Ну, тогда, может, в следующий раз. Пускай он восстановится после прошлой ночи. Мими взъерошила волосы. Он такой милашка - красивый и уязвимый, в точности как она любит. Но на данный момент - совершенно бесполезный.
- Я отойду на секунду, - сказала Мими своему кавалеру.
Она вскочила с дивана так стремительно, что официантка, несущая к столику поднос с мартини, невольно присмотрелась к ней повнимательнее. Компания, сидевшая у стены, заморгала. Они готовы были поклясться, что долю секунды назад девушка еще сидела. А потом - раз! - и она уже посреди зала, танцует с другим парнем, потому что для Мими всегда находился другой парень, а потом еще один, и еще, и все они были без ума от счастья, что им выпала возможность потанцевать с ней, и казалось, будто она танцует часы напролет и ноги ее даже не касаются земли - ошеломляющее белокурое торнадо в туфлях на шпильках ценою в восемьсот долларов.
Когда Мими вернулась к своему столику, лицо ее сияло сверхъестественным светом - или это просто была игра освещения? - а красота сделалась почти непереносимой. А ее кавалер спал, уронив голову на стол. Экая жалость.
Мими потянулась за мобильником. До нее лишь сейчас дошло, что Блисс так и не вернулась после перекура.
ГЛАВА 3
Везде чужая. Почему - она не знала. Бывает ли на свете что-либо нелепее танцовщицы команды поддержки, страдающей социофобией? Девушкам вроде нее не полагается иметь никаких проблем. Считается, что они должны быть идеальны. Но Блисс Ллевеллин не чувствовала себя идеальной. Она ощущала себя неуместной и всем чужой. Блисс смотрела, как ее якобы лучшая подруга, Мими Форс, подкалывает своего брата и не обращает ни малейшего внимания на своего же кавалера. Обычное дело для двойняшек Форс: вот только что они цапаются, а минуту спустя впадают в нежность, да так, что не по себе становится, особенно когда они просто смотрят друг другу в глаза и становится понятно, что происходит разговор без слов. Блисс избегала взгляда Мими и в попытке отвлечься смеялась шуткам актера, сидевшего справа от нее, но ничто в событиях сегодняшней вечеринки - ни тот факт, что им предоставили лучший столик клуба, ни то, что парень слева от Блисс, работающий моделью у Кельвина Кляйна, попросил у нее номер телефона, - ничто не улучшало ее скверного самочувствия.
Точно так же она чувствовала себя и в Хьюстоне - чужой. Но в Техасе ей легче было это скрывать. В Техасе у нее были пышные кудри, и перевороты назад ей удавались лучше всех в команде. Там все ее знали еще с пеленок, и она всегда была самой красивой девочкой в классе. Но потом отец, который вырос в Нью-Йорке, перевез семью сюда, чтобы начать борьбу за освободившееся место в сенате, и с легкостью выиграл выборы. И прежде чем Блисс успела хоть пикнуть, она уже жила в Верхнем Уэст-Сайде и училась в школе Дачезне.
Конечно же, Манхэттен не Хьюстон, а на кудри и сальто Блисс в новой школе всем было начхать: здесь даже футбольной команды не имелось, не то что команды поддержки из девушек в мини-юбках. Но с другой стороны, она никак не ожидала, что окажется такой деревенщиной. В конце концов, она же ориентируется в универмаге «Ньюман Маркус»! У нее такие же джинсы «Тру релиджн» и футболки «Джеймс Пирс», как у других. Но почему-то она явилась в первый день в светлом свитере от Ральфа Лорена и клетчатой юбке от Анны Суй (это было попыткой сделаться более похожей на девушек в школьном ежегоднике), с броской белой кожаной сумочкой «Шанель», болтающейся у нее на плече на золотой цепочке, а в результате обнаружила, что ее одноклассники облачены в бесформенные рыбацкие свитера и искусственно состаренные вельветовые штаны. В Манхэттене больше не носили ни пастельные цвета, ни потрясающую белую кожу от Шанель - во всяком случае, осенью. Даже эта чокнутая готесса, Шайлер ван Ален, демонстрировала такой шик, с которым Блисс было не сравниться.
