— спросил я. Я по-прежнему не верил, что Лиза — сумасшедшая.
— Собственно, одно от другого напрямую не зависит, — ответила Фаина. — Психическое расстройство вызывается не вирусом непосредственно, а является следствием проявлений заболевания.
В моей голове образовалась полная каша. Я уже давно потерял логическую нить и вообще не был уверен, есть ли тут логика. Наверное, это была какая-то своя, особая логика.
— Скажите, Фаина, а почему этот вирус вообще назвали вирусом бешенства? По-моему, тут больше различий, чем сходств.
Фаина замялась:
— Ну, не все так просто. Да, действительно этот вирус, если это образование вообще можно так назвать, крайне сложно классифицировать. Дело в том, что его трактовка изначально основывалась на опосредованном сходстве с вирусом бешенства. То есть вирусы схожи по форме и структуре. Яворский считает, что вирус развивается в центральной нервной системе, но это чисто его домысел. Он считает, что вирус через спинной мозг распространяется в продолговатый и головной мозг и вызывает перманентные психические расстройства, но это тоже, простите, вилами на воде писано. Он ведь Даже не держал его в руках, образно выражаясь…
— Бр-р-р! — Я замотал головой. — Ничего не понимаю!
Виталий Полосухин
— Ладно. — Фаина махнула рукой. — Как это сейчас говорят?.. Забейте. Каждый сходит с ума по-своему. Мой патрон, право же, заслужил свое право на чудачество. Давайте вернемся к нашему делу.
И Фаина стала задавать мне вопросы. В общем-то это были не только вопросы и ответы: я просто рассказал ей всю историю моего общения с Лизой. С той лишь разницей, что наше знакомство началось не с наводки Навигатора, а сразу со знакомства в Интернете. Фаина внимательно слушала меня, кивала, иногда задавала наводящие или уточняющие вопросы. Я старался помочь ей изо всех сил. Но когда мы дошли до эпизода на квартире Лизы, на котором и закончилось наше знакомство, про шприц я ничего не сказал.
— Что ж, для начала вполне достаточно. А там видно будет. Пойдемте передохнем и перекусим.
Мы вернулись в гостиную. Павел сидел за столом и занимался странным делом: положив растопыренную пятерню на стол, он быстро колол между пальцами ножом, поочередно в каждый промежуток. Я понял, отчего стол был так странно исколот.
Я подошел поближе и стал наблюдать. Павел делал это очень быстро: у него была поразительная реакция. Лезвие j так и мелькало между пальцами.
Он резко остановился и посмотрел на меня.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Бодрит. Как русская рулетка, только безопаснее. Хочешь попробовать?
Он смотрел на меня испытующе, и в его глазах явно читался вызов: слабо? На «слабо» я обычно не попадаюсь Но когда меня ловит вот такой парень, который силой мышц сгибает стальные прутья и уважает только таких же, я попадаюсь.
Я положил пятерню на стол.
Он начал очень медленно, чтобы я видел, как нож втыкается в крышку стола, перескакивает над фалангой пальца, втыкается, перескакивает, втыкается, перескакивает, втыкается, перескакивает…
Павел постепенно увеличивал скорость, и я начал нервничать.
— Только не дергайся, — тихо сказал он. — Иначе собьюсь.
Я вспотел. Но рука словно вросла в дерево. Лезвие замелькало с невероятной быстротой. Я с трудом удержался, чтобы не зажмуриться. Вдруг он поднял нож, занес над ладонью… и со всего размаху воткнул в мою руку!
Все происходило, как при замедленной киносъемке. Как тогда, на квартире Лизы. Павел все сделал очень быстро, молниеносно. Лезвие, сбившись с ритма, блеснуло в воздухе, замерло на терцию, сместилось и устремилось в центр моей кисти. Но этой терции мне хватило, чтобы отдернуть руку. Я никогда не подумал бы, что у меня реакция лучше, чем у него. Но оказалось именно так. И если учитывать, что я был совершенно не готов к такому повороту, то выходило, что она была намного лучше.
