Я понял, о какой каше идет речь.
— Не смотри, — сказал Глеб, — своя конопля, домашняя.
— А просекут? — спросил я.
— Да там чуть-чуть совсем. Вон, за домом. Только для частного пользования. Там и не заметят.
Но пить я не стал. Лиза, взяв кастрюльку из моих рук, сделала глоток, но, вроде бы, не пила. Мне это показалось странным — могла же просто отказаться, как я.
За полночь мы снова перебрались на улицу. Глеб развел здоровенный костер, и девчонки принялись через него прыгать. Когда кассета в магнитофоне в очередной раз закончилась, Лиза решительно сказала:
— Все, хватит с нас старины Дэвида. Я уважаю твои вкусы, Глеб, но пора поставить что-нибудь потяжелее.
Лиза умело имитировала легкое наркотическое возбуждение. Я-то видел такое не один десяток раз и легко мог отличить фальшивку, но остальным было не до этого.
Глеб подбросил в костер целое небольшое деревце, и тонкие ветки вспыхнули огромными языками пламени, а струи искр прыснули в ночное небо, заменяя отсутствующие звезды. Треск огня заглушили звуки металла. Это был модный нынче среди золотой молодежи немецкий «Рамштайн». Нет более убийственного сочетания, чем немецкий язык и тяжелая музыка. Но мне, старому металлисту, это сочетание почему-то не нравилось и казалось, что от него очень уж разит попсой.
А с девицами стало происходить нечто. Они принялись плясать вокруг костра. Это еще называют «меситься» и «трясти хаером». В смысле, волосами. А поскольку волосы у всех барышень были что надо, картинка получалась эффектной и довольно забавной. Я вдруг понял, с кем имею дело.
Все эти шикарные подарки, позирование «на плейере», каша из конопли, «Рамштайн», демонстративно скрываемый надлом, которого на самом деле нету, — все это признаки «золотой молодежи». Мажоры, как называла их Настя. Детки, воспитанные, в общем, в благополучных семьях, никогда не испытывавшие больших потрясений в жизни, но всегда очень их желавшие. Я сам был из них, но моя судьба повернулась таким боком, что я оказался среди других. Среди тех, кто действительно забил на эту жизнь, потому что она никогда их не баловала. Черт их разберет, кто мне больше был по душе. Никто, наверное, Я почему-то никогда не понимал ни тех, ни других и не брался копаться в психологии своего поколения. В одних тусовках собирались те, кто считал себя глубоко трагическими личностями, непонятыми, лишними людьми. В других — те, кто на самом деле был такими, но плевал на это с Эйфелевой башни, как и на все остальное. Последние были искреннее, но они рано уходили. А те, которые мажоры, рано или поздно переламывали в себе «отмороженность», находили свое место в жизни, заводили семьи и вспоминали о безбашенной юности со смехом и стыдом.
Валя вдруг оступилась, упала и осталась лежать. Девчонки и Глеб бросились к ней, я тоже нехотя поднялся со складного стульчика, на котором начал дремать, и подошел к Вале.
Она, кажется, потеряла сознание. Все бестолково суетились, Айра брызгала Вале в лицо водой, но та не приходила в себя. Я наклонился над ней и отвел веки. Валя просто притворялась. Я скучающе вздохнул:
— Да все с ней в порядке.
— Что значит, все в порядке? — спросила Лиза. — Она же вырубилась.
Я посмотрел ей в глаза. Мне казалось, я раскусил здесь всех. Кроме нее. Что она делала здесь, зачем занималась этим странным актерством и как это согласовывалось с тем, что я о ней знал?
Я взял Валю на руки и отнес в дом. На втором этаже, где уже было устроено нечто вроде лежбища, я положил ее на матрасы и накрыл одеялом. Ночью стало прохладно.
— В самом деле, — сказала Айра, — хватит беситься. Давайте укладываться.
* * *
На вокзале Грэга ждал черный «мерседес». Он сел на заднее сиденье рядом с седым мужчиной лет пятидесяти в серой тройке и темно-красном в черную полоску галстуке.
— Здравствуйте, Эдуард Фомич.
