Почти все они были так хорошо упакованы, что даже не замечали пропажу – а если замечали, то думали, что выронили где-нибудь в такси и уж никак не в общественном туалете.
В этот день Мэвис ни о чем особенно не думала, а только о том, не разогреть ли себе банку тушенки или, может, выбежать чего-нибудь пожрать. Дело было к концу рабочего дня, и Мэвис уже четвертый раз, как полагалось, мыла «комнату отдыха для дам». Магазин «Фаркер и сыновья» гордился тем, какие у них чистые «комнаты отдыха».
Сначала она подумала, что ей послышалось. Вроде детского плача, только глухо. Точно, ребенок плачет-заливается на полу. И тут Мэвис поняла, что звук идет из мусорной корзины рядом с умывальниками.
Она откинула крышку и заглянула в цилиндр. Среди смятой туалетной бумаги и выброшенных тампонов лежал новорожденный младенец, завернутый в газету, как порция рыбы с картошкой. Ребенок перестал плакать, посмотрел на Мэвис глазами цвета бархатцев и улыбнулся.
– Боже ты мой! – ахнула Мэвис. – Бедняжка ты моя!
Отставив ведро и швабру, она сняла крышку бака и вытащила дитя. Позади раздались шаги, и вошла жена министра внутренних дел.
– Быстро приведите администратора! – рявкнула Мэвис.
Жена министра внутренних дел сначала удивилась, потом возмутилась.
– Простите, что вы сказали? – начала она, надуваясь.
– Я сказала – идите и приведите дежурного администратора! Какая-то сука оставила ребенка в мусорном баке!
Жена министра внутренних дел заморгала, потом побледнела.
– О! О, Боже мой! Да, конечно. Сейчас я его найду.
Мэвис про себя чуть засмеялась, наслаждаясь переменой ролей, потом посмотрела на ребенка, которого держала на руках. Давно уже не приходилось ей брать на руки такого маленького. У младенца были темные волосы, еще влажные от родовых жидкостей, а на коже – мазки липкой крови. Это был мальчик, с виду здоровый, хотя пуповину вроде бы не отрезали, а отгрызли. Кто бы ни была мать ребенка, но родила она его в кабинке. Мэвис открыла каждую дверь, ища кровь и послед. К ее удивлению, унитазы и полы были без пятнышка. Но так не может быть...
Администратор, пожилой мужчина с аккуратно подстриженными седеющими усами, вошел в дамскую комнату и вызверился на Мэвис, дергая усами.
– Что там за чушь насчет оставленного ребенка? Вы с ума сошли? Вы накричали на жену министра внутренних дел!
Мэвис подняла ребенка, все еще завернутого в ту же газету.
– Вы это называете чушью, сэр?
У администратора глаза полезли на лоб:
– Боже ты мой!
– В последние десять или пятнадцать минут вы здесь не видели беременную женщину? Этому бедняжке не больше пяти минут от роду!
Администратор был неподдельно озадачен.
– Не понимаю! С самого полудня в магазине не было женщины в таком состоянии! Могу присягнуть! Я бы наверняка заметил...
– Так откуда же взялся этот постреленок? – вздохнула Мэвис, проводя огрубевшей рукой по щечке ребенка. – Его мамуля должна была быть в магазине – не феи же его подбросили. Жалко, что он нам не может рассказать, откуда он.
Безымянный сын Вильяма Палмера зевнул, замахал пухлыми кулачками и зачмокал беззубыми деснами, интересуясь все это время, когда же ему дадут наконец поесть.
* * *
Провинция Хэйлунцзян, Китайская Народная Республика
Сумасшедшего звали Сун Ван Зуокай, и последние тридцать три из своих семидесяти семи лет он провел взаперти в закрытом приюте для умалишенных, в морозных краях провинции Хэйлунцзян. В Народной Республике таких заведений много – там содержатся склонные к «преступному безумию, направленному против государства» и признанные неподдающимися перевоспитанию. Этот приют отличался от других тем, что Сун Ван Зуокай был в нем единственным заключенным.
Никто из шести человек персонала, назначенного присматривать за стариком, не мог понять, что в нем такого важного – или опасного, что его нужно держать в одиночном заключении и на самых сильных психотропных средствах.
Тощий как мумия, с руками и ногами, высохшими в палки от десятилетий в смирительной рубашке и оковах, с длинной бородой и усами цвета свежего снега, с острым взглядом который, казалось, пронизывал и пространство и время, Сун Ван Зуокай был больше похож на сумасшедшего чародея из Пекинской оперы, чем на пациента со старческим слабоумием. И это было, в общем, правдой. Хотя никто, кроме избранных на самом верху Партии, об этом не знал, Сун Ван Зуокай когда-то был мистическим советником самого Председателя Мао.
