— Троих не хватает. Т-три имени я не назвал. И на-а-азывать не желаю. Ибо это имена п-предателей и изменников. Если б не они... Эх, да что там г-го-оворить!
Пан Войцек махнул рукой, сокрушенно тряхнул чубом.
— Человека, который князя либо иного правителя предаст, — веско заметил пан Юржик, — я еще могу понять, прекрасная панна. Понять и простить. Но тому, кто своих товарищей предает, нет прощения.
— Верно! — одобрил Цимош. — Гореть предателям в адском пламени и языками каленые сковородки вылизывать!
— И за это выпить надо обязательно! — потянулся к горелке Вяслав.
— Мстить предателям надо, чтоб вдругорядь неповадно было! — воскликнул Лаврин.
— Вот! За отмщение всем врагам нашим. На том свете или на этом, не важно, — поднялся Цимош. — Лучше, конечно же, на этом.
— Они свое уже получили! — Пан Бутля расправил усы. — В особенности один, самый зловредный...
— Кто? — не сдержала любопытного возгласа Ханнуся.
— Да был у нас такой, любитель ногти грызть. Ничего, прекрасная панна, на каждого шустрого лиса своя борзая найдется. Есть у нас товарищи, которым ни один предатель нипочем! — Пан Юржик хлопнул по плечам сперва Ендрека, а потом Лексу. — Один изобличил змеиное семя, а второй дубиной приголубил. Словно комара пришлепнул.
— Так давайте выпьем, панове! — подытожил Цимош.
Когда все уже закусили и мало-помалу начинали шуметь, кричать, швырять кости собакам, Хватан тихонько спросил Войцека:
— Пан сотник, удалось? Довезли?
Меченый ответил не сразу.
— Н-нет, не удалось...
— Как же? Как так, дрын мне в коленку? — вспыхнул сухой соломой урядник.
— П-понимаешь, трудно выполнить невыполнимое. Пойти т-т-туда, не знаю куда, п-привезти то, не знаю что.
— Не понял, пан сотник...
— Да что там п-понимать? Не было никакой казны. Т-то есть казна-то на самом деле б-б-была... Скорее всего. Т-только не нам ее доверили.
Хватан затряс головой:
— Тьфу ты, ну ты! Что делается на белом свете! А в сундуке?..
— Свинец.
— Дрын мне в коленку! Так значит все напрасно? Зазря односумы помирали?
— К-кто знает, что в нашем мире зря, а что нет? — вздохнул пан Шпара. — Т-т-только Господь. Нам б-было приказано служить — мы служили. Хорошо ли, худо ли? Д-думаю, скорее хорошо.
— Но мы-то верили! А нас...
— Т-точно. Подставили нас. Сделали подсадных уток. Живца... Как т-там еще можно н-назвать?
— Как же так можно, дрын мне в коленку?! Патриарх, подскарбий!
— П-политика, Хватан, политика. Кто-то интриги плетет, а к-к-кто-то кровушку льет. Жизнь т-такая...
— Я его убью! — Молодой порубежник сжал кулаки, глаза налились кровью. — Леший с ними, с Глазиками да Шилодзюбами, но Грая я не прощу!
— К-кого убьешь?
— Богумила, преподобного нашего! Змеюку двуличную!
— Д-да? — Войцек отпихнул ногой собаку и сунул под стол пирожок с зайчатиной. Волосатая рука маленького лешего перехватила его на лету. Звереныш в дороге оголодал не меньше людей. После той бешеной скачки, когда от волков удалось оторваться только благодаря чуду и метким стрелам Бичкена, когда пали, не выдержав напряжения, два коня, не считая Юржикова буланого, зарезанного хищниками, лесовика пытались отпустить. Накормили из скудных запасов, Ендрек промыл настоем дубовой коры и перевязал глубокую рану, тянущуюся от поджилок ниже колена до пятки, потом развернули носом к ближайшему лесу — иди, мол. Он не ушел, остался греться у костра. В другой раз попробовали просто оставить под кустом. Не удалось — леший бежал сзади, припадая на раненую ногу, хныкал, забавно морща волосатую мордочку, «хукал» жалобно. Первым не выдержал пан Юржик. Вернулся и забрал звереныша на руки, а после усадил в пустующее седло Войцекова вороного. Так и прижился леший в отряде пана Шпары. Даже Лекса, больше всех выступавший против присутствия двуногого зверя, в конце концов махнул рукой. Клички придумать ему пока и не удалось, хоть были самые разные предложения. Потому звали просто Лешим или Лясуном. Зверь отзывался. И вообще, оказался на редкость понятливым — куда там даже самой умной собаке. Больше всех он жаловал пана Войцека. После богорадовского сотника стоял пан Юржик. Потом Ендрек, которого Леший опасался за то, что медикус ковырялся в его ране. А уж самыми последними были Лекса, Лодзейко и Бичкен, не слишком-то ласково относящиеся к лесовичонку.
