— Все в порядке, — повторил по-английски китайский толмач с другой, с утвердительной интонацией.
Американец со своего высока оглядел меня с головы до ног, особенное внимание уделив хромой ноге, округлил глаза, заметив крюк, торчащий из правого рукава телогрейки, и, снова обратившись к толмачу-основному, воскликнул, естественно, по-английски:
— Он больной!
То есть я — больной, ферштейн?
— Он, наверное, хороший проводник, хорошо знает тайгу, — ответил на родном иностранцу языке китаец, подходя к лесенке, что вела к распахнутой двери.
— Нужны здоровые грузчики! Зачем мне хороший проводник? — рассердился американец. — Зачем, когда есть быстрая дорога через тайгу?
Во дает блаженный! Еле-еле заметную тропку называет "хайвей"!
— В России беда с дорогами, — отбрехался китаец, начиная подъем по крутизне примитивных ступенек.
Молодец, переводчик! С юмором у основного китаезы, как только что выяснилось, все о'кей, а у его собеседника, как оказалось, не очень. Сбитый с толку гражданин США серьезно растерялся и, обдумывая последнюю реплику узкоглазого толмача, отступил в глубь избушки и освободил вход.
"Что ж у нас получается? — размышлял я, поднимаясь вслед за основным, чувствуя затылком напряженный взгляд дьявола. — Америкос собрался и далее сопровождать загадочный груз, передача коего должна состояться здесь и сейчас?"
Груз я узрел, как только переступил порог избушки. При закрытой двери в помещении должно быть темновато — сквозь мелкие оконца-бойницы свет едва-едва сочится, — однако дверь за спиной нараспашку, и я прекрасно вижу три здоровенных рюкзака, килограмм по пятьдесят поклажи в каждом как минимум.
Рюкзаки с грузом покоятся на дощатом лежаке у противоположной от входа бревенчатой стены. Под лежаком валяются рюкзачки поменьше, видимо, с личными вещами и запасами еды походников. Посередине избушки стоит на четырех деревянных ногах щербатый стол. На столешнице пластмассовые кружки, плошки, обертки от лапши быстрого приготовления. Возле стола простенькие лавки. В углу, справа от входа, маленькая поленница сухих дровишек. В левом углу цилиндрическая печка-"буржуйка". Коленчатый дымоход выходит в оконце над печуркой. На теплой крышке печурки стоит остывающий чайник. Неплохо устроен передаточный пункт. Уютно, и даже потолок не царапает макушку, и даже пол не скрипит. Обстоятельно, с любовью все построено и устроено.
Америкаш отступил к лежаку. Основной китаец сместился в угол, поближе к печке, автомат как болтался, так и болтается у него на плече. Лесной дьявол остался стоять подле дверного косяка, рука с цепочкой опущена, грузило на конце цепочки болтается ниже колена, зрачки дьявола неподвижны, его рассеянный взгляд словно опутал меня паутиной внимания. Я же, войдя, прислонил к стеночке костыль, да там его и оставил, дабы не дразнить интерес дьявола. Я доковылял до стола и уселся на лавку, сел спиною к столешнице, поджав правую ногу, вытянув левую — хромую, оперевшись о торец столешницы локтями. Подтянулись отстающие автоматчики. Вошли, "калаши" поставили рядышком с моим костылем, подошли ко мне, встали по бокам.
Я сижу с наглой рожей, а все остальные стоят и смотрят на меня вопрошающе, ждут чего-то. И, к величайшему моему сожалению, я, кажется, догадываюсь, чего они от меня ждут.
— Где деньги? — задал наконец-то давно ожидаемый мною вопрос сведущий в лингвистике основной узкоглазый.
Понял, не дурак. Хотя, наверное, и дурак бы понял — он хочет получить плату за груз. Ничего себе, ситуация, да? И, что самое смешное, при мне вообще ни монетки, ни купюры. Даже ради шутки не имею возможности предложить косоглазому за сто пятьдесят кэгэ товара хотя бы один железный российский рубль.
Молча убираю локти со стола, стряхиваю с плеч сидор, кладу его на столешницу. Пара китайцев, что стояла по бокам, тут же оживились, затопали сапогами ребята, засуетились, мигом освободили пространство на столешнице, сдвинули к краю свои кружки да плошки, распотрошили мигом мой сидор, вывалили на стол все его содержимое.
Потрошители проявили беглый интерес к разобранному арбалету, комплекту болтов и ножику в ножнах, развязали горловины холщовых мешочков с крупами, обследовали с быстротой тараканов остальной скарб и, ясное дело, никаких дензнаков не обнаружили.
— В чем дело? — Основной нервно сдернул с плеча "калаш", нацелил на меня ствол. — Деньги где?!