Блисс знала про «Джимми», «Маноло», «Стеллу». Она следила за гардеробом Миши Бартон. Но в манере нью-йоркских девушек сочетать все это было нечто такое, что заставляло Блисс выглядеть бестолочью, никогда не открывавшей ни единого модного журнала. А кроме того, еще играл роль ее акцент: поначалу ее не понимали, а потом начинали передразнивать, и отнюдь не по-дружески.
Какое-то время казалось, что Блисс суждено провести весь остаток учебы почти что в положении всеми отвергнутой неудачницы, хотя ей следовало бы быть оторвой.
Но потом грянул гром, тучи рассеялись и свершилось чудо: легендарная Мими Форс приняла ее под свое крыло. Мими была на год старше Блисс и училась в предпоследнем классе. Они с братом были в некотором роде Анджелиной Джоли и Брэдом Питтом Дачезне, парой, которой не полагалось бы быть таковой, но которая, тем не менее, была именно парой - и притом правящей. Мими являлась ориентиром для новичков, и она, бросив взгляд на Блисс с ее пастельным кардиганом, лаковыми короткими сапожками, нескладной юбкой из шотландки, стеганой сумочкой «Шанель», сказала: «Неплохой прикид. Настолько неуместен, что прямо в точку».
Так оно все и вышло.
Блисс внезапно оказалась допущена в узкий круг, который, как выяснилось, ничуть не отличался от хьюстонского: те же спортивные парни (только место футбола тут занимали лакросс и гребля) и единообразно красивые девушки (только тут они участвовали в дискуссионном клубе и намеревались поступать в какой-нибудь из университетов Лиги плюща), с теми же неписаными законами, велящими держать новичков на расстоянии. Блисс понимала, что проникла в святая святых исключительно соизволением Мими.
Но Блисс беспокоила не социальная иерархия в ее школе. И даже не выпрямленные волосы - чтобы она еще раз позволила стилисту Мими сделать такое с ней! Без кудряшек ей было как-то не по себе! Тревожило ее то, что иногда у нее возникало чувство, будто она не знает саму себя. И тянулось это с тех самых пор, как она приехала в Нью-Йорк. Она проходила мимо какого-нибудь здания или мимо старого парка у реки, и у нее возникало ощущение дежавю, такое сильное, словно воспоминания всплывали из самых глубин памяти, и тогда Блисс начинало трясти. Когда она впервые вошла в их квартиру на Восточной Семьдесят седьмой улице, в сознании возникла мысль: «Я дома», - и вовсе не потому, что это был их дом... она нутром чуяла, что бывала здесь прежде, входила в эти самые двери, не в очень давнем прошлом неслась в танце по этому мраморному полу. «Тут был камин», - подумала она, увидев свою комнату. И действительно, когда Блисс упомянула об этом в разговоре с агентом по продаже недвижимости, тот сказал, что в 1819 году в этой комнате действительно был сооружен камин, но позднее его обшили досками из соображений безопасности. «Потому что тут кто-то умер». Но хуже всего были кошмары. Из-за них Блисс просыпалась с криком. В этих кошмарах она бежала, а кто-то держал ее, и она не могла справиться с ситуацией и просыпалась, дрожа, в холодном поту, среди влажных, скомканных простыней. Родители уверяли ее, что это нормально. С каких это пор считается нормальным, чтобы пятнадцатилетняя девушка так кричала во сне, что в горле начинало саднить и она давилась собственной слюной?