Он родился в 1917 году в провинции Чжэнцзян, в местах, известных красотой природы. Отец его был человек богатый, наследник обширной чайной плантации и концерна по выведению шелковичных червей – почтенные предприятия с трехсотлетней историей. Но мать его была еще более благородного происхождения. Ее родители были потомками многих поколений чародеев, служивших советниками императоров со дней династии Цинь. Когда Ван Зуокаю исполнилось пять лет, у него проявился талант оракула. К тому времени пришли японцы, и положение семьи резко ухудшилось. Родители надеялись, что Ван войдет в свиту генерала Чан Кайши, но второе зрение предупредило юного Вана, что будущее за Мао Цзэдуном, и потому он в возрасте восемнадцати лет вступил в КПК и оказался в Большом Походе.
В эти трудные и мучительные годы – скрываясь и от националистов, и от японцев-оккупантов, – Ван Зуокай стал одним из самых доверенных – и тайных – советников Мао. Сперва его способности к предсказанию ограничивались несколькими минутами и физически присутствующими людьми, но время шло, и росла его мощь провидеть будущее.
Мао весьма полагался на таланты Ван Зуокая, но исключительно тщательно скрывал истинную природу способностей своего конфидента. Если бы советские наставники прослышали про Ван Зуокая, они либо сочли бы Мао дураком, с которым нельзя иметь дело, либо попытались бы похитить Вана для себя. И товарищи Мао тоже не были бы в восторге, узнав, что он пользуется услугами оракула – привычка, ассоциируемая с императорскими династиями. И потому, хотя Сун Ван Зуокай был одним из самых властных и влиятельных членов КПК, никто не знал, кто он такой. И так было двадцать два года.
Пока не наступил год тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.
До этого года существовал Первый Пятилетний План, предусматривавший бурное развитие и расширение промышленности. Чугун и сталь, электроэнергия и прочие разработанные и требующие колоссальных вложений планы должны были выполняться за счет сельского хозяйства, в котором до того времени было занято более восьмидесяти процентов населения.
Ныне же Мао предложил Второй Пятилетний План, который он называл «Большой Скачок Вперед». Большой Скачок призывал к аннулированию индивидуальных участков и созданию коммун, увеличению выхода сельхозпродукции за счет кооперации и физических усилий. Председатель вызвал к себе своего оракула, рассказал о своих планах и спросил, какое великое будущее предвидит для Китая Ван Зуокай.
А Ван Зуокай видел гибель посевов и голод, ведущий к уничтожению миллионов, видел разрыв дипломатических отношений между Китаем и Россией, видел вынужденную отставку Мао с поста Председателя Республики. Мао, привыкший уже к почитанию как мудрейший из людей, возразил против пророчества Ван Зуокая и разоблачил пророка как реакционера. На следующий день Ван Зуокай был арестован при выходе из дома и отправлен «на перевоспитание» в провинцию Цзянси.
Почти все время он был в одиночном заключении. Из спрятанных громкоговорителей день и ночь доносились цитаты из Председателя. Других людей он видел лишь тогда, когда охранники приходили его избивать. Кормили его впроголодь, держали на вшивой соломе, читать разрешали лишь работы Председателя, и талант Ван Зуокая стал питаться сам собой, усиливаясь и дичая. Вскоре он мог предсказать появление охранников с точностью до минуты, хотя способов следить за временем у него не было.
Однажды, когда его избивали, он заглянул в лицо охраннику и сказал:
– Твоя жена тебя обманывает. Когда ты выходишь из дома, она принимает у себя в постели парторга деревни. Она и сейчас с ним.
Охранник обозвал его лжецом и ударом приклада сломал ему челюсть. Через два дня он застукал жену с парторгом и застрелил обоих, а потом застрелился сам. Ван Зуокай это тоже предвидел. Потому и сказал.
В 1961 году стало ясно, что Большой Скачок обернулся катастрофой. Миллионы людей погибали от голода во внешних провинциях, Советы бросили Мао, свернув свои программы. Выпоротый Мао оставил пост Председателя Республики, хотя и не партии. Вскоре после отставки Мао приказал освободить Ван Зуокая и привезти бывшего своего советника в Запретный Город. Но быстро выяснилось, что Сун Ван Зуокай – совсем не тот человек, которого Мао когда-то знал.
