб заставить Акколона выступить против Артура, и Темная королева волшебной страны… или то была Старуха Смерть? А когда ладья приблизилась к берегу, я услышала возглас последнего из спутников Артура:
— Смотрите! Смотрите — вон там, от восхода плывет ладья, и на ней — четыре королевы! Волшебная ладья Авалона…
Он лежал там, и волосы его слиплись от крови — мой Гвидион, мой возлюбленный… а у его ног лежал мертвым другой Гвидион, мой сын, ребенок, которого я никогда не знала. Я наклонилась и закрыла его лицо своей вуалью. Я понимала: настал конец эпохи. В былые времена молодой олень ниспровергал Короля-Оленя и сам в свой черед становился Королем-Оленем. Но теперь священное стадо перебито, а Король-Олень убил молодого оленя, и некому будет занять его место…
И Король-Олень тоже должен умереть — пришла его пора.
Я опустилась на колени рядом с ним.
— Меч, Артур. Эскалибур. Возьми его. Возьми и брось в воды Озера.
Священные реликвии навеки ушли из этого мира, и последняя из них, меч Эскалибур, должен последовать за ними. Но Артур крепко сжал рукоять и прошептал:
— Нет… его следует сохранить для того, кто придет мне на смену… кто объединит их всех ради общего дела… меч Артура… — он приподнял голову и взглянул на Ланселета. — Возьми его, Галахад… Слышишь — в Камелоте поют трубы, призывают легион Артура… Возьми его — ради соратников…
— Нет, — тихо произнесла я. — Эти дни миновали. Нельзя, чтобы кто-то после тебя заявлял, что владеет мечом Артура.
Я осторожно разогнула пальцы Артура, сомкнутые на рукояти.
— Возьми его, Ланселет, — мягко попросила я. — Возьми и брось в Озеро, как можно дальше. Пусть туманы Авалона навеки поглотят его.
Ланселет безмолвно повиновался. Я не знала, осознает ли он мое присутствие, а если да, то за кого он меня принимает. Я прижала Артура к груди и принялась тихонько укачивать. Жизнь покидала его; я знала это, но у меня даже не было сил плакать.
— Моргейна, — прошептал Артур. Глаза его были полны недоумения и боли. — Моргейна, неужели все было напрасно — все, что мы сделали, что пытались сделать? Почему мы потерпели поражение?
Это был тот же самый вопрос, что я задавала себе, и у меня не было ответа. Но сейчас он пришел — неведомо откуда.
— Ты не потерпел поражения, брат мой, любовь моя, малыш мой. Ты много лет хранил мир на этой земле и не позволил саксам опустошить ее. Ты развеял тьму и позволил целому поколению сделаться цивилизованными людьми, научиться ценить музыку, верить в Бога, сражаться ради спасения красоты былых времен. Если бы после смерти Утера страна попала во власть саксов, то все прекрасное и благое навеки покинуло бы Британию. Ты не проиграл, милый. Но никому из нас не дано знать, как Богиня свершит свою волю — и мы не узнаем этого до тех пор, пока все не свершится.
Но даже в тот миг я не знала, правда ли это или я просто стараюсь утешить Артура, как утешала в те времена, когда он был еще совсем маленьким, — да и я сама была еще ребенком, — и Игрейна передала его на мое попечение. Моргейна, сказала тогда она, позаботься о брате. И с тех пор я всегда заботилась о нем, и всегда буду заботиться, и в жизни, и за ее порогом… Или это сама Богиня вручила мне Артура?
Артур попытался зажать слабеющей рукой глубокую рану в груди.
— Если бы… если бы те ножны, что ты сделала для меня, сейчас были при мне, Моргейна, я не лежал бы здесь и не следил, как жизнь утекает по капле… Моргейна, мне снился сон… Я кричал во сне, звал тебя, но не мог удержать…
Я крепко обняла Артура. Я видела в первых лучах восходящего солнца, как Ланселет высоко вскинул Эскалибур, а потом как смог далеко забросил в Озеро. Меч взлетел в воздух, сверкнул на солнце, словно крыло белой птицы, а потом, повернувшись, пошел вниз — и больше я ничего не видела; слезы застилали мне глаза.
