Наверное, интересный был сон, потому что осталось от него ощущение зачарованности, чувство путешествия в какие-то волшебные дивные места. Она пыталась удержать ускользающие воспоминания, вернуть их, как тонущее сокровище, в мир яви.
Что-то там было такое о женщине… Красавица в золотой короне, нет – это были золотые волосы, великолепные толстые косы золотых волос, как у Лорелин, уложенные вокруг головы. И еще осталось от нее впечатление царственности. Откуда я знаю, что это была королева? Почему-то я в этом уверена. И эти роскошные волосы! Она, помню, расколола их, и они упали золотыми канатами, прямо до пола, и она села их расплетать, и тогда волосы разлетелись вокруг нее, сияя, как морская рябь на солнце. Эйлия попыталась вернуть видение. Чего бы я не отдала за такие волосы, такие синие глаза! Но она не выглядела счастливой. Скорее встревоженной. Да, когда ее муж – то есть, наверное, это был ее муж, человек с темными волосами и печальным лицом, – вошел и заговорил с ней. Я еще помню их голоса – они говорили насчет пришествия Врага, и что надо защитить… Кого? Их дочь? Да, дочь. И ее звали… а как? Эл… что-то такое…
Мокрое полотенце хлопнуло ее по щеке, и весь сон исчез из памяти.
– Червячок, вставай! – раздался голос Люсины. – Утренний колокол!
Эйлия со стоном села.
«Что за гадость! Никогда еще не было у меня такого яркого сна и такой вышел бы из него рассказ, а теперь уже никогда не вспомнить».
Забавно, как всегда забываются подробности снов, подумала она, стоя уже в очереди в умывальную. А ведь есть еще сны, наверное, про которые сама не помнишь? Это как будто ты не один человек, а двое, и у одного есть от другого тайны.
Люсина все поглядывала на нее и подхихикивала, но Эйлия не обращала внимания. Злоба этой девицы теперь была скорее исключением, чем правилом. После того как Лорелин так решительно защитила островитянку, Люсина и ее подруги научились не обсуждать Эйлию в глаза. И к тому же сейчас, когда экзамены уже близко, многие из них обращались к Эйлии за помощью.
– Ну и наглость! – возмущалась Лорелин. – Сначала ведут себя по-хамски, а потом одалживаются у твоих мозгов!
– А мне все равно, – отвечала Эйлия. – Они такие робкие становятся, когда просят, это даже смешно. Я уже на них не сержусь.
Она выглянула в окошко. Только несколько жалких клочков снега еще кое-где держались, затаившись под кустами и в ложбинках. Зима решительно кончилась. Эйлия все думала, что это ранняя оттепель, пока не заметила зеленые ростки, пробивающиеся из земли, и начинающие распускаться цветы: подснежники, фиалки. «Зимой!» – подумала в радостном изумлении Эйлия, потому что на Большом острове до цветов было бы еще не меньше месяца. Ветви деревьев, еще пару недель назад черные и голые, как головешки в очаге, набухали бесчисленными почками, расширяющиеся зеркальца талой воды отражали синеву небес, и трава под рябью их поверхностей зеленела, как водоросли в приливных лужах. Ветер становился теплее и влажным живым запахом весны дул в окна, открытые снизу для притока свежего воздуха.
С весенним равноденствием год начался заново в празднике Тамалий, Зажигания Звезд, которым отмечалось Сотворение. Вчера вечером девочки были на всенощной в церкви паладинов. Подобный гроту, ее зал был освещен сотнями свечей, символизирующих только что сотворенные звезды, и вел службу отец Дамион, облаченный поверх сутаны в золотую праздничную мантию, дар от монахинь церкви. На спине этой мантии был вышит святой Атариэль, покоряющий дракона. Эйлия не могла оторвать глаз от священника. Он был так красив, что сердце щемило. И никогда в жизни она не старалась так запомнить все подробности. Ожидая своей очереди умыться, она глядела на лучи солнца, как знамена, висящие из окна, но видела только обстановку церкви, сплетение света и тени, и посреди всего этого – мужчина, будто созданный из света.