Ему было всего сорок четыре года, но перенесенные испытания побелили его волосы и лишили почти всех зубов. Однако хуже всего были его глаза – будто они смотрели в какую-то тревожную даль. То и дело Ван Зуокай корчил гримасы, тряс головой или усмехался чему-то, что видел только он. Предложив своему бывшему конфиденту рисового вина, Мао спросил его, что он видит. Ван Зуокай ответил, что видит многое, но сейчас смотрит на убийство последнего президента Америки.
Потом он без всякого хронологического порядка предсказал падение Сайгона, смерть чернокожего музыканта и появление Никсона на Великой Стене.
Мао трудно было понять, действительно ли его оракул видит будущее или просто сошел с ума. Но когда Ван Зуокай отвлекся от предсказаний будущего и стал утверждать существование нечеловеческих рас, незримо живущих среди людей, и зашел даже так далеко, что увидел голову лисы на плечах Цзянь Цинь, жены Мао, стало ясно, что он действительно сумасшедший. Как бы ни огорчало Председателя, что он сам загубил разум своего друга, вздох облегчения он удержать не мог. Взволновало его заявление насчет Никсона и Великой Стены...
В общем, Сун Ван Зуокай оказался до конца земной жизни в снегах провинции Хэйлунцзян на попечении врачей и сестер, которым больше подошла бы работа на скотном дворе. (Хотя выяснилось, что земная жизнь Ван Зуокая продлилась существенно дольше жизни Мао.) За годы заключения у него был только один посетитель – Дэн Сяопин. Он приехал задать Ван Зуокаю два вопроса и никогда больше не возвращался. Однако Дэн приказал, чтобы с этой минуты Ван Зуокая держали в смирительной рубашке круглые сутки. И теперь, через пятнадцать лет, должен был появиться второй – и последний – посетитель.
Она пролилась сквозь бронированное стекло окна, и кожа ее светилась, как луч солнца, прошедший сквозь бокал сливового вина. Молча смотрел Ван Зуокай, как она идет к его кровати, скользя босыми ногами по холодному кафелю. В Хэйлунцзяне все холодно. Суровые и свирепые зимы тянутся до восьми месяцев. Тому, кто, как Ван Зуокай, вырос в теплых краях, здесь никогда не согреться. Но этому предстояло перемениться.
Светящаяся женщина улыбнулась ему, излучая тепло, проникающее сквозь сморщенную кожу в древние кости. Сколько же лет он уже не знал женщины? Тридцать шесть? Уже почти десять лет прошло, как он в последний раз был способен мастурбировать.
Женщина повела руками, и холст смирительной рубашки, единственной одежды Ван Зуокая с 1979 года, разъехался, как мокрая промокашка. Наконец свободный, член Ван Зуокая поднялся приветствовать свою освободительницу. Скромно улыбаясь, женщина влезла на кровать и оседлала старого оракула.
Эту ночную встречу Ван Зуокай предвидел еще тогда, когда говорил перед Мао об американском президенте и о том, что госпожа Мао – кицунэ . Он знал, что Мао отправит его в сумасшедший дом, но это был единственный способ пережить грядущие годы смуты, культурной революции, банды четырех и площади Тяньаньмэнь. Единственный способ дожить до прибытия этой светящейся женщины, которая сделает его отцом нового и чудесного племени.
Это не заняло много времени. Все планы, ожидания – разом очень быстро кончились. Не успела небесная любовница встать с него, как что-то сложилось в груди Ван Зуокая. Произошло все так мгновенно – сначала соитие, теперь смерть. И еще шевелилось его семя в ее чреве, когда жизнь Ван Зуокая приблизилась к концу. Конечно, и это он тоже предвидел заранее.
Часть II
Когда умирают мертвые
Смерть – не худшее из зол. Гораздо хуже хотеть умереть – и не мочь умереть.
Софокл. Электра
И покорилась наконец Горячка, чье имя – жизнь.
Эдгар Аллан По. К Энни
11
Выйдя из лимузина перед «Челси-отелем», Соня первым делом увидела бродягу, который мочился в подворотне. Улыбнувшись, она бросила водителю лишнюю двадцатку.
Нью-Йорк, черт его дери!