Потом я услышала голос Ланселета:
— Я видел, как из Озера высунулась рука, и схватила Эскалибур, и трижды взмахнула им, а потом скрылась под водой…
Я не видела ничего такого — лишь рыбу, выпрыгнувшую из воды и сверкнувшую чешуей на солнце, — но ни капли не сомневалась, что Ланселет видел именно то, о чем говорит.
— Моргейна, — прошептал Артур, — это и вправду ты? Я тебя не вижу, Моргейна, — здесь так темно… Что, солнце уже село? Моргейна, отвези меня на Авалон, там ты сможешь вылечить меня… Отвези меня домой, Моргейна…
Его голова, которую я прижимала к груди, была тяжелой, словно младенец на моих еще детских руках, словно Король-Олень, явившийся ко мне в час своего торжества. «Моргейна, — послышался раздраженный оклик матери, — позаботься о малыше!» Всю жизнь я заботилась о нем. Я вытерла слезы с его лица, а Артур ухватил меня за руку.
— Моргейна, — пробормотал он, — это ты, Моргейна… ты вернулась ко мне… ты так молода и прекрасна… для меня Богиня всегда представала в твоем облике… Моргейна, ты ведь больше не покинешь меня, правда?
— Я никогда больше тебя не покину, брат мой, малыш мой, любовь моя, — прошептала я и поцеловала Артура в глаза. И он умер — в тот самый миг, как туманы развеялись и солнце озарило берега Авалона.
Эпилог
Весной следующего года Моргейне приснился странный сон.
Ей снилось, будто она находится в старинной христианской церкви, построенной на Авалоне самим Иосифом Аримафейским, явившимся сюда из Святой земли. И там, перед алтарем, на том самом месте, где умер Галахад, стоит Ланселет в рясе священника, и его серьезное лицо озарено внутренним светом. И во сне Моргейна подошла к алтарю, чтоб причаститься хлебом и вином — хоть наяву никогда этого и не делала, — и Ланселет наклонился и поднес чашу к ее губам, и Моргейна сделала глоток. А потом он будто бы сам преклонил колени и сказал Моргейне:
— Возьми эту чашу — ты, что служила Богине. Все боги суть один Бог, и все мы, кто служит Единому, едины.
А когда Моргейна взяла чашу и поднесла к губам Ланселета, как жрица жрецу, то увидела, что он сделался молодым и прекрасным, как много лёт назад. И еще она увидела, что чаша в ее руках — это Грааль.
А затем — в точности как в тот раз, когда у алтаря стоял коленопреклоненный Галахад — у Ланселета вырвался возглас:
— О, этот свет!.. Этот свет!..
А потом он рухнул и остался лежать на каменном полу, недвижим. Моргейна проснулась в своем уединенном обиталище на Авалоне, и это восклицание, исполненное неизъяснимого восторга, все еще звенело у нее в ушах; но вокруг никого не было.
Стояло раннее утро; Авалон был окутан густым туманом. Моргейна тихо встала и облачилась в темное платье жрицы, но набросила на голову покрывало, так, чтобы скрыть вытатуированный на лбу полумесяц.
Двигаясь все так же бесшумно, Моргейна вышла из дома — вокруг было так тихо, как бывает лишь на рассвете — и направилась вниз по тропе, в сторону Священного источника. Ничто не нарушало тишины, но Моргейна ощущала у себя за спиной бесшумные шаги. Она никогда не оставалась в одиночестве; маленький народец всегда сопровождал ее, хоть и редко показывался на глаза — Моргейна была для них и матерью, и жрицей, и знала, что они никогда ее не покинут. Но когда она подошла к древней христианской церквушке, шаги мало-помалу стихли; нет, сюда маленький народец за нею не пойдет. Моргейна остановилась у порога.