— Д-да? — повторил Меченый. — А что ж только Богумила? А как же пан Зджислав, п-п-подскарбий прилужанский?
— Эх! — Хватан звучно ляснул ладонью о стол. — Чего уж там... Еще во вресне зубами хотел порвать обоих. А после, как поглядел на пана Зджислава...
— Где? — Пан Войцек напрягся, как боевой конь перед атакой. — Где т-ты его видел?
Порубежник улыбнулся:
— Да здесь же. У Беласцей...
— Что?!
— Не буду томить тебя, пан сотник. Он и сейчас тут живет. Можешь повидать. Только толку с этого никакого не будет.
— Эт-то еще п-почему?
— Умом он тронулся. Поет коломийки и днем и ночью. Ох, и коломийки у него, пан сотник, дрын мне в коленку! Врагу такие слушать не пожелаешь... Да, так вот. Коломийки поет да разговаривает невесть с кем.
— К-к-как это?
— Ну, вроде видит кого-то рядом, а мы не видим. Иногда мне кажется, будто с бабой говорит. Шутит, а иногда жалуется на жизнь.
— Он видит, а д-д-другие не видят... — задумался пан Войцек.
— Да, дрын мне в коленку! Забыл сказать тебе, пан сотник. Слепой он. Глаза выжжены либо выколоты. Слухи ходили, что Зьмитрок его в пыточный каземат упек. Добивался, чтоб выдал — где казна Прилужанской короны.
— Ясно! — выдохнул Меченый.
— Что ясно, пан сотник?
— Ясно, откуда М-м-мржек Сякера с Владзиком Переступой про наш п-путь узнали. И по какому тракту везем, и к-к-куда...
— Да неужто?
— А я-то недоумевал, д-дурень! На силу чародейскую г-г-грешил! А оно вот где собака порылась!
— Так может, и правда силой чародейской Мрыжек вызнал? Я думал, его ослепили со злости, что не выдал ничего...
— Н-ну да! Колдовством он конечно м-м-мог за нами следить, но тогда он отставал бы. Хотя бы н-на шаг. А он впе-е-ереди шел. В Искорост раньше нас заявился. Купца Болюся Галенку п-п-пожгли грозинчане... Откуда он мог про него знать?
— А Издора помнишь, пан сотник? Может, неспроста он в Выгов ушел да и потерялся?
— Он раньше у... у... ушел, чем нам задание дали. Или забыл?
— Верно. Забыл. Виноват, пан сотник.
— Я д-думаю, Издора Гредзик прикончил. Или кто из рошиоров, опять же п-по наводке Гредзика. Так что он в наших б-б-бедах не виновен. А вот Зджислав!
— Так за что его зрения лишили-то? Не пойму, дрын мне в коленку!
— А за п-просто так. Иль ты мало о Зьмитроке слышал?
— Не мало.
— Т-так что ж удивляешься?
Тут Климаш прервал их беседу, наклонившись в уху Меченого:
— Что-то вы, панове, совсем нас забыли.
— П-прости, заговорились, — отвечал Войцек. — О госте вашем з-заговорились.
— О пане Куфаре, что ли?
— О нем.
— Э-э-э, пан Войцек... Пропащий это человек. И жалко его, и... — Климаш махнул рукой. — Я тебя понимаю, пан Войцек, вы, малолужичане, на нас, великолужичан, сейчас в обиде.
— Н-не на вас... На тех, кто нас б-быдлом и разбойниками хаял. К-к-кто советовал Уховецк забором обнести...