— Здравствуй, Гришенька. А я вот не утерпел, сам тебя встретил. Очень, знаешь ли, хочется, чтобы ты не ошибся.
— Я сам не верю… — нервно сказал Грэг.
— Да успокойся ты. Давай все по порядку выкладывай. — Эдуард Фомич наклонился вперед. — Трогай. Водитель вывел машину на шоссе.
— Понимаете, — начал Грэг, — я познакомился с ней по Сети.
Эдуард Фомич кивнул.
— Она — обычная девушка, дочь рекламного менеджера одного модельного агентства. Под наше описание не подходит, да и вообще девчонка такая, глуповатая. Ну, вы знаете, мне такие нравятся.
Эдуард Фомич кивнул.
— Мы с ней недолго знакомы, всего недели две. Я представился помощником депутата, сочинил дурацкую историю… В общем, склеил девочку. Ну, все шло как надо. Потом она пригласила меня на день рождения к своей подруге, на дачу. Затея идиотская, но я решил согласиться. А там, представляете, этот парень, Денис. И на шее у него — наши следы.
— Ты уверен?
Грэг перекрестился. Эдуард Фомич поморщился:
— Не богохульствуй, А сам он что сказал?
— Собака, сказал, укусила.
Эдуард Фомич ухмыльнулся:
— В шею?
— В шею, — кивнул Грэг.
— Что за парень?
— Не знаю. Кажется, приятель одной девушки, которая там была. А может, и просто знакомый. Частный детектив.
— Да ну! — удивленно произнес Эдуард Фомич. — Ты думаешь?
— Не знаю. — Грэг пожал плечами. — Может, и врет, а может, и впрямь…
— Ладно. На месте разберемся. Найдешь дом на карте?
— Постараюсь…
— Да ты уж постарайся. Эх, далеко переться!.. Думаешь, долго пробудут?
— А что им? Напьются, завтра с утра опохмелятся, а там лень будет домой ехать. Им торопиться некуда.
Глеб и Айра заночевали в бане. А я остался стеречь ночной покой моих девушек, Элин с Лизой легли рядом с Валей и почти сразу уснули. Оставшись вдруг один на ногах, я совершенно расхотел спать. В мансарде становилось все холоднее, и я решил спуститься вниз, растопить камин. Проходя к лестнице, я заметил, что кастрюлька совсем опустела. Я вспомнил, что, когда мы уходили, каши там оставалось вполне.
Внизу я неумело развел огонь, но тот, будто желая мне помочь, разгорелся, почти не дымил и весело гудел в трубе. Я сделал себе кофе и сел в старое кресло, в общем, довольный судьбой.
Мои мысли снова вернулись к Элин. Мне казалось невероятным, что моя судьба пересеклась с этой девушкой. Подсознательно я понимал, что она была только внешне похожа на Настю. В ней не было Настиной гениальности, бесшабашной решительности, непредсказуемости. Но в ней было то, что я хотел в ней видеть. Это был какой-то дурацкий, неконтролируемый рефлекс, сработавший на нее, и я не хотел с ним бороться.
Я встал из кресла и, осторожно ступая по скрипучим деревянным ступенькам, поднялся на второй этаж. Девушки спали на матрасах, укрывшись толстыми ватными одеялами. Балкон был открыт, и ветер шевелил светлые занавески. Я сделал шаг в комнату и застыл от ужаса, не смея больше двинуться.
В трубе гудел жар камина, горящего внизу. Тихо пел сверчок. На сером небе не было видно ни луны, ни звезд — серебристый свет лился непонятно откуда. Со двора не доносилось ни звука, угли костра, покрываясь слоем пепла, медленно умирали. Настя… Нет, Элин медленно шла по перилам балкона, расставив руки в стороны. Ее глаза были закрыты.
Босыми ногами она делала аккуратный шажок, вытя гивая носок, касалась пальцами гладких деревянных перил толщиной с мужскую руку, переносила тяжесть на ступившую ногу, отрывала от перил другую и, на несколько секунд стоя только на одной ноге, медленно делала еще один шаг.