В церкви мерцал свет — отсвет лампадки, что всегда горела в алтаре. На миг Моргейне захотелось шагнуть внутрь — столь живым было воспоминание о сегодняшнем сне… она почти верила, что увидит в церкви Ланселета, сраженного сиянием Грааля… но нет. Здесь ей делать нечего. И не станет она навязываться их богу. И даже если Грааль и вправду здесь, ей до него уже не дотянуться.
И все же сон упорно не шел у нее из головы. Может, он послан ей как предостережение? Ланселет ведь моложе ее… впрочем, Моргейна не знала, как теперь течет время во внешнем мире. Авалон ушел в туманы столь глубоко, что мог в этом уподобиться волшебной стране, какой она была в дни юности Моргейны, — быть может, когда на Авалоне проходит год, во внешнем мире проносятся три, пять или даже семь лет. Но если это предостережение, значит, она должна закончить еще одно дело, пока она в состоянии переходить из одного мира в другой.
Моргейна преклонила колени перед Священным терном, шепотом вознесла молитву Богине, потом обратилась к растению с просьбой и осторожно срезала молодой побег. Она делала это не в первый раз: в последние годы, когда кто-нибудь посещал Авалон и возвращался потом во внешний мир, будь то друид или странствующий монах — некоторые еще могли добраться до древней церкви на Авалоне, — Моргейна каждому из них вручала веточку Священного терна, чтоб тот расцвел где-нибудь во внешнем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
О, во времена Богини человек выходил против Короля-Оленя, взыскуя его сана! Артур предпочел дождаться кончины своего отца, но теперь в этой стране правят иные порядки — отец враждует с сыном, сыновья бросают вызов отцам — и все ради короны… Я словно видела, как земля краснеет от потоков крови там, где сыновья не желали терпеливо дожидаться своего восшествия на престол. А затем я увидела среди кружащейся тьмы Артура, высокого и светловолосого… он был один, отрезанный от всех своих товарищей, и в руке у него сверкал обнаженный Эскалибур.
Но за этими кружащими фигурами вставали и иные картины: вот Артур, забывшийся беспокойным сном у себя в шатре, вот Ланселет охраняет его сон. А где-то — я знала это — спит и Гвидион, окруженный своими воинами. Однако же некая часть их души рыскала по берегам Озера, вглядываясь во тьму, выискивая друг друга и держа мечи наготове.
— Артур! Артур! Выходи на бой! Или ты слишком меня боишься?
— Никто не посмеет сказать, что я когда-либо бежал, не смея принять бой!
Артур повернулся к Гвидиону, что как раз вышел из леса.
— А, так это ты, Мордред, — сказал он. — А я так и не мог до конца поверить, что ты действительно выступил против меня — не мог, пока не увидел этого собственными глазами. Я-то думал, что все эти россказни — выдумки недоброжелателей, старающихся подорвать мое мужество. Но что я тебе сделал? Отчего ты сделался врагом мне? Почему, сын?
— Неужто ты вправду веришь, что я когда-то переставал им быть, отец? — с невыразимой горечью произнес Гвидион. — Для чего же еще я был рожден на свет, как не для этого мига, для того, чтоб бросить тебе вызов — ради дела, что ныне не принадлежит уже этому миру? И я не знаю теперь, почему я выступил против тебя — потому лишь, что у меня не осталось иной цели в жизни, или ради этой ненависти.
— Я знал, что Моргейна ненавидит меня, — тихо произнес Артур, — но не думал, что ненависть ее настолько глубока. Неужели ты обязан подчиняться ей даже в этом, Гвидион?
— Так ты думаешь, что я исполняю ее волю? Глупец! — прорычал Гвидион. — Если бы что-то и могло заставить меня пощадить тебя, так это мысль о том, что я выполняю волю Моргейны, что это она желает свергнуть тебя! Я не знаю, кого ненавижу сильнее — — тебя или ее!
