Интересно, что дают?
Люди тут толпились самые разные. Пожилые тетки и молоденькие девчонки, дряхлые старцы и парни моего возраста. Социальный состав тоже пестренький, насколько я мог судить. Тут и мастеровые, и мужики-смерды, и степенные купцы, и какие-то неопределенного положения личности – может, приказчики из дорогих лавок, может, половые в трактирах. Был один боярин – судя по медвежьей шубе, перевязи с саблей в серебряных ножнах и роскошному посоху – покойный господин Лыбин обзавидовался бы. Стоял в общей очереди и не выказывал по сему поводу ни малейшего неудовольствия.
– Что дают? – спросил я стоящих в хвосте.
Оказалось, научная консультация, городской полисофос. Я вспомнил рассказы Александра Филипповича об этих заведениях. Ученые, специалисты по практической аринакистике дают населению советы по улучшению линии. Каким-то образом высчитывают, беря за основу день и час рождения, ритм пульса, цвет глаз… ну, и подробный рассказ пациента о себе.
От нечего делать встал и я. Хоть отдохну немного от ходьбы… послушаю, кстати, разговоры… может, тут только и речи о дерзком убиении славного сына отечества князя-боярина Лыбина…
Место явно пользовалось популярностью – за мной тут же пристроился мелкий мужичонка с изъеденным какой-то кожной болезнью лицом, за ним – прямая как столб тетка, одетая по-купечески. Вернее, как одеваются люди купеческого сословия, когда хотят выглядеть скромно. Судя по ее плотно сжатым губам и нервному лицу, тот еще у тети характер. Чем-то даже напоминала она Фомичеву, нашего замдекана. «Последней комиссаршей» звали Ольгу Марленовну преподы, а вслед за ними и мы, студенты.
Догадка моя почти подтвердилась: люди в очереди говорили много и охотно. Только вот ни обо мне, ни о Лыбине – ни слова. Обсуждали свои проблемы, нуждающиеся в научном разрешении.
– Хворь у меня завелась, – обернувшись ко мне, доверительно сообщил мужичонка. – Так и колет в боку, сил нет. Я, конечно, к лекарю, все как положено: и яиц, и сукна штуку. Лекарь помял-помял, и говорит: это, Косма, наследственное. В прошлом шаре чего-то не то сотворил, вот сейчас здесь и отдается. Я тебе, говорит, конечно, снадобье составить могу, и боли твои оно облегчит, да вот какой ценой? Может, линия через то покривится и в следующем шаре безногим родишься? Сходи-ка ты, говорит, к ученым, пускай проверят твою линию, можно ли лечиться?
– А у меня вот дочка с соседским парнем загуляла, – поведала ему стоявшая перед ним женщина. – Парень вроде ничего, семья обеспеченная и вроде не прочь породниться… Но вот дедушка их в молодости, говорят, сущим кобелем был, девок-служанок в своем трактире без счету перепортил… И вот как бы его кривая линия на мою Ларочку не перешла… Дед мужа, это как, сильно влияет, не знаете?
Стоявшая за мной дама своими печалями делиться не захотела. Я тоже благоразумно молчал, а стоявшие впереди, не стесняясь, откровенничали.
Неужели всерьез верят, что им там подскажут, как поступить правильно, назовут единственно верный вариант? Ведь по доброй воле сюда пришли, никого же в эти полисофосы не загоняют, сами приходят и деньги платят. Глубоко верующие люди.
Или просто глубоко неуверенные в себе, боящиеся каждого чиха. Им нужно, чтобы кто-то принял за них решение, сказал: вот так – правильно, и тогда они с чистой совестью последуют предписанным путем, и как бы там дальше ни сложилось, будет им на душе тепло – линия идет как надо. В глобальной, конечно, перспективе, на бесконечное множество жизней-шаров вперед…
Постояв так с полчасика, я решил, что с меня хватит.
– Отойду ненадолго, скажите, что я занимал.
Мрачная купчиха молча кивнула. Может, она вообще немая?