До балкона было метра три. Двери были раскрыты широко. В один прыжок я мог покрыть метра полтора, не больше. Если ее спугнет мое резкое движение, она упадет не сразу: она проснется и будет секунду или две балансировать на перекладине. Я успею ее поймать.
Передо мной встала другая картина. Настя, сидящая в кресле напротив меня, в каких-нибудь двух шагах. В правой руке, на запястье которой болтаются наручники, она держит пистолет. Мой пистолет. Ствол пистолета находится аккурат под Настиным подбородком, на курке лежит большой палец правой руки. Кисть левой поддерживает рукоять пистолета. Ее руки в крови, кровь течет откуда-то так сильно, что капает с локтей на белую майку Насти.
В тот раз я не успел. Опоздал на сотые доли секунды. В своей жизни я цинично прощал себе все. Кроме того опоздания.
Я переместился на сантиметр вперед. Элин никак не отреагировала на мое движение, продолжая свое шествие. Я передвинулся еще сантиметров на пятьдесят, стараясь не попадать в расплывчатое пятно света, выступающее из балкона. Сделал шаг. Прыгнул.
Я схватил ее, обнял, прижал к себе. Элин была в моих руках, живая и невредимая. И она не проснулась.
Я отнес ее и положил на место. Мои руки тряслись, а стук сердца, казалось, мог разбудить спящих. Больше я из мансарды не уходил.
Я сидел на стуле, прислонившись спиной к трубе камина. Девушки спали. Ночь не просто текла медленно — она застыла на месте. Я пригрелся и стал дремать даже на неудобном стуле. Каждый раз, чувствуя, что засыпаю, я вздрагивал и, едва не придерживая веки пальцами, оживал еще минут на пять,
Очнувшись в очередной раз, я чуть не вскрикнул. Элин снова не было. Но не было и Лизы. На матрасах лежала одна Валя.
Я разобрал скрип последней ступеньки — кто-то спустился по лестнице. Этими «кто-то» были, конечно, Элин и Лиза.
У каждого человека могут быть дела в четыре часа ночи. Но какие дела могут быть в четыре часа ночи у двух девушек на загородной даче, когда все спят? Вот мне тоже стало интересно.
Подождав, пока девушки выйдут из дома, я спустился вниз. Валя осталась спать в мансарде в полном одиночестве,, не считая сверчка.
То, что я увидел, было очень красиво. На площадке у ворот, выставленные в форме сердца, горели маленькие свечки. Лиза, держа Элин за руку, шагнула в центр этого сердца. Элин стала рядом. Было тихо, и я расслышал слова Лизы:
— Это мой подарок.
Они обняли друг друга так нежно, как умеют обнимать друг друга только девушки. И они поцеловались. Вернее, их губы слились в поцелуе — я не стал ждать расставания и вернулся на мансарду. Я повернул стул вперед спинкой, сел на него, положил на спинку руки и спрятал в них лицо. Мне было плохо.
Вообще-то в наше время, даже если две девушки целуются, это еще ничего не значит. Лиза, например, спала со мной. Но, как и каждый влюбленный, я сразу вообразил себе самое худшее: Элин — лесбиянка.
Я слышал, как они вернулись. Прошло сколько-то времени, но я не спал. Труба перестала греть, а солнце, медленно поднимаясь в утреннем тумане, еще не начало, и начнет, судя по всему, не скоро. Я встал со стула и осторожно разбудил Элин. Выспаться этой ночью ей было не суждено.
Она, не произнося ни звука, вопросительно посмотрела мне в глаза. Я кивнул в сторону лестницы. Она опустила ресницы в знак согласия. У Элин были карие глаза. У Насти — зеленые.
Во дворе, где от свечек уже давно остались только черные пятна в форме сердца, я, не решаясь к ней прикоснуться, тихо попросил:
— Пойдем со мной.
— В чем дело?
— Ничего не спрашивай. Позже. Скоро все узнаешь. Мы пошли дальше по тропинке. Дачные домики кончились, проволочная ограда — тоже. Тропинка уходила в лес. Мы шли молча, Элин просыпалась на ходу и зябко ежилась. Я снял рубашку, оставшись в одной футболке, и набросил ей на плечи.