А потом я шагнула в свой сон — или видение, или что бы это ни было, — и осознала, что стою на берегу озера, облаченная в одеяние жрицы, стою меж Артуром и Гвидионом, готовыми сойтись в схватке.
— Должно ли этому свершиться? К вам обоим взываю — во имя Богини, помиритесь! Я виновна пред тобою, Артур, и пред тобою, Гвидион, но вы должны ненавидеть меня, а не друг друга, и я прошу вас именем Богини…
— А что мне Богиня? — Артур сжал рукоять Эскалибура. — Я всегда видел ее в тебе, но ты отвернулась от меня, а когда Богиня отвергла меня, я нашел другого Бога…
А Гвидион, взглянув на меня с презрением, произнес:
— Мне нужна была не Богиня, а мать, а ты отдала меня той, что не боялась ни Богини и никого из богов.
— У меня не было выбора! — воскликнула я. — Я не могла иначе…
Но они бросились друг на друга, промчавшись сквозь меня, словно я была соткана из воздуха, и мне почудилось, что их мечи встретились в моем теле… А потом я вновь оказалась на Авалоне и в ужасе глядела в зеркало — а там ничего не было видно. Ничего, кроме пятна крови, расплывающегося на поверхности Священного источника. У меня пересохло во рту, а сердце бешено колотилось о ребра, стараясь вырваться из груди, и на губах чувствовался горький привкус краха и смерти.
Я подвела, подвела, подвела всех! Я была неверна Богине — если и вправду существует какая-либо Богиня, кроме меня самой, неверна Авалону, неверна Артуру, неверна брату, и сыну, и возлюбленному… и все, к чему я стремилась, обратилось в прах. Небо посветлело, и на нем уже появились отсветы зари. Скоро взойдет солнце. И я знала, что сегодня где-то там, за туманами Авалона, Артур и Гвидион встретятся — встретятся в последний раз.
Когда я вышла на берег, дабы вызвать ладью, мне почудилось, будто вокруг меня собралось множество низкорослых смуглых людей, а я шла среди них, как надлежит жрице. На ладье не было никого, кроме меня, — и все же я знала, что вместе со мною сейчас стоят и другие женщины в платьях и венцах жриц: Моргейна Дева, отправившая Артура бросить вызов Королю-Оленю, и Моргейна Матерь, в муках родившая Гвидиона, и королева Северного Уэльса, сотворившая затмение, чтоб заставить Акколона выступить против Артура, и Темная королева волшебной страны… или то была Старуха Смерть? А когда ладья приблизилась к берегу, я услышала возглас последнего из спутников Артура:
— Смотрите! Смотрите — вон там, от восхода плывет ладья, и на ней — четыре королевы! Волшебная ладья Авалона…
Он лежал там, и волосы его слиплись от крови — мой Гвидион, мой возлюбленный… а у его ног лежал мертвым другой Гвидион, мой сын, ребенок, которого я никогда не знала. Я наклонилась и закрыла его лицо своей вуалью. Я понимала: настал конец эпохи. В былые времена молодой олень ниспровергал Короля-Оленя и сам в свой черед становился Королем-Оленем. Но теперь священное стадо перебито, а Король-Олень убил молодого оленя, и некому будет занять его место…
И Король-Олень тоже должен умереть — пришла его пора.
Я опустилась на колени рядом с ним.
— Меч, Артур. Эскалибур. Возьми его. Возьми и брось в воды Озера.
Священные реликвии навеки ушли из этого мира, и последняя из них, меч Эскалибур, должен последовать за ними. Но Артур крепко сжал рукоять и прошептал:
— Нет… его следует сохранить для того, кто придет мне на смену… кто объединит их всех ради общего дела… меч Артура… — он приподнял голову и взглянул на Ланселета. — Возьми его, Галахад… Слышишь — в Камелоте поют трубы, призывают легион Артура… Возьми его — ради соратников…
— Нет, — тихо произнесла я. — Эти дни миновали. Нельзя, чтобы кто-то после тебя заявлял, что владеет мечом Артура.