— Ты что, сдурел!!! — вскричал я, вскакивая из-за стола. Павел спокойно улыбался.
— Она тебя укусила, — утвердительно сказал он. — Успокойся, проверка на вшивость.
Я медленно приходил в себя:
— Что значит — укусила?
— То и значит. Как ты объясняешь себе такие рефлексы? Уж не собственной ли крутизной?
— А почему нет? — вызывающе спросил я. — У меня второй дан по тэквондо.
— Да хоть сто второй. Я себя знаю.
— А если бы она меня не кусала?
— Тебе ничего не угрожало.
Вошла Фаина.
— Что случилось? Кто кричал? — весело спросила она. Я посмотрел на Павла — тот равнодушно глядел в окно.
— Да так, — сказал я. — Уточнили кое-что.
— Тогда пойдемте на кухню, все уже готово.
Когда к вечеру меня, совершенно благорастворившегося, загружали в тот самый «лексус», у меня уже не было сил удивляться. За руль села Фаина. Она, видимо, давно привыкла к этой машине или совершенно не имела склонности выпендриваться. Но водила как заправская гонщица. Пока мы ехали до шоссе, она гнала под сто восемьдесят, сверкая фарами и мастерски вписываясь в повороты. Когда нам навстречу вынырнул испуганный «Москвич» и я, давно вросший в кресло, думал; все, кранты и машине и мне — Фаина так хладнокровно обогнула его, что водитель, наверное, даже не понял, что это было.
Она срывалась на каждом светофоре, каждый раз идя на пределе допустимой скорости, а гаишники, провожая это чудо обалделым взглядом, даже не думали махать жезлами или выкидывать другие свои фокусы. Фаина была королевой дороги.
Я никогда не участвовал в гонках класса «Формула-1», но теперь легко мог представить себе, что это такое. Я даже вошел во вкус. Фаина, небрежно держа рулевое колесо, пыталась заговорить со мной, но во мне все было поглощено адреналином, в том числе и собеседник. Выбираясь из «лексуса» на подгибающихся ногах, я пробормотал на прощание:
— Звоните по малейшему поводу и без повода.
— Договорились, — кивнула Фаина. И потекли дни в ожидании.
Не бывает длинной дорога, которая ведет к дому. Она и глаже, и шире, и лужи на ней не такие глубокие. Верный конь идет ровно, не тряско, оберегая не до конца зажившие раны хозяина, — умный, проверенный в походах друг. Так неспешно, в такт конскому шагу, текли мысли дружинника Тверда, когда под вечер, спустя седьмицу после отъезда из Киева, приблизились они наконец к родным местам. Этой ночью в последний раз придется им спать в корчме, а завтра уже обнимет он мать, отца, младших братьев и сестер. Но сперва свернет в маленькое лесное селеньице, где ждет не дождется молодца из похода Влада.
— Заулыбался! — шутливо изумился его спутник. — Не иначе — зазнобушку вспомнил!
Твёрд только вздохнул. Эх, пустить бы сейчас коня вскачь — до темноты еще обнимал бы любимую. Но глубокая рана в боку, нанесенная острым византийским клинком, еще сочилась временами розовым, а к вечеру от тряски начинала немилосердно ныть.
— Я на тебя посмотрю, Яромир, когда обратно к Киеву поедем. Еще заревешь без девок своих! — отшутился Твёрд.
— Да что без них реветь, девок пригожих везде хватает. Разве что в твоей деревне их нет. Одну нашел — и рад! Да и та небось не ждет уже! — не отставал от друга Яромир.
Твёрд отмахнулся от шутника. А по сердцу пахнула холодком потаенная, от себя скрываемая мысль — вдруг да правда не дождалась? И сразу солнышко, до сего момента ласково пригревавшее, затянулось серой пеленой. В лицо ударил порыв холодного ветра.
Твёрд поежился и плотнее запахнулся в плащ.
— Да, сурово встречают нас здешние духи! — не унывал Яромир. — Видно, плохо ты с ними ладил, что даже домой тебя пускать не хотят!