Ее самое волновали странности ее поведения, связанные с Дамионом. Ранее удовлетворяясь молчаливым обожанием издали, сейчас она старалась, к своему собственному осуждению, появляться повсюду, где будет он. Вчера она добавила в прическу ленты и причесалась по-новому, заплетя косички у висков, в надежде, что его взгляд на миг осветит и ее тоже. Это было глупо, и она сама это знала: ничего она для священника не значит и значить не может. Но на краткий миг она наполовину уговорила себя, что он, конечно же, посмотрел на нее, хотя и мельком, и когда служба кончилась, она вышла в блаженном тумане.
– А правда, отец Дамион был сегодня великолепен? – произнес позади голос Белины.
Эйлия чуть виновато вздрогнула, услышав высказанные вслух свои мысли.
– Капеллан? – спросила она, имитируя удивление.
– Ну, Эйлия! – воскликнула Белина. – У тебя всегда голова в облаках. Не верю, что ты никогда не обращала внимания на Дамиона – он же так красив! Мы все в него влюблены!
– Белина, Дамион – священник! – укорила ее Арианлин. – Девочки, вы все ведете себя глупо. Он же дал обет целомудрия.
– Знаю, – с сожалением сказала Белина. – Такой мужчина пропадает.
И несколько вздохов донеслись ей в ответ. Слушая, как одноклассницы обсуждают Дамиона, Эйлия испытала непонятную ревность. Она, которая никогда не отказывалась ничем поделиться, разозлилась за то, что они тоже радуются ангельской красоте священника. И говорят о нем так грубо, так… обыденно – будто он обыкновенный! И все равно ода жадно слушала разговор по дороге на завтрак, надеясь узнать что-нибудь интересное.
– Девушки, выше голову! – как можно ироничнее заявила Жанет. – В Академии ходят слухи, что он нетверд в вере. Несколько раз за последние месяцы обращался к аббату и приору – а они его исповедники. Может, он вообще сложит с себя сан и на ком-нибудь из вас женится.
Эйлия чуть не подавилась. Дамион женится! Об этом было думать еще ужаснее, чем если он просто уйдет из Академии. Вдруг на нее накатил бессмысленный приступ ненависти к этой предполагаемой жене.
– А у него, наверное, уже есть любовь, – заявила Люсина.
– Не может быть! – ахнула Белина.
– Он все время уходит на долгие прогулки по округе. Наверняка навещает какую-нибудь девицу, спорить могу.
– Люсина! – воскликнула возмущенная Арианлин. – Нельзя говорить такие вещи!
Люсина упрямо тряхнула темноволосой головой:
– Вот увидите – все дело в женщине. Как же, в вере нетверд! Есть только одна причина для мужчины сложить с себя сан.
Эйлия больше не могла выдержать. Она постаралась отстать от них, щеки у нее горели от возмущения и досады, пока щебечущие голоса не затихли впереди.
Лорелин тоже шла позади процессии, и лицо у нее было вытянуто – только подругой причине, как знала Эйлия. Накануне мать-настоятельница вызвала Лорелин к себе в кабинет – наверняка не для похвалы. С тех самых пор девушка и ходила как в воду опущенная. Эйлия оглянулась на нее с некоторым чувством вины. Еще после службы в праздник Триналии она держалась от высокой блондинки несколько поодаль. Зависть к ней, пусть даже мимолетная, испугала Эйлию. Вопросив свою совесть, она стала беспокоиться, что обхаживает Лорелин не ради истинной дружбы, а чтобы поближе быть к отцу Дамиону. И потому постаралась отдалиться от нее.
Но сейчас поникшая фигура, опущенные глаза Лорелин излучали такое отчаяние, что Эйлия, которая собиралась незаметно пройти мимо, замедлила шаг.
– Лори, что с тобой?