— Разве я сказал, что деньги в сидоре? — Мои брови удивленно взлетели, глаза глумливо подмигнули. — Ты чо психуешь, желтый? Ты вначале товар дай проверить, а после и за лавэ побазарим, справедливо?
— Встать! — приказал китаец по-русски и по-китайски велел дьяволу с цепочкой меня обыскать.
Дьявол поманил меня пальцем левой, свободной от средневекового оружия руки. При этом он выставил вперед левую ногу, встал ко мне вполоборота, спрятал от моих наглых глуповатых глаз вооруженный правый кулак.
Встаю, хромаю по направлению к дьяволу в китайском обличье. Костыля при мне нету, и теперь он косит щелочкой глаза на протез в виде металлического крюка. Но аналогичных протезов в Древнем Китае не носили, и поэтому мой крючок его не слишком напрягает. А зря.
Подошел к дьяволу, встал в позицию лоха, нарочито подставил пах под его выдвинутый вперед левый лапоть. Поворачиваю голову к переводчику, вопрошаю:
— Ну? И какого лешего ентот хрен с бугра меня пальчиком подманил?
Повернув голову, вопрошая, замечаю боковым зрением, как один из пары китайцев возле стола заканчивает сборку арбалета из комплектующих. "Литл Джо" собирать еще проще, чем конструктор "Лего". Специально так все устроено, чтобы и самый тупой спецназовец в самых отвратительных походных условиях смог на раз-два-три запросто управиться с разборкой и сборкой "Джоника". Китаец собрал арбалет на раз. С детским любопытством вылупил узкие зенки на фирменную диковину, тянется к комплекту болтов, не иначе, собирается заряжать "Литл Джо".
— Расстегивай ватник, — приказывает основной, поднимает для пущей убедительности ствол "Калашникова", целится мне в голову.
Дьявол коротко, на родном, естественно, китайском языке выругал основного, сказал, чтоб тот опустил "трещотку". Правильно сказал — мы же рядом стоим, я и дьявол, дрогнет палец на спусковом крючке, и пуля-дура, энная по счету в очереди, вполне может задеть предусмотрительного линь гуй. Я в на месте лесного дьявола еще бы и другу возле стола запретил баловаться с арбалетом на всякий случай.
Переводчик послушно опускает автомат, а я послушно расстегиваю верхнюю пуговицу телогрейки и затылком чую внимание американца, который стоит у лежака с грузом-товаром и шумно сопит слегка, самую малость простуженным носом.
— Быстрее! — торопит основной.
— А ты не гони, не запрягал, — огрызаюсь сварливо, однако пальцы моей единственной пятерни со второй пуговкой справляются побыстрее. — Вертухаи, мать вашу, — ругаюсь я, расстегивая третью, предпоследнюю пуговицу. — Приятно, блин, издеваться над старым, больным человеком, а? Суки желтожопые! Товар посмотреть — хер, а деньги им, на-кося, выложи. Ух, и хитрожопые вы, желтожопые...
Продолжаю ругаться вполголоса, несу полную чушь, ахинею, щедро вставляя матюги в словесный понос, расстегиваю последнюю пуговку. Полы телогрейки расходятся в стороны, точно занавес открывается, и линь гуй видит опоясавшую мою талию цепочку, хитрый узелок ниже уровня пупка и два почти точь-в-точь таких же утяжелителя как и на цепуге у обалдевшего на секунду дьявола.
Ой, вру! Какая, к черту, "секунда"? Едва последняя пуговочка расстегнулась, счет пошел на сотые доли секунды, как во время серьезных спортивных соревнований, с единственной разницей — в спорте борются за приз, а в наших играх победитель получает в награду право продолжать жизнь.
Боевые искусства учат: если нанести четыре удара за одну секунду, то кулаки превратятся в невидимки. Человеческий глаз их не фиксирует. Шесть кадров кинопленки запечатлеют удар, а глаз не успеет. Почему шесть? Да потому, что скорость вращения бобины с пленкой в кинокамере равняется двадцати четырем кадрам в секунду. И кабы нас с дьяволом сняли на пленку, а после на монтажном столе просматривали отснятый материал кадр за кадром, то киномонтажер смог бы отследить, как балдеет на первых четырех кадрах линь гуй, как я наношу невидимый для него удар, уложившись в необходимые для полной невидимости шесть заветных кадриков. Его недоумение, длившееся всего-то четыре кинокадра, эта смехотворно малая фора позволила мне обмануть и обогнать инстинкты искусного бойца.