Я осторожно разогнула пальцы Артура, сомкнутые на рукояти.
— Возьми его, Ланселет, — мягко попросила я. — Возьми и брось в Озеро, как можно дальше. Пусть туманы Авалона навеки поглотят его.
Ланселет безмолвно повиновался. Я не знала, осознает ли он мое присутствие, а если да, то за кого он меня принимает. Я прижала Артура к груди и принялась тихонько укачивать. Жизнь покидала его; я знала это, но у меня даже не было сил плакать.
— Моргейна, — прошептал Артур. Глаза его были полны недоумения и боли. — Моргейна, неужели все было напрасно — все, что мы сделали, что пытались сделать? Почему мы потерпели поражение?
Это был тот же самый вопрос, что я задавала себе, и у меня не было ответа. Но сейчас он пришел — неведомо откуда.
— Ты не потерпел поражения, брат мой, любовь моя, малыш мой. Ты много лет хранил мир на этой земле и не позволил саксам опустошить ее. Ты развеял тьму и позволил целому поколению сделаться цивилизованными людьми, научиться ценить музыку, верить в Бога, сражаться ради спасения красоты былых времен. Если бы после смерти Утера страна попала во власть саксов, то все прекрасное и благое навеки покинуло бы Британию. Ты не проиграл, милый. Но никому из нас не дано знать, как Богиня свершит свою волю — и мы не узнаем этого до тех пор, пока все не свершится.
Но даже в тот миг я не знала, правда ли это или я просто стараюсь утешить Артура, как утешала в те времена, когда он был еще совсем маленьким, — да и я сама была еще ребенком, — и Игрейна передала его на мое попечение. Моргейна, сказала тогда она, позаботься о брате. И с тех пор я всегда заботилась о нем, и всегда буду заботиться, и в жизни, и за ее порогом… Или это сама Богиня вручила мне Артура?
Артур попытался зажать слабеющей рукой глубокую рану в груди.
— Если бы… если бы те ножны, что ты сделала для меня, сейчас были при мне, Моргейна, я не лежал бы здесь и не следил, как жизнь утекает по капле… Моргейна, мне снился сон… Я кричал во сне, звал тебя, но не мог удержать…
Я крепко обняла Артура. Я видела в первых лучах восходящего солнца, как Ланселет высоко вскинул Эскалибур, а потом как смог далеко забросил в Озеро. Меч взлетел в воздух, сверкнул на солнце, словно крыло белой птицы, а потом, повернувшись, пошел вниз — и больше я ничего не видела; слезы застилали мне глаза.
Потом я услышала голос Ланселета:
— Я видел, как из Озера высунулась рука, и схватила Эскалибур, и трижды взмахнула им, а потом скрылась под водой…
Я не видела ничего такого — лишь рыбу, выпрыгнувшую из воды и сверкнувшую чешуей на солнце, — но ни капли не сомневалась, что Ланселет видел именно то, о чем говорит.
— Моргейна, — прошептал Артур, — это и вправду ты? Я тебя не вижу, Моргейна, — здесь так темно… Что, солнце уже село? Моргейна, отвези меня на Авалон, там ты сможешь вылечить меня… Отвези меня домой, Моргейна…
Его голова, которую я прижимала к груди, была тяжелой, словно младенец на моих еще детских руках, словно Король-Олень, явившийся ко мне в час своего торжества. «Моргейна, — послышался раздраженный оклик матери, — позаботься о малыше!» Всю жизнь я заботилась о нем. Я вытерла слезы с его лица, а Артур ухватил меня за руку.
— Моргейна, — пробормотал он, — это ты, Моргейна… ты вернулась ко мне… ты так молода и прекрасна… для меня Богиня всегда представала в твоем облике… Моргейна, ты ведь больше не покинешь меня, правда?