– Ничего, – ответила Лорелин мрачным тоном. – Ничего хорошего.
Она подняла глаза и прямо посмотрела на Эйлию, которой, как всегда, нелегко было выдерживать ее взгляд. Глаза были такие светлые, ясные и синие, и в то же время – воздушные и проницательные. Иногда они казались Эйлии глазами ангела, иногда – глазами ребенка. Под горящей чистотой этих глаз она как-то тушевалась, хотя в них не было ни обвинения, ни упрека.
– А что такое? – спросила она. – Преподобная мать тебя за что-то песочила?
Лорелин покачала головой, будто в сомнении.
– Песочила? Если бы так. Нет, она меня вызвала и велела мне подумать насчет пострига. Я ей сказала, что не хочу быть монахиней, но она велела мне не отказываться, а подумать. Монахини будут за мной смотреть, кормить, одевать и укрывать, если я приду жить с ними. Я понимаю, что она мне добра желает, Эйлия, и на самом деле у меня почти и нет иного выбора. Я сирота и бедна как церковная мышь. Но мне сама мысль об этом невыносима: сменить имя на какой-нибудь ужас вроде Чистота или Набожность и таскаться всю оставшуюся жизнь в рясе и покрывале.
Эйлия попыталась взять бодрый тон:
– Не так уж это ужасно – быть монахиней. Я сама об этом подумываю.
Светлые глаза Лорелин чуть не вылезли на лоб:
– Ты хочешь пойти в монастырь?
– А что такое? – ответила Эйлия с несколько излишним нажимом. – Чем это так уж хуже, чем выйти замуж и рожать детей, пока не помрешь от истощения? Будь я монахиней, я бы всю жизнь могла учиться – читать рукописи и диссертации. Может быть, даже сама написала бы свою…
Она замолчала – собственная горячность удивила ее самое.
– Ну, так ты же умная, – с некоторой завистью возразила Лорелин, – так потому тебе и все равно. А я вот тут как в клетке.
Она выглянула из окна на высокие закрытые ворота внутренней цитадели, и на лице ее явно читалось отвращение.
– Монастырь – не тюрьма, – начала было Эйлия.
– А с виду не отличить. И вообще, я думаю, что для пострига нужно это… как ты его называешь? Прозвание.
– Призвание, – поправила Эйлия. – Может, у тебя оно есть, только ты его еще не осознала.
Лорелин помолчала недолго.
– Есть одна вещь, – сказала она, – о которой я точно знаю, что хотела бы это делать, только монастырь здесь ни при чем. И если меня здесь запрут, это никогда не получится.
Эйлия не поняла:
– А что же это такое? Лицо Лорелин погасло.
– В том-то и беда. Я не знаю – просто чувство такое. Помнишь тот вечер, когда я говорила, что хорошо бы быть рыцарем? Вот тогда мне казалось, что еще чуть-чуть – и я пойму, зачем я здесь. – Она стояла неподвижно, глядя в пространство. – Сражаться, защищать что-то. Если бы я только знала, что именно!
– Не понимаю.
Долговязая девушка вздохнула:
– Сама не понимаю. И это самое худшее. И никто мне тут помочь не может.
Эйлия поискала слов утешения, но не нашла. Через секунду Лорелин резко повернулась и зашагала прочь, грустно ссутулив плечи.
– Я не могу согласиться, святой отец, – ответил Дамион аббату. – Все это просто безумие.
Они стояли вдвоем в пустой церкви, залитой солнцем. На худом морщинистом лице пожилого аббата в тревоге сошлись брови.
– Так говорят некоторые из монахов. Разумеется, те, что знают. Такая тайна не может не быть бременем. Но священные обеты, они… священны, и весь сказ. Братья веками хранили в тайне расположение катакомб, даже когда там не осталось ни паладинов, ни немереев. Мы обязаны чтить наше обещание.
Дамион обернулся к нему:
– А тайна исповеди? Ее мы обязаны чтить или нет?