— Пустят! — ответил Твёрд. Ветер набирал силу, все настойчивее толкал в грудь, Заморосило. Твёрд стиснул зубы — холод и тряская рысь растревожили-таки рану. Ну да ничего, еще два поворота — и «Щедрый двор» старого Некраса.
А между тем дождь перешел в густой снег. Ветер подхватывал его горстями и кидал в лицо путникам. Дорога вмиг побелела, словно вернулась зима. Точно духи и впрямь решили загородить дружинникам дорогу. Начиналась метель.
— До темноты-то успеем ? — прокричал Яромир.
—Должны! — ответил Твёрд, пригибаясь к конской гриве и всматриваясь в сплошную пелену перед собой. А снег валил все Щеи скоро вовсе не стало видно дороги.
— Стой! — крикнул вдруг Яромир. — Это, что ли, твоя корчма?
— Похоже, — неуверенно произнес Твёрд, спешиваясь. Перед ним ощетинился заостренными верхушками забор. Раньше, помнится, такого не было. Может, места неспокойнее стали?
Твёрд постучал в ворота.
— Кого еще леший принес? — раздалось наконец.
— Путники мы, решили Некраса проведать! — откликнулся Твёрд.
— Вот и проведайте, а здесь вам делать нечего! — недобро отозвались изнутри. — На буевище давно Некрас.
— Пусти, хозяин, грех живых людей за забором оставлять! Боги накажут! — с угрозой в голосе крикнул через забор Яромир.
— Знаем мы таких живых. Пусти только, — глухо отозвалось со двора. — А ну ругнитесь покрепче!
— Мать твою так-растак, хозяин эдакий! — охотно отозвался Яромир.
Изнутри загромыхали засовом. Ворота приоткрылись, и в щель показалось недоверчивое лицо корчмаря. В руке он сжимал острый кол. Зыркнув для верности туда-сюда глазами, хозяин впустил постояльцев.
— Знаем мы таких живых! — повторил он, запирая засов. — Только пусти — потом не отвадишь…
— Да люди мы, души христианские. Хочешь — перекрещусь? — предложил Твёрд.
— А проку? Ваш византийский бог сюда не заглядывает, — продолжал рассуждать корчмарь. — Матерном — оно надежнее. Не любят они этого.
Вернувшись в тепло, хозяин не стал приветливее. Хмуро выставил на стол небогатый ужин, налил гостям по кружке кислого пива, хмуро пересчитал деньги за постой и показал комнату. Посидеть с постояльцами отказался и торопливо убрался на свою половину дома, откуда доносились скрип люльки и негромкое баюканье. Твёрд на такое обхождение только пожал плечами.
— Боится, видимо. А чего боится — леший его разберет! Мecmo тут всегда было доходное, безопасное, народ вокруг мирный…
Еда, впрочем, у хмурого корчмаря была обильной, комната — теплой, а лежанки — широкими. Путь измотал Тверда, тепло утешило рану, и он, как в перину, провалился в крепкий сон.
Снился ему его родной лес. Будто идет он к себе домой по глубокому, по колено, снегу. В руке меч. А лес вокруг вроде бы знакомый и вроде бы нет. А главное — чем ближе к жилью, тем гуще и гуще. Деревья тонкие, высокие — из-за ветвей неба не видно, и все ели да осины. И уже не деревья это вовсе, а забор нового корчмаря. Вот и хорошо, подумал Твёрд, сейчас зайду, разбужу Яромира, вместе домой отправимся. Только ворот не видно — сплошной забор в обе стороны. Бросился Твёрд бегом, ног под собой не чует, рана болит, словно в ней кто-то острым железом ковыряет, и вдруг, сам не зная как, очутился за забором.
Снаружи зима была, а внутри — весна, земля голая и сырая, лужи по всему двору. Только… пусто во дворе. Спят ещё все, решил Твёрд. Подошел к двери, чтобы постучать, а дверь не заперта.
Вошел в сени — никого. В горницу — никого. Поднялся по лестнице.