— Спасибо, — тихо сказала она.
Тропинка круто повернула вправо, и мы очутились на берегу маленького озера. Густой, почти осязаемый туман лежал на его темной воде и, поддерживаемый по сторонам деревьями, словно пена из пивной кружки, переваливался на зеленые верхушки.
Я глубоко вздохнул, выключил разум, взял Элин за руки и опустился на колени. Рубашка с опущенных плеч упала к ее ногам вслед за мной.
— Элин, я люблю тебя. Больше жизни. С того мгновения, когда я увидел тебя, я понял, что больше не отпущу, что моя жизнь немыслима без тебя. Клянусь, это не пустые красивые слова, это правда. Я согласен на все: согласен делить тебя с Лизой, согласен подчиняться любому твоему желанию и капризу, согласен быть подстилкой под твоими ногами, только позволь мне быть рядом с тобой. Позволь мне любить тебя.
Я произнес все почти без интонации, скороговоркой, слова казались мне банальными и пошлыми… Но Элин потянула меня за руки:
— Встань, сумасшедший… Встань сейчас же…
Она закрыла глаза, нервно сглотнула и вздрогнула всем телом. Я оставался у ее ног.
— Да встань же! — чуть повысив голос, произнесла она. — Я согласна.
Я не поверил тому, что услышал. Все не могло быть так просто. Только когда Элин сама опустилась на колени, и я потянулся к ее губам, и она не отстранилась, я поверил. Мы упали на мокрую от росы траву, и было не холодно, не стыдно и не важно…
Когда мы вернулись в дом, Айра и Глеб еще спали в «бане». Зато в мансарде плакала Валя. Лиза, встретившая нас бесцветным взглядом, сидела рядом на матрасах и утешала ее.
— Что с тобой? — спросила Элин.
— Голова болит… — проныла Валя, совсем как маленькая девочка. — И живот… И Грэга нет!.. Грэг — это, видимо, спутник.
— Он что, иностранец? — спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Не смотри, — сказал Глеб, — своя конопля, домашняя.
— А просекут? — спросил я.
— Да там чуть-чуть совсем. Вон, за домом. Только для частного пользования. Там и не заметят.
Но пить я не стал. Лиза, взяв кастрюльку из моих рук, сделала глоток, но, вроде бы, не пила. Мне это показалось странным — могла же просто отказаться, как я.
За полночь мы снова перебрались на улицу. Глеб развел здоровенный костер, и девчонки принялись через него прыгать. Когда кассета в магнитофоне в очередной раз закончилась, Лиза решительно сказала:
— Все, хватит с нас старины Дэвида. Я уважаю твои вкусы, Глеб, но пора поставить что-нибудь потяжелее.
Лиза умело имитировала легкое наркотическое возбуждение. Я-то видел такое не один десяток раз и легко мог отличить фальшивку, но остальным было не до этого.
Глеб подбросил в костер целое небольшое деревце, и тонкие ветки вспыхнули огромными языками пламени, а струи искр прыснули в ночное небо, заменяя отсутствующие звезды. Треск огня заглушили звуки металла. Это был модный нынче среди золотой молодежи немецкий «Рамштайн». Нет более убийственного сочетания, чем немецкий язык и тяжелая музыка. Но мне, старому металлисту, это сочетание почему-то не нравилось и казалось, что от него очень уж разит попсой.
А с девицами стало происходить нечто. Они принялись плясать вокруг костра. Это еще называют «меситься» и «трясти хаером». В смысле, волосами. А поскольку волосы у всех барышень были что надо, картинка получалась эффектной и довольно забавной. Я вдруг понял, с кем имею дело.