— Ну так, пан Войцек, лес рубят — щепки летят. Горячих голов в Выгове испокон веков хватало. Чего не наговоришь в сердцах?
— Н-не на простого выговчанина я в обиде. А на такого в-ве-ельможного пана, что чином подскарбия пожалован был.
— Так ты не знаешь еще?
— Чего я н-н-не знаю?
— Что король Юстын Зьмитрока Грозинецкого с подскарбия снял и из Выгова выслал.
Пан Шпара дернул себя за ус. Хмыкнул. Задумался.
— Ну, за короля Юстына! — поднял чарку Климаш.
Хватан тут же нахмурился. Пан Юржик и вовсе оттолкнул от себя чарку, едва не расплескав горелку. Но пан Войцек улыбнулся:
— За отставку Зьмитрока я м-многое простить готов. Д-д-даже то, что меня к силам зла причислили. За пана Юстына Далоня! М-мы еще поглядим, что он сумеет и кого одолеет.
— За пана Юстына!
— За короля!
— За короля!
Чокнулись. Выпили.
Прожевав белый грибок, Меченый спросил:
— К пану К-куфару сходить м-можно?
— Да господь с тобой, конечно! — опешил Климаш. — Мог бы и не спрашивать. Вон Янек проводит.
Хватан кивнул:
— Само собой, дрын мне в коленку.
— В-в-вот и славно... Ендрек, — негромко позвал пан Войцек. — Ендрек! Нужен ты мне.
Студиозус, не раздумывая, поднялся и вслед за Хватаном и паном Шпарой вышел из залы.
* * *
— Дозволь, пан Зджислав... — Хватан шагнул через порог, подняв над головой разожженную лучину.
— Что есть дозволение? Звук пустой и воздуха сотрясение. Не так ли, вельможная пани?
В тесной, но уютной каморке на сундуке, застеленном медвежьей шкурой, сидел плотный мужчина с пышными седыми усами и русой бородой, немного не достававшей до груди. Чистая льняная тряпка, обмотанная вокруг головы, скрывала глазницы.
— Это не пани, это я — Янек, — проговорил Хватан, втыкая лучину в светец.
— А я не с тобой говорю, дурень, — отмахнулся от него слепец.
Пан Войцек, вошедший за урядником, стоял молча, засунув большие пальцы за пояс, мерил взглядом обитателя каморки.
— Ишь, пришли, — сварливо произнес пан Куфар. — Стоят, дышат...
— Лекаря тебе привели, пан Зджислав, — сказал Хватан и махнул Ендреку. — Заходи! Чего ждешь? Дрын мне в коленку.
Студиозус вошел и едва не кинулся вон с перепугу. Опомнился лишь ударившись плечом о косяк. Застыл, до боли в ногтях вцепившись в полу жупана, словно это могло спасти. В полутемном углу, справа от бывшего подскарбия стояла высокая, худющая, как сушеная вобла, девка в расшитой черными и красными крестами поневе, белой распоясанной рубахе, растрепанная — не поймешь какой масти волосы — и с красным платком в сухой мосластой руке. Мара. Смерть. Курносая... Да мало ли у нее имен?
Вот кого пан Куфар зовет вельможной пани, вот с кем разговаривает!
— Ты чего, студиозус? — Светлые брови Хватана поползли вверх. — Эй! Опомнись!
Не в силах ответить, Ендрек совершил знамение.
Мара укоризненно покачала головой. Мол, за что ты меня так? Я ж тебя сколько раз отпускала с миром. Отступила на шаг назад, растворяясь в бревенчатой стене.
— Куда ж ты, пани! — взволнованно воскликнул пан Куфар. Протянул руку, будто пытаясь удержать невидимую собеседницу.
Моровая Дева повторно покачала головой и исчезла.
— Ушла! — сокрушенно вздохнул слепой. — Прогнали вы, гости незваные, мою нареченную...
И вдруг запел:
— У молодки зубки белы,
А глаза горячие...
Как на лужичанской свадьбе
Даже столы скачут!..
Пан Войцек повернулся к Ендреку.
— Ч-ч-что ты видел?