– Ты все еще думаешь, что наш добрый приор ее нарушил? Дамион снова отвернулся:
– Я не хочу в это верить. Он клялся всем святым, что не нарушал. Но если связать все вместе, святой отец, какое еще может быть объяснение? Единственный человек, которому я рассказал сон, помимо приора, – это Каитан Атариэль, и у него-то точно ничего не может быть общего с этими людьми!
– Второе Зрение, – спокойно сказал аббат. – Так называют его у меня на родине, в Риалайне. Очень многие риалайнийцы рождаются со Зрением. У нас его считают даром Божиим.
Дамион уставился на него:
– Но я слыхал и мнение, что это – работа Врага!
– Некоторые так думают, но я лично в нем ничего плохого не вижу. В Риалайне те, у кого есть Зрение, помогают другим – например, ищут потерявшихся детей. У моей родной матушки, благослови ее Господь, часто бывали предчувствия. А разве у святых пророков не было видений будущего? Как же тогда может Зрение быть злом?
Но Дамион не хотел разговаривать с человеком, верящим в ясновидение. Ему надо было, чтобы кто-то сказал: да, все это чушь, Ана и ее последователи – мошенники, никто из них ничего общего с ним не имеет и иметь не может…
Почему он так старается во все это не поверить?
«Потому что это все меняет, – подумал он с внезапной ясностью. – Мне хочется быть как Каитан: верить, что Бог – это всего лишь синоним справедливости, Вера – дисциплины, упорядоченной вселенной, которая повинуется Разуму… И если я дам себе поверить в ясновидение, я поверю вообще во все – волшебство и чудеса, в абсолютное Добро… в абсолютное Зло».
Он поежился.
В эту ночь ему снова снился сон – красивый и тревожный одновременно.
Аббат смотрел на него понимающими глазами.
– Немереи – наши братья, Дамион. Я выполняю их обряды уже много лет, и они так же далеки от черной магии или поклонения демонам, как наши. Но есть на свете люди, которые хотели бы видеть всех их в тюрьме. Первый среди них – патриарх Норвин Зима из Высокого Храма. Он бы возродил инквизицию, будь то в его власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Что-то там было такое о женщине… Красавица в золотой короне, нет – это были золотые волосы, великолепные толстые косы золотых волос, как у Лорелин, уложенные вокруг головы. И еще осталось от нее впечатление царственности. Откуда я знаю, что это была королева? Почему-то я в этом уверена. И эти роскошные волосы! Она, помню, расколола их, и они упали золотыми канатами, прямо до пола, и она села их расплетать, и тогда волосы разлетелись вокруг нее, сияя, как морская рябь на солнце. Эйлия попыталась вернуть видение. Чего бы я не отдала за такие волосы, такие синие глаза! Но она не выглядела счастливой. Скорее встревоженной. Да, когда ее муж – то есть, наверное, это был ее муж, человек с темными волосами и печальным лицом, – вошел и заговорил с ней. Я еще помню их голоса – они говорили насчет пришествия Врага, и что надо защитить… Кого? Их дочь? Да, дочь. И ее звали… а как? Эл… что-то такое…
Мокрое полотенце хлопнуло ее по щеке, и весь сон исчез из памяти.
– Червячок, вставай! – раздался голос Люсины. – Утренний колокол!
Эйлия со стоном села.
«Что за гадость! Никогда еще не было у меня такого яркого сна и такой вышел бы из него рассказ, а теперь уже никогда не вспомнить».
Забавно, как всегда забываются подробности снов, подумала она, стоя уже в очереди в умывальную. А ведь есть еще сны, наверное, про которые сама не помнишь? Это как будто ты не один человек, а двое, и у одного есть от другого тайны.
Люсина все поглядывала на нее и подхихикивала, но Эйлия не обращала внимания. Злоба этой девицы теперь была скорее исключением, чем правилом. После того как Лорелин так решительно защитила островитянку, Люсина и ее подруги научились не обсуждать Эйлию в глаза. И к тому же сейчас, когда экзамены уже близко, многие из них обращались к Эйлии за помощью.