Машина влилась в поток, а Соня вскинула на плечо свой единственный багаж – черную нейлоновую дорожную сумку – и направилась к входу в отель, на случай, если за ней наблюдают. Она вошла через вращающуюся дверь и тут же вышла, только волосы у нее стали на дюйм длиннее и медового цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В этот день Мэвис ни о чем особенно не думала, а только о том, не разогреть ли себе банку тушенки или, может, выбежать чего-нибудь пожрать. Дело было к концу рабочего дня, и Мэвис уже четвертый раз, как полагалось, мыла «комнату отдыха для дам». Магазин «Фаркер и сыновья» гордился тем, какие у них чистые «комнаты отдыха».
Сначала она подумала, что ей послышалось. Вроде детского плача, только глухо. Точно, ребенок плачет-заливается на полу. И тут Мэвис поняла, что звук идет из мусорной корзины рядом с умывальниками.
Она откинула крышку и заглянула в цилиндр. Среди смятой туалетной бумаги и выброшенных тампонов лежал новорожденный младенец, завернутый в газету, как порция рыбы с картошкой. Ребенок перестал плакать, посмотрел на Мэвис глазами цвета бархатцев и улыбнулся.
– Боже ты мой! – ахнула Мэвис. – Бедняжка ты моя!
Отставив ведро и швабру, она сняла крышку бака и вытащила дитя. Позади раздались шаги, и вошла жена министра внутренних дел.
– Быстро приведите администратора! – рявкнула Мэвис.
Жена министра внутренних дел сначала удивилась, потом возмутилась.
– Простите, что вы сказали? – начала она, надуваясь.
– Я сказала – идите и приведите дежурного администратора! Какая-то сука оставила ребенка в мусорном баке!
Жена министра внутренних дел заморгала, потом побледнела.
– О! О, Боже мой! Да, конечно. Сейчас я его найду.
Мэвис про себя чуть засмеялась, наслаждаясь переменой ролей, потом посмотрела на ребенка, которого держала на руках. Давно уже не приходилось ей брать на руки такого маленького. У младенца были темные волосы, еще влажные от родовых жидкостей, а на коже – мазки липкой крови. Это был мальчик, с виду здоровый, хотя пуповину вроде бы не отрезали, а отгрызли. Кто бы ни была мать ребенка, но родила она его в кабинке. Мэвис открыла каждую дверь, ища кровь и послед. К ее удивлению, унитазы и полы были без пятнышка. Но так не может быть...
Администратор, пожилой мужчина с аккуратно подстриженными седеющими усами, вошел в дамскую комнату и вызверился на Мэвис, дергая усами.
– Что там за чушь насчет оставленного ребенка? Вы с ума сошли? Вы накричали на жену министра внутренних дел!
Мэвис подняла ребенка, все еще завернутого в ту же газету.
– Вы это называете чушью, сэр?
У администратора глаза полезли на лоб:
– Боже ты мой!
– В последние десять или пятнадцать минут вы здесь не видели беременную женщину? Этому бедняжке не больше пяти минут от роду!
Администратор был неподдельно озадачен.
– Не понимаю! С самого полудня в магазине не было женщины в таком состоянии! Могу присягнуть! Я бы наверняка заметил...
– Так откуда же взялся этот постреленок? – вздохнула Мэвис, проводя огрубевшей рукой по щечке ребенка. – Его мамуля должна была быть в магазине – не феи же его подбросили. Жалко, что он нам не может рассказать, откуда он.
Безымянный сын Вильяма Палмера зевнул, замахал пухлыми кулачками и зачмокал беззубыми деснами, интересуясь все это время, когда же ему дадут наконец поесть.
* * *
Провинция Хэйлунцзян, Китайская Народная Республика
Сумасшедшего звали Сун Ван Зуокай, и последние тридцать три из своих семидесяти семи лет он провел взаперти в закрытом приюте для умалишенных, в морозных краях провинции Хэйлунцзян. В Народной Республике таких заведений много – там содержатся склонные к «преступному безумию, направленному против государства» и признанные неподдающимися перевоспитанию. Этот приют отличался от других тем, что Сун Ван Зуокай был в нем единственным заключенным.
Никто из шести человек персонала, назначенного присматривать за стариком, не мог понять, что в нем такого важного – или опасного, что его нужно держать в одиночном заключении и на самых сильных психотропных средствах.
Тощий как мумия, с руками и ногами, высохшими в палки от десятилетий в смирительной рубашке и оковах, с длинной бородой и усами цвета свежего снега, с острым взглядом который, казалось, пронизывал и пространство и время, Сун Ван Зуокай был больше похож на сумасшедшего чародея из Пекинской оперы, чем на пациента со старческим слабоумием. И это было, в общем, правдой. Хотя никто, кроме избранных на самом верху Партии, об этом не знал, Сун Ван Зуокай когда-то был мистическим советником самого Председателя Мао.