Но сейчас, в «Квартале-122», Джек Форс встал, и Блисс встала тоже, извинившись перед Мими. Она встала, повинуясь импульсу, исключительно ради возможности подвигаться, сделать хоть что-нибудь, а не работать зрителем в театре одного актера, Мими. Правда, сказав, что ей хочется курить, она поняла, что и вправду очень этого хочет. Эгги Карондоле, один из клонов Мими, уже пробиралась к выходу. Блисс потеряла Джека из виду еще на полпути, пока продвигалась через толпу; она взмахнула рукой перед носом у охранника, показывая ему печать на запястье. Охраннику надлежало выпускать людей и впускать обратно в соответствии с драконовскими законами Нью-Йорка касательно курильщиков. Блисс видела в этом некую иронию: ньюйоркцы при этом считают себя свободными от всяких ограничений! В то время как в Хьюстоне человек может курить где угодно, хоть в салоне красоты, сидя под феном, а вот в Манхэттене курильщиков считают неким отклонением и выгоняют на улицу при любой погоде.
Блисс распахнула дверь черного хода и оказалась в переулке, в небольшом темном закутке между двумя зданиями. Переулок между «Кварталом-122» и «Банком» был чашкой Петри воюющих культур: с одной стороны - ухоженные хипстеры в дорогих, сшитых по фигуре европейских нарядах, с обесцвеченными волосами, ниспадающими на жакеты расцветки зебры, а с другой - неряшливая группа заблудшей молодежи в потрепанной, рваной одежде. Но между двумя группами существовало шаткое перемирие, незримая граница, которую ни одна из групп не пересекала. В конце концов, все они здесь были курильщиками. Блисс увидела Эгги, та прислонилась к стене и болтала с двумя моделями.
Блисс покопалась в карманах своего полудлинного пальто от Марка Джейкобса (пальто было позаимствовано у Мими, в рамках создания нового имиджа) в поисках сигарет и вытряхнула одну из коробки. Нашаривая спички, девушка поднесла сигарету к губам.
Из темноты протянулась чья-то рука, предлагая ей огонек. Рука с другой стороны переулка. Впервые кто-то бросил вызов границе.
- Спасибо, - поблагодарила Блисс, подалась вперед и прикурила, кончик сигареты зарделся красным.
Сквозь дым она узнала парня, предложившего ей огонь. Дилан Бард, подобно ей переехавший из другого города. Один из учеников, кажущихся чужаками в Дачезне, где, подобно Степфорду, все всех знают еще с детского сада и уроков танцев. Дилан казался красивым и опасным в обычной своей потрепанной кожаной куртке мотоциклиста, грязной футболке и джинсах, усеянных пятнами. Ходили слухи, будто его исключили из нескольких частных школ.
Глаза Дилана блестели в темноте. Он со щелчком захлопнул крышечку зажигалки, и Блисс заметила на его лице робкую улыбку. Что-то было в нем такое - печальное, надломленное, трогательное... Его внешний вид в точности соответствовал самочувствию Блисс. Дилан подошел к девушке.
- Привет! - произнес он.
- Меня зовут Блисс, - сказала она.
- Конечно, ты Блисс, - кивнул Дилан.
ГЛАВА 4
Школа Дачезне располагалась в бывшем особняке Флудов на пересечении Мэдисон-авеню и Девяносто девятой улицы, в районе частных школ, напротив Далтона и по соседству со школой Пресвятого Сердца. Некогда этот особняк служил домом Розе Элизабет Флуд, вдове капитана Армстронга Флуда, основателя компании «Флуд ойл». Трех дочерей Розы воспитывала и обучала бельгийская гувернантка, Маргарита Дачезне, и когда все три дочери погибли во время злосчастного затопления «Эндевора», убитая горем Роза вернулась на Средний Запад, а дом завещала мадемуазель Дачезне, дабы та могла исполнить свою мечту и основать школу.