– Ну и наглость! – возмущалась Лорелин. – Сначала ведут себя по-хамски, а потом одалживаются у твоих мозгов!
– А мне все равно, – отвечала Эйлия. – Они такие робкие становятся, когда просят, это даже смешно. Я уже на них не сержусь.
Она выглянула в окошко. Только несколько жалких клочков снега еще кое-где держались, затаившись под кустами и в ложбинках. Зима решительно кончилась. Эйлия все думала, что это ранняя оттепель, пока не заметила зеленые ростки, пробивающиеся из земли, и начинающие распускаться цветы: подснежники, фиалки. «Зимой!» – подумала в радостном изумлении Эйлия, потому что на Большом острове до цветов было бы еще не меньше месяца. Ветви деревьев, еще пару недель назад черные и голые, как головешки в очаге, набухали бесчисленными почками, расширяющиеся зеркальца талой воды отражали синеву небес, и трава под рябью их поверхностей зеленела, как водоросли в приливных лужах. Ветер становился теплее и влажным живым запахом весны дул в окна, открытые снизу для притока свежего воздуха.
С весенним равноденствием год начался заново в празднике Тамалий, Зажигания Звезд, которым отмечалось Сотворение. Вчера вечером девочки были на всенощной в церкви паладинов. Подобный гроту, ее зал был освещен сотнями свечей, символизирующих только что сотворенные звезды, и вел службу отец Дамион, облаченный поверх сутаны в золотую праздничную мантию, дар от монахинь церкви. На спине этой мантии был вышит святой Атариэль, покоряющий дракона. Эйлия не могла оторвать глаз от священника. Он был так красив, что сердце щемило. И никогда в жизни она не старалась так запомнить все подробности. Ожидая своей очереди умыться, она глядела на лучи солнца, как знамена, висящие из окна, но видела только обстановку церкви, сплетение света и тени, и посреди всего этого – мужчина, будто созданный из света.
Ее самое волновали странности ее поведения, связанные с Дамионом. Ранее удовлетворяясь молчаливым обожанием издали, сейчас она старалась, к своему собственному осуждению, появляться повсюду, где будет он. Вчера она добавила в прическу ленты и причесалась по-новому, заплетя косички у висков, в надежде, что его взгляд на миг осветит и ее тоже. Это было глупо, и она сама это знала: ничего она для священника не значит и значить не может. Но на краткий миг она наполовину уговорила себя, что он, конечно же, посмотрел на нее, хотя и мельком, и когда служба кончилась, она вышла в блаженном тумане.
– А правда, отец Дамион был сегодня великолепен? – произнес позади голос Белины.
Эйлия чуть виновато вздрогнула, услышав высказанные вслух свои мысли.
– Капеллан? – спросила она, имитируя удивление.
– Ну, Эйлия! – воскликнула Белина. – У тебя всегда голова в облаках. Не верю, что ты никогда не обращала внимания на Дамиона – он же так красив! Мы все в него влюблены!
– Белина, Дамион – священник! – укорила ее Арианлин. – Девочки, вы все ведете себя глупо. Он же дал обет целомудрия.
– Знаю, – с сожалением сказала Белина. – Такой мужчина пропадает.
И несколько вздохов донеслись ей в ответ. Слушая, как одноклассницы обсуждают Дамиона, Эйлия испытала непонятную ревность. Она, которая никогда не отказывалась ничем поделиться, разозлилась за то, что они тоже радуются ангельской красоте священника. И говорят о нем так грубо, так… обыденно – будто он обыкновенный! И все равно ода жадно слушала разговор по дороге на завтрак, надеясь узнать что-нибудь интересное.
– Девушки, выше голову! – как можно ироничнее заявила Жанет. – В Академии ходят слухи, что он нетверд в вере. Несколько раз за последние месяцы обращался к аббату и приору – а они его исповедники. Может, он вообще сложит с себя сан и на ком-нибудь из вас женится.