Медикус с трудом успокаивал дыхание, сердце, казалось, так и норовило проломить ребра и выскочить на волю.
— Подари сегодня смех,
Завтра пусть заплачу...
Поцелуй меня при всех,
Нагадай удачу!
— Н-ну, что?
— Дева Моровая... — пересохшими губами ответил Ендрек. — Здесь. Была.
— Что за дело нам до всех?
Пусть люди судачат.
Подари сегодня смех,
Завтра пусть заплачу...
Вдруг пан Куфар прервал пение. Повернул голову в сторону Ендрека и, погрозив пальцем, строго сказал:
— Не называй мою пани обидными кличками! Ты кто такой? Ответствуй, отрок!
— Ендрек. Студиозус из Руттердаха, — невольно выговорил парень, хоть и не собирался, собственно, отвечать.
— Из Руттердаха? Далеченько тебя занесло. Хочешь совет? — и не дожидаясь ответа продолжил: — Вали в свой Руттердах! Да так шустро вали, чтоб пятки в задницу влипали.
И, захохотав во все горло, Куфар запел:
— На далеких Красных Крышах,
Да черные круки.
Как полезут через реку,
Обрубаем руки!
— Руттердах не мой! — срывающимся от обиды голосом выкрикнул студиозус, но пан Войцек мягко взял его за рукав, сделал знак замолчать. Ендрек засопел, но подчинился безоговорочно, потому как привык за прошедшие месяцы слушаться Меченого во всем.
— П-п-пан Зджисла-ав, — сильно заикаясь от волнения, проговорил Войцек. — Узнаешь ли т-т-т-ты мой голос?
— Это соловьев по голосу узнают, а соколов по полету надобно, — вполне осмысленно отвечал слепой. — А я, вишь ты, вельможный пан, вижу плоховато...
— Н-ничего. Я напомню. Я — п-п-пан Войцек Шпара. Служил с-с-сотником в Богорадовке. Вспоминаешь п-п-потихоньку?
— По-над Лугою гуляли
Кони вороные.
Где же вы мои года,
Годы молодые!
— В-в-вижу — вспоминаешь, — кивнул Меченый. — Я прошлой зимой з-з-заговор открыл грозинчан с Зейцльбергом. Помнишь?
— Ой, слетались, собирались
Да черные круки...
Свежей кровью поживиться
На бережке Луги.
— Д-да ты прямо шпильман, — хмыкнул пан Войцек. — Д-д-дальше сказываю. За мою заботу о Прилужанах, с сотничества м-м-меня сняли. А в кветне вновь п-п-понадобился. Перед элекцией...
— Ой, трясется хата... — запел было Куфар, но вдруг смолк. Вздохнул. Затряс подбородком. — Ой, панове, не надо про элекцию... Я ж ничего не делал вам! Помилосердствуйте!
— Что это он? — шепнул Ендрек Хватану.
— Да леший его знает! Только зря пан сотник про элекцию вспомнил. Пан Куфар, как кто про нее упомянет, сам не свой делается.
— А после, — голос Меченого стал жестким, — п-после мне и моим лю-юдям казну доверили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Пан Войцек махнул рукой, сокрушенно тряхнул чубом.
— Человека, который князя либо иного правителя предаст, — веско заметил пан Юржик, — я еще могу понять, прекрасная панна. Понять и простить. Но тому, кто своих товарищей предает, нет прощения.
— Верно! — одобрил Цимош. — Гореть предателям в адском пламени и языками каленые сковородки вылизывать!
— И за это выпить надо обязательно! — потянулся к горелке Вяслав.
— Мстить предателям надо, чтоб вдругорядь неповадно было! — воскликнул Лаврин.
— Вот! За отмщение всем врагам нашим. На том свете или на этом, не важно, — поднялся Цимош. — Лучше, конечно же, на этом.
— Они свое уже получили! — Пан Бутля расправил усы. — В особенности один, самый зловредный...
— Кто? — не сдержала любопытного возгласа Ханнуся.
— Да был у нас такой, любитель ногти грызть. Ничего, прекрасная панна, на каждого шустрого лиса своя борзая найдется. Есть у нас товарищи, которым ни один предатель нипочем! — Пан Юржик хлопнул по плечам сперва Ендрека, а потом Лексу. — Один изобличил змеиное семя, а второй дубиной приголубил. Словно комара пришлепнул.