Чтобы преобразовать дом в школу, сделать пришлось не так уж много: согласно условиям завещания, всю мебель и отделку помещений надлежало тщательно сохранять, а потому всякий, входя в здание, словно бы переносился в прошлое. Над мраморной лестницей по-прежнему висел портрет трех наследниц состояния Флудов кисти Джона Сингера Сарджента: они словно приветствовали гостей на великолепной лестничной площадке. В бальном зале, окна которого выходили на Центральный парк, висела хрустальная люстра в стиле барокко, а в фойе до сих пор стояли диваны «Честерфилд» и антикварные пюпитры. Начищенные до блеска латунные подсвечники были теперь приспособлены под электрические лампочки, а скрипучий пульмановский лифт по-прежнему работал (хотя пользоваться им дозволялось только преподавателям). Очаровательная мансарда была преобразована в центр искусств, с печатным прессом и литографской машиной, а расположенные на нижнем этаже гостиные приютили у себя полностью оборудованные театр, гимнастический зал и столовую. Вдоль коридоров, оклеенных обоями с изображениями геральдических лилий, выстроились теперь металлические шкафчики, а в спальнях на втором этаже разместились кабинеты для занятий по гуманитарным предметам. Учащиеся из поколения в поколение клялись, что третью лестничную площадку навещает призрак миссис Дачезне.
В коридоре перед библиотекой висели общие фотографии всех выпущенных классов. Поскольку поначалу школа была строго женской, первый выпускной класс 1869 года состоял из шести чопорных девиц в белых бальных платьях, под фотографией были каллиграфическим почерком выгравированы их имена. С течением лет дагерротипы с изображениями светских девиц девятнадцатого века сменились черно-белыми фотографиями девушек с пышными прическами пятидесятых годов, затем в шестидесятые добавились веселые длинноволосые джентльмены, когда в Дачезне наконец-то перешли на совместное обучение, и завершалось это все цветными фотографиями обворожительных юных женщин и красивых молодых мужчин из нынешнего поколения. Но на самом деле изменилось не так уж много. Девушки по-прежнему являлись на выпускной в белых чайных платьях из «Сакса» и белых перчатках из «Бергдорфа», в венках из плюща, а вместе с дипломами им вручали букеты красных роз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
- Я отойду на секунду, - сказала Мими своему кавалеру.
Она вскочила с дивана так стремительно, что официантка, несущая к столику поднос с мартини, невольно присмотрелась к ней повнимательнее. Компания, сидевшая у стены, заморгала. Они готовы были поклясться, что долю секунды назад девушка еще сидела. А потом - раз! - и она уже посреди зала, танцует с другим парнем, потому что для Мими всегда находился другой парень, а потом еще один, и еще, и все они были без ума от счастья, что им выпала возможность потанцевать с ней, и казалось, будто она танцует часы напролет и ноги ее даже не касаются земли - ошеломляющее белокурое торнадо в туфлях на шпильках ценою в восемьсот долларов.
Когда Мими вернулась к своему столику, лицо ее сияло сверхъестественным светом - или это просто была игра освещения? - а красота сделалась почти непереносимой. А ее кавалер спал, уронив голову на стол. Экая жалость.
Мими потянулась за мобильником. До нее лишь сейчас дошло, что Блисс так и не вернулась после перекура.
ГЛАВА 3
Везде чужая. Почему - она не знала. Бывает ли на свете что-либо нелепее танцовщицы команды поддержки, страдающей социофобией? Девушкам вроде нее не полагается иметь никаких проблем. Считается, что они должны быть идеальны. Но Блисс Ллевеллин не чувствовала себя идеальной. Она ощущала себя неуместной и всем чужой. Блисс смотрела, как ее якобы лучшая подруга, Мими Форс, подкалывает своего брата и не обращает ни малейшего внимания на своего же кавалера. Обычное дело для двойняшек Форс: вот только что они цапаются, а минуту спустя впадают в нежность, да так, что не по себе становится, особенно когда они просто смотрят друг другу в глаза и становится понятно, что происходит разговор без слов. Блисс избегала взгляда Мими и в попытке отвлечься смеялась шуткам актера, сидевшего справа от нее, но ничто в событиях сегодняшней вечеринки - ни тот факт, что им предоставили лучший столик клуба, ни то, что парень слева от Блисс, работающий моделью у Кельвина Кляйна, попросил у нее номер телефона, - ничто не улучшало ее скверного самочувствия.