— Я никогда больше тебя не покину, брат мой, малыш мой, любовь моя, — прошептала я и поцеловала Артура в глаза. И он умер — в тот самый миг, как туманы развеялись и солнце озарило берега Авалона.
Эпилог
Весной следующего года Моргейне приснился странный сон.
Ей снилось, будто она находится в старинной христианской церкви, построенной на Авалоне самим Иосифом Аримафейским, явившимся сюда из Святой земли. И там, перед алтарем, на том самом месте, где умер Галахад, стоит Ланселет в рясе священника, и его серьезное лицо озарено внутренним светом. И во сне Моргейна подошла к алтарю, чтоб причаститься хлебом и вином — хоть наяву никогда этого и не делала, — и Ланселет наклонился и поднес чашу к ее губам, и Моргейна сделала глоток. А потом он будто бы сам преклонил колени и сказал Моргейне:
— Возьми эту чашу — ты, что служила Богине. Все боги суть один Бог, и все мы, кто служит Единому, едины.
А когда Моргейна взяла чашу и поднесла к губам Ланселета, как жрица жрецу, то увидела, что он сделался молодым и прекрасным, как много лёт назад. И еще она увидела, что чаша в ее руках — это Грааль.
А затем — в точности как в тот раз, когда у алтаря стоял коленопреклоненный Галахад — у Ланселета вырвался возглас:
— О, этот свет!.. Этот свет!..
А потом он рухнул и остался лежать на каменном полу, недвижим. Моргейна проснулась в своем уединенном обиталище на Авалоне, и это восклицание, исполненное неизъяснимого восторга, все еще звенело у нее в ушах; но вокруг никого не было.
Стояло раннее утро; Авалон был окутан густым туманом. Моргейна тихо встала и облачилась в темное платье жрицы, но набросила на голову покрывало, так, чтобы скрыть вытатуированный на лбу полумесяц.
Двигаясь все так же бесшумно, Моргейна вышла из дома — вокруг было так тихо, как бывает лишь на рассвете — и направилась вниз по тропе, в сторону Священного источника. Ничто не нарушало тишины, но Моргейна ощущала у себя за спиной бесшумные шаги. Она никогда не оставалась в одиночестве; маленький народец всегда сопровождал ее, хоть и редко показывался на глаза — Моргейна была для них и матерью, и жрицей, и знала, что они никогда ее не покинут. Но когда она подошла к древней христианской церквушке, шаги мало-помалу стихли; нет, сюда маленький народец за нею не пойдет. Моргейна остановилась у порога.
В церкви мерцал свет — отсвет лампадки, что всегда горела в алтаре. На миг Моргейне захотелось шагнуть внутрь — столь живым было воспоминание о сегодняшнем сне… она почти верила, что увидит в церкви Ланселета, сраженного сиянием Грааля… но нет. Здесь ей делать нечего. И не станет она навязываться их богу. И даже если Грааль и вправду здесь, ей до него уже не дотянуться.
И все же сон упорно не шел у нее из головы. Может, он послан ей как предостережение? Ланселет ведь моложе ее… впрочем, Моргейна не знала, как теперь течет время во внешнем мире. Авалон ушел в туманы столь глубоко, что мог в этом уподобиться волшебной стране, какой она была в дни юности Моргейны, — быть может, когда на Авалоне проходит год, во внешнем мире проносятся три, пять или даже семь лет. Но если это предостережение, значит, она должна закончить еще одно дело, пока она в состоянии переходить из одного мира в другой.
Моргейна преклонила колени перед Священным терном, шепотом вознесла молитву Богине, потом обратилась к растению с просьбой и осторожно срезала молодой побег. Она делала это не в первый раз: в последние годы, когда кто-нибудь посещал Авалон и возвращался потом во внешний мир, будь то друид или странствующий монах — некоторые еще могли добраться до древней церкви на Авалоне, — Моргейна каждому из них вручала веточку Священного терна, чтоб тот расцвел где-нибудь во внешнем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50