Эйлия чуть не подавилась. Дамион женится! Об этом было думать еще ужаснее, чем если он просто уйдет из Академии. Вдруг на нее накатил бессмысленный приступ ненависти к этой предполагаемой жене.
– А у него, наверное, уже есть любовь, – заявила Люсина.
– Не может быть! – ахнула Белина.
– Он все время уходит на долгие прогулки по округе. Наверняка навещает какую-нибудь девицу, спорить могу.
– Люсина! – воскликнула возмущенная Арианлин. – Нельзя говорить такие вещи!
Люсина упрямо тряхнула темноволосой головой:
– Вот увидите – все дело в женщине. Как же, в вере нетверд! Есть только одна причина для мужчины сложить с себя сан.
Эйлия больше не могла выдержать. Она постаралась отстать от них, щеки у нее горели от возмущения и досады, пока щебечущие голоса не затихли впереди.
Лорелин тоже шла позади процессии, и лицо у нее было вытянуто – только подругой причине, как знала Эйлия. Накануне мать-настоятельница вызвала Лорелин к себе в кабинет – наверняка не для похвалы. С тех самых пор девушка и ходила как в воду опущенная. Эйлия оглянулась на нее с некоторым чувством вины. Еще после службы в праздник Триналии она держалась от высокой блондинки несколько поодаль. Зависть к ней, пусть даже мимолетная, испугала Эйлию. Вопросив свою совесть, она стала беспокоиться, что обхаживает Лорелин не ради истинной дружбы, а чтобы поближе быть к отцу Дамиону. И потому постаралась отдалиться от нее.
Но сейчас поникшая фигура, опущенные глаза Лорелин излучали такое отчаяние, что Эйлия, которая собиралась незаметно пройти мимо, замедлила шаг.
– Лори, что с тобой?
– Ничего, – ответила Лорелин мрачным тоном. – Ничего хорошего.
Она подняла глаза и прямо посмотрела на Эйлию, которой, как всегда, нелегко было выдерживать ее взгляд. Глаза были такие светлые, ясные и синие, и в то же время – воздушные и проницательные. Иногда они казались Эйлии глазами ангела, иногда – глазами ребенка. Под горящей чистотой этих глаз она как-то тушевалась, хотя в них не было ни обвинения, ни упрека.
– А что такое? – спросила она. – Преподобная мать тебя за что-то песочила?
Лорелин покачала головой, будто в сомнении.
– Песочила? Если бы так. Нет, она меня вызвала и велела мне подумать насчет пострига. Я ей сказала, что не хочу быть монахиней, но она велела мне не отказываться, а подумать. Монахини будут за мной смотреть, кормить, одевать и укрывать, если я приду жить с ними. Я понимаю, что она мне добра желает, Эйлия, и на самом деле у меня почти и нет иного выбора. Я сирота и бедна как церковная мышь. Но мне сама мысль об этом невыносима: сменить имя на какой-нибудь ужас вроде Чистота или Набожность и таскаться всю оставшуюся жизнь в рясе и покрывале.
Эйлия попыталась взять бодрый тон:
– Не так уж это ужасно – быть монахиней. Я сама об этом подумываю.
Светлые глаза Лорелин чуть не вылезли на лоб:
– Ты хочешь пойти в монастырь?
– А что такое? – ответила Эйлия с несколько излишним нажимом. – Чем это так уж хуже, чем выйти замуж и рожать детей, пока не помрешь от истощения? Будь я монахиней, я бы всю жизнь могла учиться – читать рукописи и диссертации. Может быть, даже сама написала бы свою…
Она замолчала – собственная горячность удивила ее самое.
– Ну, так ты же умная, – с некоторой завистью возразила Лорелин, – так потому тебе и все равно. А я вот тут как в клетке.
Она выглянула из окна на высокие закрытые ворота внутренней цитадели, и на лице ее явно читалось отвращение.
– Монастырь – не тюрьма, – начала было Эйлия.