Все эти шикарные подарки, позирование «на плейере», каша из конопли, «Рамштайн», демонстративно скрываемый надлом, которого на самом деле нету, — все это признаки «золотой молодежи». Мажоры, как называла их Настя. Детки, воспитанные, в общем, в благополучных семьях, никогда не испытывавшие больших потрясений в жизни, но всегда очень их желавшие. Я сам был из них, но моя судьба повернулась таким боком, что я оказался среди других. Среди тех, кто действительно забил на эту жизнь, потому что она никогда их не баловала. Черт их разберет, кто мне больше был по душе. Никто, наверное, Я почему-то никогда не понимал ни тех, ни других и не брался копаться в психологии своего поколения. В одних тусовках собирались те, кто считал себя глубоко трагическими личностями, непонятыми, лишними людьми. В других — те, кто на самом деле был такими, но плевал на это с Эйфелевой башни, как и на все остальное. Последние были искреннее, но они рано уходили. А те, которые мажоры, рано или поздно переламывали в себе «отмороженность», находили свое место в жизни, заводили семьи и вспоминали о безбашенной юности со смехом и стыдом.
Валя вдруг оступилась, упала и осталась лежать. Девчонки и Глеб бросились к ней, я тоже нехотя поднялся со складного стульчика, на котором начал дремать, и подошел к Вале.
Она, кажется, потеряла сознание. Все бестолково суетились, Айра брызгала Вале в лицо водой, но та не приходила в себя. Я наклонился над ней и отвел веки. Валя просто притворялась. Я скучающе вздохнул:
— Да все с ней в порядке.
— Что значит, все в порядке? — спросила Лиза. — Она же вырубилась.
Я посмотрел ей в глаза. Мне казалось, я раскусил здесь всех. Кроме нее. Что она делала здесь, зачем занималась этим странным актерством и как это согласовывалось с тем, что я о ней знал?
Я взял Валю на руки и отнес в дом. На втором этаже, где уже было устроено нечто вроде лежбища, я положил ее на матрасы и накрыл одеялом. Ночью стало прохладно.
— В самом деле, — сказала Айра, — хватит беситься. Давайте укладываться.
* * *
На вокзале Грэга ждал черный «мерседес». Он сел на заднее сиденье рядом с седым мужчиной лет пятидесяти в серой тройке и темно-красном в черную полоску галстуке.
— Здравствуйте, Эдуард Фомич.
— Здравствуй, Гришенька. А я вот не утерпел, сам тебя встретил. Очень, знаешь ли, хочется, чтобы ты не ошибся.
— Я сам не верю… — нервно сказал Грэг.
— Да успокойся ты. Давай все по порядку выкладывай. — Эдуард Фомич наклонился вперед. — Трогай. Водитель вывел машину на шоссе.
— Понимаете, — начал Грэг, — я познакомился с ней по Сети.
Эдуард Фомич кивнул.
— Она — обычная девушка, дочь рекламного менеджера одного модельного агентства. Под наше описание не подходит, да и вообще девчонка такая, глуповатая. Ну, вы знаете, мне такие нравятся.
Эдуард Фомич кивнул.
— Мы с ней недолго знакомы, всего недели две. Я представился помощником депутата, сочинил дурацкую историю… В общем, склеил девочку. Ну, все шло как надо. Потом она пригласила меня на день рождения к своей подруге, на дачу. Затея идиотская, но я решил согласиться. А там, представляете, этот парень, Денис. И на шее у него — наши следы.
— Ты уверен?
Грэг перекрестился. Эдуард Фомич поморщился:
— Не богохульствуй, А сам он что сказал?
— Собака, сказал, укусила.
Эдуард Фомич ухмыльнулся:
— В шею?
— В шею, — кивнул Грэг.
— Что за парень?
— Не знаю. Кажется, приятель одной девушки, которая там была. А может, и просто знакомый. Частный детектив.
— Да ну! — удивленно произнес Эдуард Фомич. — Ты думаешь?
— Не знаю. — Грэг пожал плечами. — Может, и врет, а может, и впрямь…
— Ладно. На месте разберемся. Найдешь дом на карте?
— Постараюсь…
— Да ты уж постарайся. Эх, далеко переться!.. Думаешь, долго пробудут?
— А что им? Напьются, завтра с утра опохмелятся, а там лень будет домой ехать. Им торопиться некуда.