Комната, где они с Яромиром спали, стояла пустая, выхо-ложенная давно, только ставень отвязанный на ветру стучит. Выглянул Твёрд в окно, а у забора — Яромир, и обнимает он невесту Твёрдову, Владу.
А та ему улыбается.
Твёрд дернулся было к ним и проснулся. Бок и в самом деле болел. В светце догорала лучина. «Странно, —подумал дружинник, — не могли мы зажженную лучину оставить. Может, зажег кто?» Он приподнялся на локте и прислушался.
Метель, бушевавшая весь вечер, уже улеглась. В корчме было пронзительно тихо — ни сверчка, ни шороха. Только Яроми негромко дышал на соседней лавке.
Лучина треснула, зашипел упавший в плошку с водой уголек. Твёрд повернул голову. Дверь, перед сном запертая на крепкий засов, была распахнута. В проеме стояла Влада.
Несколько мгновений прошло в напряженном молчании —, Твёрд пристально разглядывал свою невесту. Девушка была в одной рубашке, неподпоясанная и без оберегов, льняные волосы распущены — словно вырвалась из священного хоровода в купольскую ночь. На бледном лице ярко мерцали глаза и выделялись вишнево-бурые губы. «Откуда она здесь? Отдали замуж за корчмаря ? Или это не Влада, а только ее призрак ?» — заметались мысли в голове Тверда.
Влада тоже молчала, печально глядя на своего возлюбленного.
Потом подошла и присела рядом. От ее взгляда Твёрду стало не по себе. «Похудела», — заметил он, разглядывая ее остренький подбородок и шею с голубой паутинкой вен. Ворот рубахи был расстегнут, и в самой глубине выреза темной звездочкой на молочной белизне кожи выделялась родинка. Прежде он ее не видел — было до его отъезда в Киев между ними немного; целовались только да за руки через купальский костер прыгали.
Влада плавно протянула руку и коснулась узкой ладошкой его лба. Кожа ее была прохладной, словно девушка только что вошла с мороза, и шелковистой на ощупь. Твёрду отчего-то представилось, что тонкие пальцы оставляют светящиеся полосы на его лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Собственно, одно от другого напрямую не зависит, — ответила Фаина. — Психическое расстройство вызывается не вирусом непосредственно, а является следствием проявлений заболевания.
В моей голове образовалась полная каша. Я уже давно потерял логическую нить и вообще не был уверен, есть ли тут логика. Наверное, это была какая-то своя, особая логика.
— Скажите, Фаина, а почему этот вирус вообще назвали вирусом бешенства? По-моему, тут больше различий, чем сходств.
Фаина замялась:
— Ну, не все так просто. Да, действительно этот вирус, если это образование вообще можно так назвать, крайне сложно классифицировать. Дело в том, что его трактовка изначально основывалась на опосредованном сходстве с вирусом бешенства. То есть вирусы схожи по форме и структуре. Яворский считает, что вирус развивается в центральной нервной системе, но это чисто его домысел. Он считает, что вирус через спинной мозг распространяется в продолговатый и головной мозг и вызывает перманентные психические расстройства, но это тоже, простите, вилами на воде писано. Он ведь Даже не держал его в руках, образно выражаясь…
— Бр-р-р! — Я замотал головой. — Ничего не понимаю!
Виталий Полосухин
— Ладно. — Фаина махнула рукой. — Как это сейчас говорят?.. Забейте. Каждый сходит с ума по-своему. Мой патрон, право же, заслужил свое право на чудачество. Давайте вернемся к нашему делу.
И Фаина стала задавать мне вопросы. В общем-то это были не только вопросы и ответы: я просто рассказал ей всю историю моего общения с Лизой. С той лишь разницей, что наше знакомство началось не с наводки Навигатора, а сразу со знакомства в Интернете. Фаина внимательно слушала меня, кивала, иногда задавала наводящие или уточняющие вопросы. Я старался помочь ей изо всех сил. Но когда мы дошли до эпизода на квартире Лизы, на котором и закончилось наше знакомство, про шприц я ничего не сказал.
— Что ж, для начала вполне достаточно. А там видно будет. Пойдемте передохнем и перекусим.