Точно так же она чувствовала себя и в Хьюстоне - чужой. Но в Техасе ей легче было это скрывать. В Техасе у нее были пышные кудри, и перевороты назад ей удавались лучше всех в команде. Там все ее знали еще с пеленок, и она всегда была самой красивой девочкой в классе. Но потом отец, который вырос в Нью-Йорке, перевез семью сюда, чтобы начать борьбу за освободившееся место в сенате, и с легкостью выиграл выборы. И прежде чем Блисс успела хоть пикнуть, она уже жила в Верхнем Уэст-Сайде и училась в школе Дачезне.
Конечно же, Манхэттен не Хьюстон, а на кудри и сальто Блисс в новой школе всем было начхать: здесь даже футбольной команды не имелось, не то что команды поддержки из девушек в мини-юбках. Но с другой стороны, она никак не ожидала, что окажется такой деревенщиной. В конце концов, она же ориентируется в универмаге «Ньюман Маркус»! У нее такие же джинсы «Тру релиджн» и футболки «Джеймс Пирс», как у других. Но почему-то она явилась в первый день в светлом свитере от Ральфа Лорена и клетчатой юбке от Анны Суй (это было попыткой сделаться более похожей на девушек в школьном ежегоднике), с броской белой кожаной сумочкой «Шанель», болтающейся у нее на плече на золотой цепочке, а в результате обнаружила, что ее одноклассники облачены в бесформенные рыбацкие свитера и искусственно состаренные вельветовые штаны. В Манхэттене больше не носили ни пастельные цвета, ни потрясающую белую кожу от Шанель - во всяком случае, осенью. Даже эта чокнутая готесса, Шайлер ван Ален, демонстрировала такой шик, с которым Блисс было не сравниться.
Блисс знала про «Джимми», «Маноло», «Стеллу». Она следила за гардеробом Миши Бартон. Но в манере нью-йоркских девушек сочетать все это было нечто такое, что заставляло Блисс выглядеть бестолочью, никогда не открывавшей ни единого модного журнала. А кроме того, еще играл роль ее акцент: поначалу ее не понимали, а потом начинали передразнивать, и отнюдь не по-дружески.
Какое-то время казалось, что Блисс суждено провести весь остаток учебы почти что в положении всеми отвергнутой неудачницы, хотя ей следовало бы быть оторвой.
Но потом грянул гром, тучи рассеялись и свершилось чудо: легендарная Мими Форс приняла ее под свое крыло. Мими была на год старше Блисс и училась в предпоследнем классе. Они с братом были в некотором роде Анджелиной Джоли и Брэдом Питтом Дачезне, парой, которой не полагалось бы быть таковой, но которая, тем не менее, была именно парой - и притом правящей. Мими являлась ориентиром для новичков, и она, бросив взгляд на Блисс с ее пастельным кардиганом, лаковыми короткими сапожками, нескладной юбкой из шотландки, стеганой сумочкой «Шанель», сказала: «Неплохой прикид. Настолько неуместен, что прямо в точку».
Так оно все и вышло.
Блисс внезапно оказалась допущена в узкий круг, который, как выяснилось, ничуть не отличался от хьюстонского: те же спортивные парни (только место футбола тут занимали лакросс и гребля) и единообразно красивые девушки (только тут они участвовали в дискуссионном клубе и намеревались поступать в какой-нибудь из университетов Лиги плюща), с теми же неписаными законами, велящими держать новичков на расстоянии. Блисс понимала, что проникла в святая святых исключительно соизволением Мими.