Я повернулся и пошел вверх по улице. Независимый человек (рукава длинные, да и рукавицы – железного браслета не видно) не спеша прогуливается по тротуару. Одет вроде прилично, кровавых пятен на нем не наблюдается, отвяньте вы все от него!
И, однако же, я чувствовал – не отвяли. Уж мое-то дело раскрутят на полную катушку. Еще бы – впервые за двести лет! Можно заносить в Гиннесса (если у них таковой есть). Носом будут землю рыть… до магмы дороются.
И погода, прямо в такт моему настроению, начала портиться. Еще не так давно солнышко радовало, а сейчас поднялся назойливый ветер, нагнал облаков… Если снег выпадет, то лесные следы мои заметет… если только их раньше не нашли. Может, меня уже пасут? Может, вон тот поддатенький мужичок с рыжей бородкой – приказной сыщик? Может, эти две бойкие бабенки, идущие впереди по дощатому настилу и обсуждающие цену на бархат, на самом деле ведут наружное наблюдение? Может, вон тому упитанному мальчику, катающему по мостовой ржавый обруч от бочки, посулили два гроша, чтобы проследил за мной?
Нет, никаких явных примет слежки я не замечал – но ведь и не должен заметить, если за дело взялись профи. Одно только странно: если выследили, так чего же не взяли? Я же не шпион, на подпольные явки не выведу, под камнем секретную документацию прятать не стану. Сопротивления опять же от меня ожидать не приходится, сабли нет, а Алешкин ножик – это несерьезно… Ну, разве что по мелочи… боярина-маньяка там прирезать…
– Ровной вам линии, люди! Ровной и гладкой!
Я поднял голову. На перекрестке стояла на коленях женщина… да, именно женщина, не баба. Несмотря на погоду, была она одета в одну лишь полотняную сорочку, волосы распущены, а лицо… ну, что грязное – это ладно, но обе щеки покрыты тонкими шрамами, а на лбу – синеватый след ожога в виде лодочки.
– Ровной вам линии! Ровной!
Говорила она монотонно, без всякой интонации, а рядом был расстелен прямо на булыжниках неопределенного цвета платок, на котором сиротливо жались надкушенная горбушка, две репки, медный грош и – неожиданно – половинка медового пряника. Подавали, как я понял, более чем умеренно. Люди обтекали ее, словно в ненужном месте врытый дорожный столб.
Первая нищенка, которую я тут увидел. А ведь мне твердили, что нищих давно уже нет, что содержат их в общественных домах, и вполне прилично содержат. Никому в Великом княжестве словенском голодная смерть не грозит, всякому гарантирован кусок хлеба и крыша над головой… только пойди и попросись… в каждом городе такие приютные дома имеются, и не один.
А потом, внимательнее вглядевшись в нее, я понял. Вернее, вспомнил рассказ боярина. Это же самогрыза, как их тут называют. Странная секта, с изуверским, но по-своему логичным учением. Они подвергают себя всяческим страданиям, намеренно выгибая свою линию вниз, чтобы потом, в следующих шарах, наслаждаться ослепительными радостями. Спокойной, умеренной жизни им недостаточно. Вот и пытаются сыграть на законе Равновесия.
Самогрызов не преследовали – обществу вреда от них никакого, от народной линии они, уйдя в секту и принеся «клятву дороги», оторвались, ведут себя скромно, законы чтят… а что мучают сами себя и друг друга, что бродят по земле, нигде не останавливаясь надолго, что предпочитают мерзнуть, голодать, мокнуть под осенним дождем и жариться на безжалостном летнем солнце – это уже их проблемы.
Вот уж в ком я, даже при всей своей внезапно прорезавшейся подозрительности, никогда бы не заподозрил агента Уголовного Приказа. Даже по долгу службы никакой агент над собой так издеваться не станет. Линия дороже денег.
– Зачем? – подойдя к ней вплотную, спросил я.
Она подняла голову. А ведь не так стара! На вид ей вряд ли больше тридцати, и фигура ничуть не расплывшаяся, не то что у здешних хозяйственно озабоченных баб. И глаза – редкий случай! – пронзительно-синие.