Мы вернулись в гостиную. Павел сидел за столом и занимался странным делом: положив растопыренную пятерню на стол, он быстро колол между пальцами ножом, поочередно в каждый промежуток. Я понял, отчего стол был так странно исколот.
Я подошел поближе и стал наблюдать. Павел делал это очень быстро: у него была поразительная реакция. Лезвие j так и мелькало между пальцами.
Он резко остановился и посмотрел на меня.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я.
— Бодрит. Как русская рулетка, только безопаснее. Хочешь попробовать?
Он смотрел на меня испытующе, и в его глазах явно читался вызов: слабо? На «слабо» я обычно не попадаюсь Но когда меня ловит вот такой парень, который силой мышц сгибает стальные прутья и уважает только таких же, я попадаюсь.
Я положил пятерню на стол.
Он начал очень медленно, чтобы я видел, как нож втыкается в крышку стола, перескакивает над фалангой пальца, втыкается, перескакивает, втыкается, перескакивает, втыкается, перескакивает…
Павел постепенно увеличивал скорость, и я начал нервничать.
— Только не дергайся, — тихо сказал он. — Иначе собьюсь.
Я вспотел. Но рука словно вросла в дерево. Лезвие замелькало с невероятной быстротой. Я с трудом удержался, чтобы не зажмуриться. Вдруг он поднял нож, занес над ладонью… и со всего размаху воткнул в мою руку!
Все происходило, как при замедленной киносъемке. Как тогда, на квартире Лизы. Павел все сделал очень быстро, молниеносно. Лезвие, сбившись с ритма, блеснуло в воздухе, замерло на терцию, сместилось и устремилось в центр моей кисти. Но этой терции мне хватило, чтобы отдернуть руку. Я никогда не подумал бы, что у меня реакция лучше, чем у него. Но оказалось именно так. И если учитывать, что я был совершенно не готов к такому повороту, то выходило, что она была намного лучше.
— Ты что, сдурел!!! — вскричал я, вскакивая из-за стола. Павел спокойно улыбался.
— Она тебя укусила, — утвердительно сказал он. — Успокойся, проверка на вшивость.
Я медленно приходил в себя:
— Что значит — укусила?
— То и значит. Как ты объясняешь себе такие рефлексы? Уж не собственной ли крутизной?
— А почему нет? — вызывающе спросил я. — У меня второй дан по тэквондо.
— Да хоть сто второй. Я себя знаю.
— А если бы она меня не кусала?
— Тебе ничего не угрожало.
Вошла Фаина.
— Что случилось? Кто кричал? — весело спросила она. Я посмотрел на Павла — тот равнодушно глядел в окно.
— Да так, — сказал я. — Уточнили кое-что.
— Тогда пойдемте на кухню, все уже готово.
Когда к вечеру меня, совершенно благорастворившегося, загружали в тот самый «лексус», у меня уже не было сил удивляться. За руль села Фаина. Она, видимо, давно привыкла к этой машине или совершенно не имела склонности выпендриваться. Но водила как заправская гонщица. Пока мы ехали до шоссе, она гнала под сто восемьдесят, сверкая фарами и мастерски вписываясь в повороты. Когда нам навстречу вынырнул испуганный «Москвич» и я, давно вросший в кресло, думал; все, кранты и машине и мне — Фаина так хладнокровно обогнула его, что водитель, наверное, даже не понял, что это было.
Она срывалась на каждом светофоре, каждый раз идя на пределе допустимой скорости, а гаишники, провожая это чудо обалделым взглядом, даже не думали махать жезлами или выкидывать другие свои фокусы. Фаина была королевой дороги.
Я никогда не участвовал в гонках класса «Формула-1», но теперь легко мог представить себе, что это такое. Я даже вошел во вкус. Фаина, небрежно держа рулевое колесо, пыталась заговорить со мной, но во мне все было поглощено адреналином, в том числе и собеседник. Выбираясь из «лексуса» на подгибающихся ногах, я пробормотал на прощание:
— Звоните по малейшему поводу и без повода.