Но Блисс беспокоила не социальная иерархия в ее школе. И даже не выпрямленные волосы - чтобы она еще раз позволила стилисту Мими сделать такое с ней! Без кудряшек ей было как-то не по себе! Тревожило ее то, что иногда у нее возникало чувство, будто она не знает саму себя. И тянулось это с тех самых пор, как она приехала в Нью-Йорк. Она проходила мимо какого-нибудь здания или мимо старого парка у реки, и у нее возникало ощущение дежавю, такое сильное, словно воспоминания всплывали из самых глубин памяти, и тогда Блисс начинало трясти. Когда она впервые вошла в их квартиру на Восточной Семьдесят седьмой улице, в сознании возникла мысль: «Я дома», - и вовсе не потому, что это был их дом... она нутром чуяла, что бывала здесь прежде, входила в эти самые двери, не в очень давнем прошлом неслась в танце по этому мраморному полу. «Тут был камин», - подумала она, увидев свою комнату. И действительно, когда Блисс упомянула об этом в разговоре с агентом по продаже недвижимости, тот сказал, что в 1819 году в этой комнате действительно был сооружен камин, но позднее его обшили досками из соображений безопасности. «Потому что тут кто-то умер». Но хуже всего были кошмары. Из-за них Блисс просыпалась с криком. В этих кошмарах она бежала, а кто-то держал ее, и она не могла справиться с ситуацией и просыпалась, дрожа, в холодном поту, среди влажных, скомканных простыней. Родители уверяли ее, что это нормально. С каких это пор считается нормальным, чтобы пятнадцатилетняя девушка так кричала во сне, что в горле начинало саднить и она давилась собственной слюной?
Но сейчас, в «Квартале-122», Джек Форс встал, и Блисс встала тоже, извинившись перед Мими. Она встала, повинуясь импульсу, исключительно ради возможности подвигаться, сделать хоть что-нибудь, а не работать зрителем в театре одного актера, Мими. Правда, сказав, что ей хочется курить, она поняла, что и вправду очень этого хочет. Эгги Карондоле, один из клонов Мими, уже пробиралась к выходу. Блисс потеряла Джека из виду еще на полпути, пока продвигалась через толпу; она взмахнула рукой перед носом у охранника, показывая ему печать на запястье. Охраннику надлежало выпускать людей и впускать обратно в соответствии с драконовскими законами Нью-Йорка касательно курильщиков. Блисс видела в этом некую иронию: ньюйоркцы при этом считают себя свободными от всяких ограничений! В то время как в Хьюстоне человек может курить где угодно, хоть в салоне красоты, сидя под феном, а вот в Манхэттене курильщиков считают неким отклонением и выгоняют на улицу при любой погоде.
Блисс распахнула дверь черного хода и оказалась в переулке, в небольшом темном закутке между двумя зданиями. Переулок между «Кварталом-122» и «Банком» был чашкой Петри воюющих культур: с одной стороны - ухоженные хипстеры в дорогих, сшитых по фигуре европейских нарядах, с обесцвеченными волосами, ниспадающими на жакеты расцветки зебры, а с другой - неряшливая группа заблудшей молодежи в потрепанной, рваной одежде. Но между двумя группами существовало шаткое перемирие, незримая граница, которую ни одна из групп не пересекала. В конце концов, все они здесь были курильщиками. Блисс увидела Эгги, та прислонилась к стене и болтала с двумя моделями.
Блисс покопалась в карманах своего полудлинного пальто от Марка Джейкобса (пальто было позаимствовано у Мими, в рамках создания нового имиджа) в поисках сигарет и вытряхнула одну из коробки. Нашаривая спички, девушка поднесла сигарету к губам.
Из темноты протянулась чья-то рука, предлагая ей огонек. Рука с другой стороны переулка. Впервые кто-то бросил вызов границе.
- Спасибо, - поблагодарила Блисс, подалась вперед и прикурила, кончик сигареты зарделся красным.