– Что зачем? – голос прозвучал столь же монотонно, как и линейные пожелания.
– Зачем себя так мучить? Ради чего ты в самогрызы ушла? Ради какого такого счастья?
И чего я к ней привязался? Зачем отвлекаю от работы? Да и не станет она отвечать случайному прохожему.
– А что ты знаешь о счастье, парень? – в голосе ее прорезались вдруг человеческие интонации. – Как можешь судить о нашем пути? Что ты знаешь?
– Ну, – смутился я, – вы себя истязаете, чтобы потом было хорошо. Чтобы в следующем шаре в счастье купаться…
– Дурак ты, – усмехнулась она.
Ну, где-то в чем-то тетя, конечно, права… Только дурак может вступить в философский диспут с бомжихой. Особенно когда сам находится в розыске и, возможно, догуливает последние свои дни.
– Дурак, – повторила она. – Ты повторяешь глупости, которые услышал от таких же дураков. Тебе и невдомек, что такое настоящее счастье! Вот ты любил хоть раз? Или только девок на сеновале щупал? Ты знаешь, как это, когда душе в теле тесно? За это можно заплатить чем угодно – и голодом, и холодом, и насмешками таких вот тупиц!
– А я вовсе и не насмехаюсь. Просто понять хочу. Вопросы есть.
– Ну? – Ей, стоящей на коленях, каким-то чудом удалось взглянуть на меня сверху вниз. – И что ж у тебя за вопросы?
– Вот смотри, ты себя мучаешь, зарабатываешь будущее счастье. Так? Ты кого-то сильно полюбила, вам было хорошо, а потом все оборвалось. И тебе хочется повторения.
И чего это на меня нашло? Зачем я постороннему человеку в душу лезу? Представляю, как бы ругала за такое мама…
– Ну… – она, похоже, немного удивилась, – не все так просто… но да, началось с того.
– А откуда ты знаешь, каким будет это твое новое счастье? Разве можно заглянуть в будущую жизнь? Тебе же сказано – коли здесь плохо, значит, там хорошо. А как именно хорошо? Может, вовсе не любовь у тебя там будет? Может, ты будешь богатой купчихой, спать там на перинах, жрать всякую вкуснятину и радоваться тому как хрюшка. Может, станешь боярыней, которой в радость холопов своих мучить… знаю я таких бояр… Может, еще что-нибудь… мало ли какие радости у людей встречаются. Почему ты уверена, что там повторится вот это твое прошедшее счастье?
И тут уж она взглянула на меня с настоящим удивлением. Явно не ожидала услышать такое от простецки одетого парня. А меня разобрало. Все, что я говорил, – это были вопросы, которые я собирался, да так и не успел задать боярину Волкову. В самом деле, ну чем принципиально отличается общепринятое аринакское Учение от этих вот экстремалов-самогрызов? У них просто все более явно, все доведено до полного уродства.
– Счастье будет! – сказала она твердо. – И неважно, в чем именно… важно, что я сама внутри буду чувствовать… Знаешь, когда голоден, то вкус говядины ничуть не хуже вкуса свинины.
– Значит, все-таки на повторение той любви не надеешься? Значит, утешишься равной заменой? То есть для тебя та твоя любовь и неизвестное будущее счастье – это вещи одинаковые? Сравнимые? Как свинина и говядина? Но откуда ты знаешь, что они равные? Ты в это веришь, но доказать-то не сможешь.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. И кому? Возомнившему о своем уме сопляку?! Да ты и не понял бы… тайны Учения Дороги постигаются долгими годами…
А дама-то с характером! Похоже, не из холопов… порода чувствуется. Мастерства, как говорится, не пропьешь.
И тогда я нанес ей кинжальный удар. Нет, не Алешкиным ножиком – а элементарнейшим аргументом.