Он родился в 1917 году в провинции Чжэнцзян, в местах, известных красотой природы. Отец его был человек богатый, наследник обширной чайной плантации и концерна по выведению шелковичных червей – почтенные предприятия с трехсотлетней историей. Но мать его была еще более благородного происхождения. Ее родители были потомками многих поколений чародеев, служивших советниками императоров со дней династии Цинь. Когда Ван Зуокаю исполнилось пять лет, у него проявился талант оракула. К тому времени пришли японцы, и положение семьи резко ухудшилось. Родители надеялись, что Ван войдет в свиту генерала Чан Кайши, но второе зрение предупредило юного Вана, что будущее за Мао Цзэдуном, и потому он в возрасте восемнадцати лет вступил в КПК и оказался в Большом Походе.
В эти трудные и мучительные годы – скрываясь и от националистов, и от японцев-оккупантов, – Ван Зуокай стал одним из самых доверенных – и тайных – советников Мао. Сперва его способности к предсказанию ограничивались несколькими минутами и физически присутствующими людьми, но время шло, и росла его мощь провидеть будущее.
Мао весьма полагался на таланты Ван Зуокая, но исключительно тщательно скрывал истинную природу способностей своего конфидента. Если бы советские наставники прослышали про Ван Зуокая, они либо сочли бы Мао дураком, с которым нельзя иметь дело, либо попытались бы похитить Вана для себя. И товарищи Мао тоже не были бы в восторге, узнав, что он пользуется услугами оракула – привычка, ассоциируемая с императорскими династиями. И потому, хотя Сун Ван Зуокай был одним из самых властных и влиятельных членов КПК, никто не знал, кто он такой. И так было двадцать два года.
Пока не наступил год тысяча девятьсот пятьдесят восьмой.
До этого года существовал Первый Пятилетний План, предусматривавший бурное развитие и расширение промышленности. Чугун и сталь, электроэнергия и прочие разработанные и требующие колоссальных вложений планы должны были выполняться за счет сельского хозяйства, в котором до того времени было занято более восьмидесяти процентов населения.
Ныне же Мао предложил Второй Пятилетний План, который он называл «Большой Скачок Вперед». Большой Скачок призывал к аннулированию индивидуальных участков и созданию коммун, увеличению выхода сельхозпродукции за счет кооперации и физических усилий. Председатель вызвал к себе своего оракула, рассказал о своих планах и спросил, какое великое будущее предвидит для Китая Ван Зуокай.
А Ван Зуокай видел гибель посевов и голод, ведущий к уничтожению миллионов, видел разрыв дипломатических отношений между Китаем и Россией, видел вынужденную отставку Мао с поста Председателя Республики. Мао, привыкший уже к почитанию как мудрейший из людей, возразил против пророчества Ван Зуокая и разоблачил пророка как реакционера. На следующий день Ван Зуокай был арестован при выходе из дома и отправлен «на перевоспитание» в провинцию Цзянси.
Почти все время он был в одиночном заключении. Из спрятанных громкоговорителей день и ночь доносились цитаты из Председателя. Других людей он видел лишь тогда, когда охранники приходили его избивать. Кормили его впроголодь, держали на вшивой соломе, читать разрешали лишь работы Председателя, и талант Ван Зуокая стал питаться сам собой, усиливаясь и дичая. Вскоре он мог предсказать появление охранников с точностью до минуты, хотя способов следить за временем у него не было.
Однажды, когда его избивали, он заглянул в лицо охраннику и сказал:
– Твоя жена тебя обманывает. Когда ты выходишь из дома, она принимает у себя в постели парторга деревни. Она и сейчас с ним.
Охранник обозвал его лжецом и ударом приклада сломал ему челюсть. Через два дня он застукал жену с парторгом и застрелил обоих, а потом застрелился сам. Ван Зуокай это тоже предвидел. Потому и сказал.
В 1961 году стало ясно, что Большой Скачок обернулся катастрофой. Миллионы людей погибали от голода во внешних провинциях, Советы бросили Мао, свернув свои программы. Выпоротый Мао оставил пост Председателя Республики, хотя и не партии. Вскоре после отставки Мао приказал освободить Ван Зуокая и привезти бывшего своего советника в Запретный Город. Но быстро выяснилось, что Сун Ван Зуокай – совсем не тот человек, которого Мао когда-то знал.