Глеб и Айра заночевали в бане. А я остался стеречь ночной покой моих девушек, Элин с Лизой легли рядом с Валей и почти сразу уснули. Оставшись вдруг один на ногах, я совершенно расхотел спать. В мансарде становилось все холоднее, и я решил спуститься вниз, растопить камин. Проходя к лестнице, я заметил, что кастрюлька совсем опустела. Я вспомнил, что, когда мы уходили, каши там оставалось вполне.
Внизу я неумело развел огонь, но тот, будто желая мне помочь, разгорелся, почти не дымил и весело гудел в трубе. Я сделал себе кофе и сел в старое кресло, в общем, довольный судьбой.
Мои мысли снова вернулись к Элин. Мне казалось невероятным, что моя судьба пересеклась с этой девушкой. Подсознательно я понимал, что она была только внешне похожа на Настю. В ней не было Настиной гениальности, бесшабашной решительности, непредсказуемости. Но в ней было то, что я хотел в ней видеть. Это был какой-то дурацкий, неконтролируемый рефлекс, сработавший на нее, и я не хотел с ним бороться.
Я встал из кресла и, осторожно ступая по скрипучим деревянным ступенькам, поднялся на второй этаж. Девушки спали на матрасах, укрывшись толстыми ватными одеялами. Балкон был открыт, и ветер шевелил светлые занавески. Я сделал шаг в комнату и застыл от ужаса, не смея больше двинуться.
В трубе гудел жар камина, горящего внизу. Тихо пел сверчок. На сером небе не было видно ни луны, ни звезд — серебристый свет лился непонятно откуда. Со двора не доносилось ни звука, угли костра, покрываясь слоем пепла, медленно умирали. Настя… Нет, Элин медленно шла по перилам балкона, расставив руки в стороны. Ее глаза были закрыты.
Босыми ногами она делала аккуратный шажок, вытя гивая носок, касалась пальцами гладких деревянных перил толщиной с мужскую руку, переносила тяжесть на ступившую ногу, отрывала от перил другую и, на несколько секунд стоя только на одной ноге, медленно делала еще один шаг.
До балкона было метра три. Двери были раскрыты широко. В один прыжок я мог покрыть метра полтора, не больше. Если ее спугнет мое резкое движение, она упадет не сразу: она проснется и будет секунду или две балансировать на перекладине. Я успею ее поймать.
Передо мной встала другая картина. Настя, сидящая в кресле напротив меня, в каких-нибудь двух шагах. В правой руке, на запястье которой болтаются наручники, она держит пистолет. Мой пистолет. Ствол пистолета находится аккурат под Настиным подбородком, на курке лежит большой палец правой руки. Кисть левой поддерживает рукоять пистолета. Ее руки в крови, кровь течет откуда-то так сильно, что капает с локтей на белую майку Насти.
В тот раз я не успел. Опоздал на сотые доли секунды. В своей жизни я цинично прощал себе все. Кроме того опоздания.
Я переместился на сантиметр вперед. Элин никак не отреагировала на мое движение, продолжая свое шествие. Я передвинулся еще сантиметров на пятьдесят, стараясь не попадать в расплывчатое пятно света, выступающее из балкона. Сделал шаг. Прыгнул.
Я схватил ее, обнял, прижал к себе. Элин была в моих руках, живая и невредимая. И она не проснулась.
Я отнес ее и положил на место. Мои руки тряслись, а стук сердца, казалось, мог разбудить спящих. Больше я из мансарды не уходил.
Я сидел на стуле, прислонившись спиной к трубе камина. Девушки спали. Ночь не просто текла медленно — она застыла на месте. Я пригрелся и стал дремать даже на неудобном стуле. Каждый раз, чувствуя, что засыпаю, я вздрагивал и, едва не придерживая веки пальцами, оживал еще минут на пять,
Очнувшись в очередной раз, я чуть не вскрикнул. Элин снова не было. Но не было и Лизы. На матрасах лежала одна Валя.
Я разобрал скрип последней ступеньки — кто-то спустился по лестнице. Этими «кто-то» были, конечно, Элин и Лиза.