– А что ты, мудрая, знаешь о своей прошлой жизни? Как там пролегала твоя линия? Может, там-то ты как раз и купалась в счастье и все твои нынешние муки – это только плата? Просто Равновесие восстановилось? Равновесию же плевать, сама ли ты себя на муки обрекла или оно так сложилось. Ты страдаешь? Страдаешь. Тебе голодно, холодно, больно? Плевать Равновесию, что ты об этом думаешь, на что надеешься. Там был подъем, здесь – спуск. Вот ты думаешь, что по своей воле себя мучаешь, – а на самом деле тебе это только так кажется. Это ты себе горькое снадобье подслащаешь. Просто так идет твоя линия. И, может быть, в следующем шаре не только радости не будет, но и страдания твои продолжатся. Может, прежняя радость такой большой была, что и десятка шаров не хватит, чтобы выровнять…
Да, похоже, я задел за живое. Страдалица зыркнула на меня так, что я невольно отступил.
– Уходи! Вон! Сейчас же! – Слова были как пощечины.
Я послушно развернулся и быстро зашагал прочь.
Ну и зачем было, спрашивается? Зачем обидел человека, не сделавшего мне никакого зла? Вдобавок и наследил. Вряд ли по княжеству Словенскому бродят стада молодых философов…
4
День понемногу перетекал в вечер. Еще не сгустились сумерки, еще не зажглись на уличных столбах свет-факелы, но уже чувствовалось приближение ночи. Меньше стало людей – тут не принято гулять с наступлением темноты, и не из-за страха перед грабителями, а просто не прижилось. Исполнив свои дневные дела, люди сидят по домам… ну, разве что в гости выберутся.
Ветер усилился, нещадно гнул кроны деревьев – будто садист, выкручивающий руку в суставе. Похолодало – не так чтобы зуб на зуб не попадал, но ощутимо. Зуб на зуб, видимо, будет ночью.
Ну и что дальше? Так и буду кружить по темным улицам, мерить шагами тверские тротуары? А по ночам, наверное, все-таки ходят дозоры городской стражи… Багдад, конечно, может спать спокойно, но кто-то же это спокойствие должен обеспечивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Люди тут толпились самые разные. Пожилые тетки и молоденькие девчонки, дряхлые старцы и парни моего возраста. Социальный состав тоже пестренький, насколько я мог судить. Тут и мастеровые, и мужики-смерды, и степенные купцы, и какие-то неопределенного положения личности – может, приказчики из дорогих лавок, может, половые в трактирах. Был один боярин – судя по медвежьей шубе, перевязи с саблей в серебряных ножнах и роскошному посоху – покойный господин Лыбин обзавидовался бы. Стоял в общей очереди и не выказывал по сему поводу ни малейшего неудовольствия.
– Что дают? – спросил я стоящих в хвосте.
Оказалось, научная консультация, городской полисофос. Я вспомнил рассказы Александра Филипповича об этих заведениях. Ученые, специалисты по практической аринакистике дают населению советы по улучшению линии. Каким-то образом высчитывают, беря за основу день и час рождения, ритм пульса, цвет глаз… ну, и подробный рассказ пациента о себе.
От нечего делать встал и я. Хоть отдохну немного от ходьбы… послушаю, кстати, разговоры… может, тут только и речи о дерзком убиении славного сына отечества князя-боярина Лыбина…
Место явно пользовалось популярностью – за мной тут же пристроился мелкий мужичонка с изъеденным какой-то кожной болезнью лицом, за ним – прямая как столб тетка, одетая по-купечески. Вернее, как одеваются люди купеческого сословия, когда хотят выглядеть скромно. Судя по ее плотно сжатым губам и нервному лицу, тот еще у тети характер. Чем-то даже напоминала она Фомичеву, нашего замдекана. «Последней комиссаршей» звали Ольгу Марленовну преподы, а вслед за ними и мы, студенты.
Догадка моя почти подтвердилась: люди в очереди говорили много и охотно. Только вот ни обо мне, ни о Лыбине – ни слова. Обсуждали свои проблемы, нуждающиеся в научном разрешении.