Ему было всего сорок четыре года, но перенесенные испытания побелили его волосы и лишили почти всех зубов. Однако хуже всего были его глаза – будто они смотрели в какую-то тревожную даль. То и дело Ван Зуокай корчил гримасы, тряс головой или усмехался чему-то, что видел только он. Предложив своему бывшему конфиденту рисового вина, Мао спросил его, что он видит. Ван Зуокай ответил, что видит многое, но сейчас смотрит на убийство последнего президента Америки.
Потом он без всякого хронологического порядка предсказал падение Сайгона, смерть чернокожего музыканта и появление Никсона на Великой Стене.
Мао трудно было понять, действительно ли его оракул видит будущее или просто сошел с ума. Но когда Ван Зуокай отвлекся от предсказаний будущего и стал утверждать существование нечеловеческих рас, незримо живущих среди людей, и зашел даже так далеко, что увидел голову лисы на плечах Цзянь Цинь, жены Мао, стало ясно, что он действительно сумасшедший. Как бы ни огорчало Председателя, что он сам загубил разум своего друга, вздох облегчения он удержать не мог. Взволновало его заявление насчет Никсона и Великой Стены...
В общем, Сун Ван Зуокай оказался до конца земной жизни в снегах провинции Хэйлунцзян на попечении врачей и сестер, которым больше подошла бы работа на скотном дворе. (Хотя выяснилось, что земная жизнь Ван Зуокая продлилась существенно дольше жизни Мао.) За годы заключения у него был только один посетитель – Дэн Сяопин. Он приехал задать Ван Зуокаю два вопроса и никогда больше не возвращался. Однако Дэн приказал, чтобы с этой минуты Ван Зуокая держали в смирительной рубашке круглые сутки. И теперь, через пятнадцать лет, должен был появиться второй – и последний – посетитель.
Она пролилась сквозь бронированное стекло окна, и кожа ее светилась, как луч солнца, прошедший сквозь бокал сливового вина. Молча смотрел Ван Зуокай, как она идет к его кровати, скользя босыми ногами по холодному кафелю. В Хэйлунцзяне все холодно. Суровые и свирепые зимы тянутся до восьми месяцев. Тому, кто, как Ван Зуокай, вырос в теплых краях, здесь никогда не согреться. Но этому предстояло перемениться.
Светящаяся женщина улыбнулась ему, излучая тепло, проникающее сквозь сморщенную кожу в древние кости. Сколько же лет он уже не знал женщины? Тридцать шесть? Уже почти десять лет прошло, как он в последний раз был способен мастурбировать.
Женщина повела руками, и холст смирительной рубашки, единственной одежды Ван Зуокая с 1979 года, разъехался, как мокрая промокашка. Наконец свободный, член Ван Зуокая поднялся приветствовать свою освободительницу. Скромно улыбаясь, женщина влезла на кровать и оседлала старого оракула.
Эту ночную встречу Ван Зуокай предвидел еще тогда, когда говорил перед Мао об американском президенте и о том, что госпожа Мао – кицунэ . Он знал, что Мао отправит его в сумасшедший дом, но это был единственный способ пережить грядущие годы смуты, культурной революции, банды четырех и площади Тяньаньмэнь. Единственный способ дожить до прибытия этой светящейся женщины, которая сделает его отцом нового и чудесного племени.
Это не заняло много времени. Все планы, ожидания – разом очень быстро кончились. Не успела небесная любовница встать с него, как что-то сложилось в груди Ван Зуокая. Произошло все так мгновенно – сначала соитие, теперь смерть. И еще шевелилось его семя в ее чреве, когда жизнь Ван Зуокая приблизилась к концу. Конечно, и это он тоже предвидел заранее.
Часть II
Когда умирают мертвые
Смерть – не худшее из зол. Гораздо хуже хотеть умереть – и не мочь умереть.
Софокл. Электра
И покорилась наконец Горячка, чье имя – жизнь.
Эдгар Аллан По. К Энни
11
Выйдя из лимузина перед «Челси-отелем», Соня первым делом увидела бродягу, который мочился в подворотне. Улыбнувшись, она бросила водителю лишнюю двадцатку.
Нью-Йорк, черт его дери!
Машина влилась в поток, а Соня вскинула на плечо свой единственный багаж – черную нейлоновую дорожную сумку – и направилась к входу в отель, на случай, если за ней наблюдают. Она вошла через вращающуюся дверь и тут же вышла, только волосы у нее стали на дюйм длиннее и медового цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29