— Договорились, — кивнула Фаина. И потекли дни в ожидании.
Не бывает длинной дорога, которая ведет к дому. Она и глаже, и шире, и лужи на ней не такие глубокие. Верный конь идет ровно, не тряско, оберегая не до конца зажившие раны хозяина, — умный, проверенный в походах друг. Так неспешно, в такт конскому шагу, текли мысли дружинника Тверда, когда под вечер, спустя седьмицу после отъезда из Киева, приблизились они наконец к родным местам. Этой ночью в последний раз придется им спать в корчме, а завтра уже обнимет он мать, отца, младших братьев и сестер. Но сперва свернет в маленькое лесное селеньице, где ждет не дождется молодца из похода Влада.
— Заулыбался! — шутливо изумился его спутник. — Не иначе — зазнобушку вспомнил!
Твёрд только вздохнул. Эх, пустить бы сейчас коня вскачь — до темноты еще обнимал бы любимую. Но глубокая рана в боку, нанесенная острым византийским клинком, еще сочилась временами розовым, а к вечеру от тряски начинала немилосердно ныть.
— Я на тебя посмотрю, Яромир, когда обратно к Киеву поедем. Еще заревешь без девок своих! — отшутился Твёрд.
— Да что без них реветь, девок пригожих везде хватает. Разве что в твоей деревне их нет. Одну нашел — и рад! Да и та небось не ждет уже! — не отставал от друга Яромир.
Твёрд отмахнулся от шутника. А по сердцу пахнула холодком потаенная, от себя скрываемая мысль — вдруг да правда не дождалась? И сразу солнышко, до сего момента ласково пригревавшее, затянулось серой пеленой. В лицо ударил порыв холодного ветра.
Твёрд поежился и плотнее запахнулся в плащ.
— Да, сурово встречают нас здешние духи! — не унывал Яромир. — Видно, плохо ты с ними ладил, что даже домой тебя пускать не хотят!
— Пустят! — ответил Твёрд. Ветер набирал силу, все настойчивее толкал в грудь, Заморосило. Твёрд стиснул зубы — холод и тряская рысь растревожили-таки рану. Ну да ничего, еще два поворота — и «Щедрый двор» старого Некраса.
А между тем дождь перешел в густой снег. Ветер подхватывал его горстями и кидал в лицо путникам. Дорога вмиг побелела, словно вернулась зима. Точно духи и впрямь решили загородить дружинникам дорогу. Начиналась метель.
— До темноты-то успеем ? — прокричал Яромир.
—Должны! — ответил Твёрд, пригибаясь к конской гриве и всматриваясь в сплошную пелену перед собой. А снег валил все Щеи скоро вовсе не стало видно дороги.
— Стой! — крикнул вдруг Яромир. — Это, что ли, твоя корчма?
— Похоже, — неуверенно произнес Твёрд, спешиваясь. Перед ним ощетинился заостренными верхушками забор. Раньше, помнится, такого не было. Может, места неспокойнее стали?
Твёрд постучал в ворота.
— Кого еще леший принес? — раздалось наконец.
— Путники мы, решили Некраса проведать! — откликнулся Твёрд.
— Вот и проведайте, а здесь вам делать нечего! — недобро отозвались изнутри. — На буевище давно Некрас.
— Пусти, хозяин, грех живых людей за забором оставлять! Боги накажут! — с угрозой в голосе крикнул через забор Яромир.
— Знаем мы таких живых. Пусти только, — глухо отозвалось со двора. — А ну ругнитесь покрепче!
— Мать твою так-растак, хозяин эдакий! — охотно отозвался Яромир.
Изнутри загромыхали засовом. Ворота приоткрылись, и в щель показалось недоверчивое лицо корчмаря. В руке он сжимал острый кол. Зыркнув для верности туда-сюда глазами, хозяин впустил постояльцев.
— Знаем мы таких живых! — повторил он, запирая засов. — Только пусти — потом не отвадишь…
— Да люди мы, души христианские. Хочешь — перекрещусь? — предложил Твёрд.