– Хворь у меня завелась, – обернувшись ко мне, доверительно сообщил мужичонка. – Так и колет в боку, сил нет. Я, конечно, к лекарю, все как положено: и яиц, и сукна штуку. Лекарь помял-помял, и говорит: это, Косма, наследственное. В прошлом шаре чего-то не то сотворил, вот сейчас здесь и отдается. Я тебе, говорит, конечно, снадобье составить могу, и боли твои оно облегчит, да вот какой ценой? Может, линия через то покривится и в следующем шаре безногим родишься? Сходи-ка ты, говорит, к ученым, пускай проверят твою линию, можно ли лечиться?
– А у меня вот дочка с соседским парнем загуляла, – поведала ему стоявшая перед ним женщина. – Парень вроде ничего, семья обеспеченная и вроде не прочь породниться… Но вот дедушка их в молодости, говорят, сущим кобелем был, девок-служанок в своем трактире без счету перепортил… И вот как бы его кривая линия на мою Ларочку не перешла… Дед мужа, это как, сильно влияет, не знаете?
Стоявшая за мной дама своими печалями делиться не захотела. Я тоже благоразумно молчал, а стоявшие впереди, не стесняясь, откровенничали.
Неужели всерьез верят, что им там подскажут, как поступить правильно, назовут единственно верный вариант? Ведь по доброй воле сюда пришли, никого же в эти полисофосы не загоняют, сами приходят и деньги платят. Глубоко верующие люди.
Или просто глубоко неуверенные в себе, боящиеся каждого чиха. Им нужно, чтобы кто-то принял за них решение, сказал: вот так – правильно, и тогда они с чистой совестью последуют предписанным путем, и как бы там дальше ни сложилось, будет им на душе тепло – линия идет как надо. В глобальной, конечно, перспективе, на бесконечное множество жизней-шаров вперед…
Постояв так с полчасика, я решил, что с меня хватит.
– Отойду ненадолго, скажите, что я занимал.
Мрачная купчиха молча кивнула. Может, она вообще немая?
Я повернулся и пошел вверх по улице. Независимый человек (рукава длинные, да и рукавицы – железного браслета не видно) не спеша прогуливается по тротуару. Одет вроде прилично, кровавых пятен на нем не наблюдается, отвяньте вы все от него!
И, однако же, я чувствовал – не отвяли. Уж мое-то дело раскрутят на полную катушку. Еще бы – впервые за двести лет! Можно заносить в Гиннесса (если у них таковой есть). Носом будут землю рыть… до магмы дороются.
И погода, прямо в такт моему настроению, начала портиться. Еще не так давно солнышко радовало, а сейчас поднялся назойливый ветер, нагнал облаков… Если снег выпадет, то лесные следы мои заметет… если только их раньше не нашли. Может, меня уже пасут? Может, вон тот поддатенький мужичок с рыжей бородкой – приказной сыщик? Может, эти две бойкие бабенки, идущие впереди по дощатому настилу и обсуждающие цену на бархат, на самом деле ведут наружное наблюдение? Может, вон тому упитанному мальчику, катающему по мостовой ржавый обруч от бочки, посулили два гроша, чтобы проследил за мной?
Нет, никаких явных примет слежки я не замечал – но ведь и не должен заметить, если за дело взялись профи. Одно только странно: если выследили, так чего же не взяли? Я же не шпион, на подпольные явки не выведу, под камнем секретную документацию прятать не стану. Сопротивления опять же от меня ожидать не приходится, сабли нет, а Алешкин ножик – это несерьезно… Ну, разве что по мелочи… боярина-маньяка там прирезать…
– Ровной вам линии, люди! Ровной и гладкой!
Я поднял голову. На перекрестке стояла на коленях женщина… да, именно женщина, не баба. Несмотря на погоду, была она одета в одну лишь полотняную сорочку, волосы распущены, а лицо… ну, что грязное – это ладно, но обе щеки покрыты тонкими шрамами, а на лбу – синеватый след ожога в виде лодочки.
– Ровной вам линии! Ровной!