Сквозь дым она узнала парня, предложившего ей огонь. Дилан Бард, подобно ей переехавший из другого города. Один из учеников, кажущихся чужаками в Дачезне, где, подобно Степфорду, все всех знают еще с детского сада и уроков танцев. Дилан казался красивым и опасным в обычной своей потрепанной кожаной куртке мотоциклиста, грязной футболке и джинсах, усеянных пятнами. Ходили слухи, будто его исключили из нескольких частных школ.
Глаза Дилана блестели в темноте. Он со щелчком захлопнул крышечку зажигалки, и Блисс заметила на его лице робкую улыбку. Что-то было в нем такое - печальное, надломленное, трогательное... Его внешний вид в точности соответствовал самочувствию Блисс. Дилан подошел к девушке.
- Привет! - произнес он.
- Меня зовут Блисс, - сказала она.
- Конечно, ты Блисс, - кивнул Дилан.
ГЛАВА 4
Школа Дачезне располагалась в бывшем особняке Флудов на пересечении Мэдисон-авеню и Девяносто девятой улицы, в районе частных школ, напротив Далтона и по соседству со школой Пресвятого Сердца. Некогда этот особняк служил домом Розе Элизабет Флуд, вдове капитана Армстронга Флуда, основателя компании «Флуд ойл». Трех дочерей Розы воспитывала и обучала бельгийская гувернантка, Маргарита Дачезне, и когда все три дочери погибли во время злосчастного затопления «Эндевора», убитая горем Роза вернулась на Средний Запад, а дом завещала мадемуазель Дачезне, дабы та могла исполнить свою мечту и основать школу.
Чтобы преобразовать дом в школу, сделать пришлось не так уж много: согласно условиям завещания, всю мебель и отделку помещений надлежало тщательно сохранять, а потому всякий, входя в здание, словно бы переносился в прошлое. Над мраморной лестницей по-прежнему висел портрет трех наследниц состояния Флудов кисти Джона Сингера Сарджента: они словно приветствовали гостей на великолепной лестничной площадке. В бальном зале, окна которого выходили на Центральный парк, висела хрустальная люстра в стиле барокко, а в фойе до сих пор стояли диваны «Честерфилд» и антикварные пюпитры. Начищенные до блеска латунные подсвечники были теперь приспособлены под электрические лампочки, а скрипучий пульмановский лифт по-прежнему работал (хотя пользоваться им дозволялось только преподавателям). Очаровательная мансарда была преобразована в центр искусств, с печатным прессом и литографской машиной, а расположенные на нижнем этаже гостиные приютили у себя полностью оборудованные театр, гимнастический зал и столовую. Вдоль коридоров, оклеенных обоями с изображениями геральдических лилий, выстроились теперь металлические шкафчики, а в спальнях на втором этаже разместились кабинеты для занятий по гуманитарным предметам. Учащиеся из поколения в поколение клялись, что третью лестничную площадку навещает призрак миссис Дачезне.
В коридоре перед библиотекой висели общие фотографии всех выпущенных классов. Поскольку поначалу школа была строго женской, первый выпускной класс 1869 года состоял из шести чопорных девиц в белых бальных платьях, под фотографией были каллиграфическим почерком выгравированы их имена. С течением лет дагерротипы с изображениями светских девиц девятнадцатого века сменились черно-белыми фотографиями девушек с пышными прическами пятидесятых годов, затем в шестидесятые добавились веселые длинноволосые джентльмены, когда в Дачезне наконец-то перешли на совместное обучение, и завершалось это все цветными фотографиями обворожительных юных женщин и красивых молодых мужчин из нынешнего поколения. Но на самом деле изменилось не так уж много. Девушки по-прежнему являлись на выпускной в белых чайных платьях из «Сакса» и белых перчатках из «Бергдорфа», в венках из плюща, а вместе с дипломами им вручали букеты красных роз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30