– А с виду не отличить. И вообще, я думаю, что для пострига нужно это… как ты его называешь? Прозвание.
– Призвание, – поправила Эйлия. – Может, у тебя оно есть, только ты его еще не осознала.
Лорелин помолчала недолго.
– Есть одна вещь, – сказала она, – о которой я точно знаю, что хотела бы это делать, только монастырь здесь ни при чем. И если меня здесь запрут, это никогда не получится.
Эйлия не поняла:
– А что же это такое? Лицо Лорелин погасло.
– В том-то и беда. Я не знаю – просто чувство такое. Помнишь тот вечер, когда я говорила, что хорошо бы быть рыцарем? Вот тогда мне казалось, что еще чуть-чуть – и я пойму, зачем я здесь. – Она стояла неподвижно, глядя в пространство. – Сражаться, защищать что-то. Если бы я только знала, что именно!
– Не понимаю.
Долговязая девушка вздохнула:
– Сама не понимаю. И это самое худшее. И никто мне тут помочь не может.
Эйлия поискала слов утешения, но не нашла. Через секунду Лорелин резко повернулась и зашагала прочь, грустно ссутулив плечи.
– Я не могу согласиться, святой отец, – ответил Дамион аббату. – Все это просто безумие.
Они стояли вдвоем в пустой церкви, залитой солнцем. На худом морщинистом лице пожилого аббата в тревоге сошлись брови.
– Так говорят некоторые из монахов. Разумеется, те, что знают. Такая тайна не может не быть бременем. Но священные обеты, они… священны, и весь сказ. Братья веками хранили в тайне расположение катакомб, даже когда там не осталось ни паладинов, ни немереев. Мы обязаны чтить наше обещание.
Дамион обернулся к нему:
– А тайна исповеди? Ее мы обязаны чтить или нет?
– Ты все еще думаешь, что наш добрый приор ее нарушил? Дамион снова отвернулся:
– Я не хочу в это верить. Он клялся всем святым, что не нарушал. Но если связать все вместе, святой отец, какое еще может быть объяснение? Единственный человек, которому я рассказал сон, помимо приора, – это Каитан Атариэль, и у него-то точно ничего не может быть общего с этими людьми!
– Второе Зрение, – спокойно сказал аббат. – Так называют его у меня на родине, в Риалайне. Очень многие риалайнийцы рождаются со Зрением. У нас его считают даром Божиим.
Дамион уставился на него:
– Но я слыхал и мнение, что это – работа Врага!
– Некоторые так думают, но я лично в нем ничего плохого не вижу. В Риалайне те, у кого есть Зрение, помогают другим – например, ищут потерявшихся детей. У моей родной матушки, благослови ее Господь, часто бывали предчувствия. А разве у святых пророков не было видений будущего? Как же тогда может Зрение быть злом?
Но Дамион не хотел разговаривать с человеком, верящим в ясновидение. Ему надо было, чтобы кто-то сказал: да, все это чушь, Ана и ее последователи – мошенники, никто из них ничего общего с ним не имеет и иметь не может…
Почему он так старается во все это не поверить?
«Потому что это все меняет, – подумал он с внезапной ясностью. – Мне хочется быть как Каитан: верить, что Бог – это всего лишь синоним справедливости, Вера – дисциплины, упорядоченной вселенной, которая повинуется Разуму… И если я дам себе поверить в ясновидение, я поверю вообще во все – волшебство и чудеса, в абсолютное Добро… в абсолютное Зло».
Он поежился.
В эту ночь ему снова снился сон – красивый и тревожный одновременно.
Аббат смотрел на него понимающими глазами.
– Немереи – наши братья, Дамион. Я выполняю их обряды уже много лет, и они так же далеки от черной магии или поклонения демонам, как наши. Но есть на свете люди, которые хотели бы видеть всех их в тюрьме. Первый среди них – патриарх Норвин Зима из Высокого Храма. Он бы возродил инквизицию, будь то в его власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63