Говорила она монотонно, без всякой интонации, а рядом был расстелен прямо на булыжниках неопределенного цвета платок, на котором сиротливо жались надкушенная горбушка, две репки, медный грош и – неожиданно – половинка медового пряника. Подавали, как я понял, более чем умеренно. Люди обтекали ее, словно в ненужном месте врытый дорожный столб.
Первая нищенка, которую я тут увидел. А ведь мне твердили, что нищих давно уже нет, что содержат их в общественных домах, и вполне прилично содержат. Никому в Великом княжестве словенском голодная смерть не грозит, всякому гарантирован кусок хлеба и крыша над головой… только пойди и попросись… в каждом городе такие приютные дома имеются, и не один.
А потом, внимательнее вглядевшись в нее, я понял. Вернее, вспомнил рассказ боярина. Это же самогрыза, как их тут называют. Странная секта, с изуверским, но по-своему логичным учением. Они подвергают себя всяческим страданиям, намеренно выгибая свою линию вниз, чтобы потом, в следующих шарах, наслаждаться ослепительными радостями. Спокойной, умеренной жизни им недостаточно. Вот и пытаются сыграть на законе Равновесия.
Самогрызов не преследовали – обществу вреда от них никакого, от народной линии они, уйдя в секту и принеся «клятву дороги», оторвались, ведут себя скромно, законы чтят… а что мучают сами себя и друг друга, что бродят по земле, нигде не останавливаясь надолго, что предпочитают мерзнуть, голодать, мокнуть под осенним дождем и жариться на безжалостном летнем солнце – это уже их проблемы.
Вот уж в ком я, даже при всей своей внезапно прорезавшейся подозрительности, никогда бы не заподозрил агента Уголовного Приказа. Даже по долгу службы никакой агент над собой так издеваться не станет. Линия дороже денег.
– Зачем? – подойдя к ней вплотную, спросил я.
Она подняла голову. А ведь не так стара! На вид ей вряд ли больше тридцати, и фигура ничуть не расплывшаяся, не то что у здешних хозяйственно озабоченных баб. И глаза – редкий случай! – пронзительно-синие.
– Что зачем? – голос прозвучал столь же монотонно, как и линейные пожелания.
– Зачем себя так мучить? Ради чего ты в самогрызы ушла? Ради какого такого счастья?
И чего я к ней привязался? Зачем отвлекаю от работы? Да и не станет она отвечать случайному прохожему.
– А что ты знаешь о счастье, парень? – в голосе ее прорезались вдруг человеческие интонации. – Как можешь судить о нашем пути? Что ты знаешь?
– Ну, – смутился я, – вы себя истязаете, чтобы потом было хорошо. Чтобы в следующем шаре в счастье купаться…
– Дурак ты, – усмехнулась она.
Ну, где-то в чем-то тетя, конечно, права… Только дурак может вступить в философский диспут с бомжихой. Особенно когда сам находится в розыске и, возможно, догуливает последние свои дни.
– Дурак, – повторила она. – Ты повторяешь глупости, которые услышал от таких же дураков. Тебе и невдомек, что такое настоящее счастье! Вот ты любил хоть раз? Или только девок на сеновале щупал? Ты знаешь, как это, когда душе в теле тесно? За это можно заплатить чем угодно – и голодом, и холодом, и насмешками таких вот тупиц!
– А я вовсе и не насмехаюсь. Просто понять хочу. Вопросы есть.
– Ну? – Ей, стоящей на коленях, каким-то чудом удалось взглянуть на меня сверху вниз. – И что ж у тебя за вопросы?
– Вот смотри, ты себя мучаешь, зарабатываешь будущее счастье. Так? Ты кого-то сильно полюбила, вам было хорошо, а потом все оборвалось. И тебе хочется повторения.
И чего это на меня нашло? Зачем я постороннему человеку в душу лезу? Представляю, как бы ругала за такое мама…
– Ну… – она, похоже, немного удивилась, – не все так просто… но да, началось с того.