— А проку? Ваш византийский бог сюда не заглядывает, — продолжал рассуждать корчмарь. — Матерном — оно надежнее. Не любят они этого.
Вернувшись в тепло, хозяин не стал приветливее. Хмуро выставил на стол небогатый ужин, налил гостям по кружке кислого пива, хмуро пересчитал деньги за постой и показал комнату. Посидеть с постояльцами отказался и торопливо убрался на свою половину дома, откуда доносились скрип люльки и негромкое баюканье. Твёрд на такое обхождение только пожал плечами.
— Боится, видимо. А чего боится — леший его разберет! Мecmo тут всегда было доходное, безопасное, народ вокруг мирный…
Еда, впрочем, у хмурого корчмаря была обильной, комната — теплой, а лежанки — широкими. Путь измотал Тверда, тепло утешило рану, и он, как в перину, провалился в крепкий сон.
Снился ему его родной лес. Будто идет он к себе домой по глубокому, по колено, снегу. В руке меч. А лес вокруг вроде бы знакомый и вроде бы нет. А главное — чем ближе к жилью, тем гуще и гуще. Деревья тонкие, высокие — из-за ветвей неба не видно, и все ели да осины. И уже не деревья это вовсе, а забор нового корчмаря. Вот и хорошо, подумал Твёрд, сейчас зайду, разбужу Яромира, вместе домой отправимся. Только ворот не видно — сплошной забор в обе стороны. Бросился Твёрд бегом, ног под собой не чует, рана болит, словно в ней кто-то острым железом ковыряет, и вдруг, сам не зная как, очутился за забором.
Снаружи зима была, а внутри — весна, земля голая и сырая, лужи по всему двору. Только… пусто во дворе. Спят ещё все, решил Твёрд. Подошел к двери, чтобы постучать, а дверь не заперта.
Вошел в сени — никого. В горницу — никого. Поднялся по лестнице.
Комната, где они с Яромиром спали, стояла пустая, выхо-ложенная давно, только ставень отвязанный на ветру стучит. Выглянул Твёрд в окно, а у забора — Яромир, и обнимает он невесту Твёрдову, Владу.
А та ему улыбается.
Твёрд дернулся было к ним и проснулся. Бок и в самом деле болел. В светце догорала лучина. «Странно, —подумал дружинник, — не могли мы зажженную лучину оставить. Может, зажег кто?» Он приподнялся на локте и прислушался.
Метель, бушевавшая весь вечер, уже улеглась. В корчме было пронзительно тихо — ни сверчка, ни шороха. Только Яроми негромко дышал на соседней лавке.
Лучина треснула, зашипел упавший в плошку с водой уголек. Твёрд повернул голову. Дверь, перед сном запертая на крепкий засов, была распахнута. В проеме стояла Влада.
Несколько мгновений прошло в напряженном молчании —, Твёрд пристально разглядывал свою невесту. Девушка была в одной рубашке, неподпоясанная и без оберегов, льняные волосы распущены — словно вырвалась из священного хоровода в купольскую ночь. На бледном лице ярко мерцали глаза и выделялись вишнево-бурые губы. «Откуда она здесь? Отдали замуж за корчмаря ? Или это не Влада, а только ее призрак ?» — заметались мысли в голове Тверда.
Влада тоже молчала, печально глядя на своего возлюбленного.
Потом подошла и присела рядом. От ее взгляда Твёрду стало не по себе. «Похудела», — заметил он, разглядывая ее остренький подбородок и шею с голубой паутинкой вен. Ворот рубахи был расстегнут, и в самой глубине выреза темной звездочкой на молочной белизне кожи выделялась родинка. Прежде он ее не видел — было до его отъезда в Киев между ними немного; целовались только да за руки через купальский костер прыгали.
Влада плавно протянула руку и коснулась узкой ладошкой его лба. Кожа ее была прохладной, словно девушка только что вошла с мороза, и шелковистой на ощупь. Твёрду отчего-то представилось, что тонкие пальцы оставляют светящиеся полосы на его лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38