Я бил с правой. Вместо правого кулачка у меня крюк-протез, им-то я и ударил. Я бил снизу вверх, сильно. Крюк проткнул шею дьяволу над горбинкой кадыка, прошил мягкие ткани под нижней челюстью и вылез из дьявольского рта, вышибив передние зубы. Как будто рыболовный крючок подсек нижнюю губу кашалота.
Его левая, выставленная вперед нога дрыгнула, норовя ударить мой услужливо подставленный пах еще до того, как выбитые изнутри зубы покатились по полу. Сработали все ж таки рефлексы Мастера, но и я, хвала Будде и спасибо дедушке, отнюдь не подмастерье.
Скручиваюсь в бедрах, сбиваю ляжкой разящий китайский лапоть и тяну резко попавшуюся на крючок челюсть.
Слишком резко потянул, вырвал челюсть лесного дьявола с мясом. С точки зрения анатомического устройства человеческого черепа — ничего удивительного и особо сложного, адепты стиля Вин Чун так вообще умеют вырвать челюсти врагам всего-то двумя согнутыми крючком пальцами. А вот с точки зрения эстетического восприятия — жуткое, леденящее душу зрелище! Кабы выше обозначенный воображаемый киномонтажер досмотрел до конца гипотетический секундный отрезок кинопленки, то последний, двадцать четвертый кадр вызвал бы у киношника шок и трепет. Такого и в фильмах Стивена Сигала не увидишь, в которых особенно часто смакуются открытые переломы и прочая анатомическая жуть. Отвратительное зрелище — еще живой китаец с открытой рваной раной вместо нижней челюсти, откуда кровь хлынула прямо-таки фонтаном, замахивается, представляете, цепочкой с шипастым звеном! Дьявол еще пытается прихватить меня с собою за компанию в путешествие на тот свет! Вот что значит настоящая выучка! Вот что такое мастер!
Мой левый локоть разгибается, а мои коленки подгибаются, и цепь рассекает воздух у меня над головой, а моя ладошка отталкивает без пяти секунд покойника. Он обречен погибнуть, если уж не от болевого шока, то от потери крови. Я толкнул его в сторону основного автоматчика, мощно и целенаправленно. Дьявол без нижней челюсти врезался в основного так, словно бильярдный шар ударил по шару. Основного швырнуло прямиком на печку-"буржуйку" в углу. Печка устояла, остывающий чайник опрокинулся. Горячая водица выплеснулась на руки, сжимающие опущенный стволом вниз автомат.
Смотрю на автоматчика, а боковым зрением вижу летящий в меня арбалетный болт. Какая удача, что моя левая рука вытянута и ладонь открыта! Успеваю, черт подери, поймать болт в последний, предфатальный момент!
У того китайца, что баловался с "Литл Джо", обнаружился самый настоящий талант к арбалетной стрельбе. Я перехватил болт в каком-то жалком сантиметре от височной кости. Стальное острие уже коснулось моей шерстяной шапочки, когда я остановил болт. Я сжал в кулаке стальную стрелку и тут же метнул ее обратно. И болт воткнулся в глазницу талантливому арбалетчику. Китаец с занозой в глазнице роняет арбалет, орет нечеловеческим голосом, а я прыгаю.
Второго китайца возле стола я достал ударом хромой ноги в прыжке. Каблук кирзового сапога раздробил ему скулу, но погиб он в результате смещения шейных позвонков. Проще говоря — я сломал ему шею.
Хромая нога ломает шею, полноценная конечность касается каблуком пола, амортизирует, перекатывается с пятки на носок, и я падаю грудью на стол, где разбросано много всякой всячины из моего выпотрошенного сидора.
Грудь на столе, руки в стороны, хватаю зубами ножик в ножнах, дотягиваюсь кулаком до арбалетного болта, застрявшего в глазнице орущего китайца. Забиваю кулаком, как гвоздь кувалдой, болт поглубже, крик и жизнь китайца прекращаются, а я упираюсь лбом в плоскость столешницы и выполняю перекат через голову. Преодолеваю преграду стола кувырком и оказываюсь на расстоянии вытянутой ноги, лицом к лицу с американцем.
Штатник разинул слюнявое едало, его непослушные пальчики с аккуратно остриженными ногтями скребут застежку кобуры у бедра, взгляд его вытаращенных, как у Сильвестра Сталлоне, глаз прилип к полукругу человеческой плоти с зубами, нанизанному на крючок моего протеза.
Я крутанулся на каблуках и схватился единственной пятерней за рукоять ножика. Правой ногой с разворота нокаутирую глазастого американца, засадив ему плюху торцом каблука по заушному бугру, а левой рукой выдергиваю ножик из зажатых в зубах ножен и швыряю его в дальний угол избушки, в автоматчика-переводчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54