– А откуда ты знаешь, каким будет это твое новое счастье? Разве можно заглянуть в будущую жизнь? Тебе же сказано – коли здесь плохо, значит, там хорошо. А как именно хорошо? Может, вовсе не любовь у тебя там будет? Может, ты будешь богатой купчихой, спать там на перинах, жрать всякую вкуснятину и радоваться тому как хрюшка. Может, станешь боярыней, которой в радость холопов своих мучить… знаю я таких бояр… Может, еще что-нибудь… мало ли какие радости у людей встречаются. Почему ты уверена, что там повторится вот это твое прошедшее счастье?
И тут уж она взглянула на меня с настоящим удивлением. Явно не ожидала услышать такое от простецки одетого парня. А меня разобрало. Все, что я говорил, – это были вопросы, которые я собирался, да так и не успел задать боярину Волкову. В самом деле, ну чем принципиально отличается общепринятое аринакское Учение от этих вот экстремалов-самогрызов? У них просто все более явно, все доведено до полного уродства.
– Счастье будет! – сказала она твердо. – И неважно, в чем именно… важно, что я сама внутри буду чувствовать… Знаешь, когда голоден, то вкус говядины ничуть не хуже вкуса свинины.
– Значит, все-таки на повторение той любви не надеешься? Значит, утешишься равной заменой? То есть для тебя та твоя любовь и неизвестное будущее счастье – это вещи одинаковые? Сравнимые? Как свинина и говядина? Но откуда ты знаешь, что они равные? Ты в это веришь, но доказать-то не сможешь.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. И кому? Возомнившему о своем уме сопляку?! Да ты и не понял бы… тайны Учения Дороги постигаются долгими годами…
А дама-то с характером! Похоже, не из холопов… порода чувствуется. Мастерства, как говорится, не пропьешь.
И тогда я нанес ей кинжальный удар. Нет, не Алешкиным ножиком – а элементарнейшим аргументом.
– А что ты, мудрая, знаешь о своей прошлой жизни? Как там пролегала твоя линия? Может, там-то ты как раз и купалась в счастье и все твои нынешние муки – это только плата? Просто Равновесие восстановилось? Равновесию же плевать, сама ли ты себя на муки обрекла или оно так сложилось. Ты страдаешь? Страдаешь. Тебе голодно, холодно, больно? Плевать Равновесию, что ты об этом думаешь, на что надеешься. Там был подъем, здесь – спуск. Вот ты думаешь, что по своей воле себя мучаешь, – а на самом деле тебе это только так кажется. Это ты себе горькое снадобье подслащаешь. Просто так идет твоя линия. И, может быть, в следующем шаре не только радости не будет, но и страдания твои продолжатся. Может, прежняя радость такой большой была, что и десятка шаров не хватит, чтобы выровнять…
Да, похоже, я задел за живое. Страдалица зыркнула на меня так, что я невольно отступил.
– Уходи! Вон! Сейчас же! – Слова были как пощечины.
Я послушно развернулся и быстро зашагал прочь.
Ну и зачем было, спрашивается? Зачем обидел человека, не сделавшего мне никакого зла? Вдобавок и наследил. Вряд ли по княжеству Словенскому бродят стада молодых философов…
4
День понемногу перетекал в вечер. Еще не сгустились сумерки, еще не зажглись на уличных столбах свет-факелы, но уже чувствовалось приближение ночи. Меньше стало людей – тут не принято гулять с наступлением темноты, и не из-за страха перед грабителями, а просто не прижилось. Исполнив свои дневные дела, люди сидят по домам… ну, разве что в гости выберутся.
Ветер усилился, нещадно гнул кроны деревьев – будто садист, выкручивающий руку в суставе. Похолодало – не так чтобы зуб на зуб не попадал, но ощутимо. Зуб на зуб, видимо, будет ночью.
Ну и что дальше? Так и буду кружить по темным улицам, мерить шагами тверские тротуары? А по ночам, наверное, все-таки ходят дозоры городской стражи… Багдад, конечно, может спать спокойно, но кто-то же это спокойствие должен обеспечивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53