— Так давайте выпьем, панове! — подытожил Цимош.
Когда все уже закусили и мало-помалу начинали шуметь, кричать, швырять кости собакам, Хватан тихонько спросил Войцека:
— Пан сотник, удалось? Довезли?
Меченый ответил не сразу.
— Н-нет, не удалось...
— Как же? Как так, дрын мне в коленку? — вспыхнул сухой соломой урядник.
— П-понимаешь, трудно выполнить невыполнимое. Пойти т-т-туда, не знаю куда, п-привезти то, не знаю что.
— Не понял, пан сотник...
— Да что там п-понимать? Не было никакой казны. Т-то есть казна-то на самом деле б-б-была... Скорее всего. Т-только не нам ее доверили.
Хватан затряс головой:
— Тьфу ты, ну ты! Что делается на белом свете! А в сундуке?..
— Свинец.
— Дрын мне в коленку! Так значит все напрасно? Зазря односумы помирали?
— К-кто знает, что в нашем мире зря, а что нет? — вздохнул пан Шпара. — Т-т-только Господь. Нам б-было приказано служить — мы служили. Хорошо ли, худо ли? Д-думаю, скорее хорошо.
— Но мы-то верили! А нас...
— Т-точно. Подставили нас. Сделали подсадных уток. Живца... Как т-там еще можно н-назвать?
— Как же так можно, дрын мне в коленку?! Патриарх, подскарбий!
— П-политика, Хватан, политика. Кто-то интриги плетет, а к-к-кто-то кровушку льет. Жизнь т-такая...
— Я его убью! — Молодой порубежник сжал кулаки, глаза налились кровью. — Леший с ними, с Глазиками да Шилодзюбами, но Грая я не прощу!
— К-кого убьешь?
— Богумила, преподобного нашего! Змеюку двуличную!
— Д-да? — Войцек отпихнул ногой собаку и сунул под стол пирожок с зайчатиной. Волосатая рука маленького лешего перехватила его на лету. Звереныш в дороге оголодал не меньше людей. После той бешеной скачки, когда от волков удалось оторваться только благодаря чуду и метким стрелам Бичкена, когда пали, не выдержав напряжения, два коня, не считая Юржикова буланого, зарезанного хищниками, лесовика пытались отпустить. Накормили из скудных запасов, Ендрек промыл настоем дубовой коры и перевязал глубокую рану, тянущуюся от поджилок ниже колена до пятки, потом развернули носом к ближайшему лесу — иди, мол. Он не ушел, остался греться у костра. В другой раз попробовали просто оставить под кустом. Не удалось — леший бежал сзади, припадая на раненую ногу, хныкал, забавно морща волосатую мордочку, «хукал» жалобно. Первым не выдержал пан Юржик. Вернулся и забрал звереныша на руки, а после усадил в пустующее седло Войцекова вороного. Так и прижился леший в отряде пана Шпары. Даже Лекса, больше всех выступавший против присутствия двуногого зверя, в конце концов махнул рукой. Клички придумать ему пока и не удалось, хоть были самые разные предложения. Потому звали просто Лешим или Лясуном. Зверь отзывался. И вообще, оказался на редкость понятливым — куда там даже самой умной собаке. Больше всех он жаловал пана Войцека. После богорадовского сотника стоял пан Юржик. Потом Ендрек, которого Леший опасался за то, что медикус ковырялся в его ране. А уж самыми последними были Лекса, Лодзейко и Бичкен, не слишком-то ласково относящиеся к лесовичонку.
— Д-да? — повторил Меченый. — А что ж только Богумила? А как же пан Зджислав, п-п-подскарбий прилужанский?
— Эх! — Хватан звучно ляснул ладонью о стол. — Чего уж там... Еще во вресне зубами хотел порвать обоих. А после, как поглядел на пана Зджислава...
— Где? — Пан Войцек напрягся, как боевой конь перед атакой. — Где т-ты его видел?
Порубежник улыбнулся:
— Да здесь же. У Беласцей...
— Что?!