У каждого человека могут быть дела в четыре часа ночи. Но какие дела могут быть в четыре часа ночи у двух девушек на загородной даче, когда все спят? Вот мне тоже стало интересно.
Подождав, пока девушки выйдут из дома, я спустился вниз. Валя осталась спать в мансарде в полном одиночестве,, не считая сверчка.
То, что я увидел, было очень красиво. На площадке у ворот, выставленные в форме сердца, горели маленькие свечки. Лиза, держа Элин за руку, шагнула в центр этого сердца. Элин стала рядом. Было тихо, и я расслышал слова Лизы:
— Это мой подарок.
Они обняли друг друга так нежно, как умеют обнимать друг друга только девушки. И они поцеловались. Вернее, их губы слились в поцелуе — я не стал ждать расставания и вернулся на мансарду. Я повернул стул вперед спинкой, сел на него, положил на спинку руки и спрятал в них лицо. Мне было плохо.
Вообще-то в наше время, даже если две девушки целуются, это еще ничего не значит. Лиза, например, спала со мной. Но, как и каждый влюбленный, я сразу вообразил себе самое худшее: Элин — лесбиянка.
Я слышал, как они вернулись. Прошло сколько-то времени, но я не спал. Труба перестала греть, а солнце, медленно поднимаясь в утреннем тумане, еще не начало, и начнет, судя по всему, не скоро. Я встал со стула и осторожно разбудил Элин. Выспаться этой ночью ей было не суждено.
Она, не произнося ни звука, вопросительно посмотрела мне в глаза. Я кивнул в сторону лестницы. Она опустила ресницы в знак согласия. У Элин были карие глаза. У Насти — зеленые.
Во дворе, где от свечек уже давно остались только черные пятна в форме сердца, я, не решаясь к ней прикоснуться, тихо попросил:
— Пойдем со мной.
— В чем дело?
— Ничего не спрашивай. Позже. Скоро все узнаешь. Мы пошли дальше по тропинке. Дачные домики кончились, проволочная ограда — тоже. Тропинка уходила в лес. Мы шли молча, Элин просыпалась на ходу и зябко ежилась. Я снял рубашку, оставшись в одной футболке, и набросил ей на плечи.
— Спасибо, — тихо сказала она.
Тропинка круто повернула вправо, и мы очутились на берегу маленького озера. Густой, почти осязаемый туман лежал на его темной воде и, поддерживаемый по сторонам деревьями, словно пена из пивной кружки, переваливался на зеленые верхушки.
Я глубоко вздохнул, выключил разум, взял Элин за руки и опустился на колени. Рубашка с опущенных плеч упала к ее ногам вслед за мной.
— Элин, я люблю тебя. Больше жизни. С того мгновения, когда я увидел тебя, я понял, что больше не отпущу, что моя жизнь немыслима без тебя. Клянусь, это не пустые красивые слова, это правда. Я согласен на все: согласен делить тебя с Лизой, согласен подчиняться любому твоему желанию и капризу, согласен быть подстилкой под твоими ногами, только позволь мне быть рядом с тобой. Позволь мне любить тебя.
Я произнес все почти без интонации, скороговоркой, слова казались мне банальными и пошлыми… Но Элин потянула меня за руки:
— Встань, сумасшедший… Встань сейчас же…
Она закрыла глаза, нервно сглотнула и вздрогнула всем телом. Я оставался у ее ног.
— Да встань же! — чуть повысив голос, произнесла она. — Я согласна.
Я не поверил тому, что услышал. Все не могло быть так просто. Только когда Элин сама опустилась на колени, и я потянулся к ее губам, и она не отстранилась, я поверил. Мы упали на мокрую от росы траву, и было не холодно, не стыдно и не важно…
Когда мы вернулись в дом, Айра и Глеб еще спали в «бане». Зато в мансарде плакала Валя. Лиза, встретившая нас бесцветным взглядом, сидела рядом на матрасах и утешала ее.
— Что с тобой? — спросила Элин.
— Голова болит… — проныла Валя, совсем как маленькая девочка. — И живот… И Грэга нет!.. Грэг — это, видимо, спутник.
— Он что, иностранец? — спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38