— Не буду томить тебя, пан сотник. Он и сейчас тут живет. Можешь повидать. Только толку с этого никакого не будет.
— Эт-то еще п-почему?
— Умом он тронулся. Поет коломийки и днем и ночью. Ох, и коломийки у него, пан сотник, дрын мне в коленку! Врагу такие слушать не пожелаешь... Да, так вот. Коломийки поет да разговаривает невесть с кем.
— К-к-как это?
— Ну, вроде видит кого-то рядом, а мы не видим. Иногда мне кажется, будто с бабой говорит. Шутит, а иногда жалуется на жизнь.
— Он видит, а д-д-другие не видят... — задумался пан Войцек.
— Да, дрын мне в коленку! Забыл сказать тебе, пан сотник. Слепой он. Глаза выжжены либо выколоты. Слухи ходили, что Зьмитрок его в пыточный каземат упек. Добивался, чтоб выдал — где казна Прилужанской короны.
— Ясно! — выдохнул Меченый.
— Что ясно, пан сотник?
— Ясно, откуда М-м-мржек Сякера с Владзиком Переступой про наш п-путь узнали. И по какому тракту везем, и к-к-куда...
— Да неужто?
— А я-то недоумевал, д-дурень! На силу чародейскую г-г-грешил! А оно вот где собака порылась!
— Так может, и правда силой чародейской Мрыжек вызнал? Я думал, его ослепили со злости, что не выдал ничего...
— Н-ну да! Колдовством он конечно м-м-мог за нами следить, но тогда он отставал бы. Хотя бы н-на шаг. А он впе-е-ереди шел. В Искорост раньше нас заявился. Купца Болюся Галенку п-п-пожгли грозинчане... Откуда он мог про него знать?
— А Издора помнишь, пан сотник? Может, неспроста он в Выгов ушел да и потерялся?
— Он раньше у... у... ушел, чем нам задание дали. Или забыл?
— Верно. Забыл. Виноват, пан сотник.
— Я д-думаю, Издора Гредзик прикончил. Или кто из рошиоров, опять же п-по наводке Гредзика. Так что он в наших б-б-бедах не виновен. А вот Зджислав!
— Так за что его зрения лишили-то? Не пойму, дрын мне в коленку!
— А за п-просто так. Иль ты мало о Зьмитроке слышал?
— Не мало.
— Т-так что ж удивляешься?
Тут Климаш прервал их беседу, наклонившись в уху Меченого:
— Что-то вы, панове, совсем нас забыли.
— П-прости, заговорились, — отвечал Войцек. — О госте вашем з-заговорились.
— О пане Куфаре, что ли?
— О нем.
— Э-э-э, пан Войцек... Пропащий это человек. И жалко его, и... — Климаш махнул рукой. — Я тебя понимаю, пан Войцек, вы, малолужичане, на нас, великолужичан, сейчас в обиде.
— Н-не на вас... На тех, кто нас б-быдлом и разбойниками хаял. К-к-кто советовал Уховецк забором обнести...
— Ну так, пан Войцек, лес рубят — щепки летят. Горячих голов в Выгове испокон веков хватало. Чего не наговоришь в сердцах?
— Н-не на простого выговчанина я в обиде. А на такого в-ве-ельможного пана, что чином подскарбия пожалован был.
— Так ты не знаешь еще?
— Чего я н-н-не знаю?
— Что король Юстын Зьмитрока Грозинецкого с подскарбия снял и из Выгова выслал.
Пан Шпара дернул себя за ус. Хмыкнул. Задумался.
— Ну, за короля Юстына! — поднял чарку Климаш.
Хватан тут же нахмурился. Пан Юржик и вовсе оттолкнул от себя чарку, едва не расплескав горелку. Но пан Войцек улыбнулся:
— За отставку Зьмитрока я м-многое простить готов. Д-д-даже то, что меня к силам зла причислили. За пана Юстына Далоня! М-мы еще поглядим, что он сумеет и кого одолеет.
— За пана Юстына!
— За короля!
— За короля!
Чокнулись. Выпили.
Прожевав белый грибок, Меченый спросил:
— К пану К-куфару сходить м-можно?
— Да господь с тобой, конечно! — опешил Климаш. — Мог бы и не спрашивать. Вон Янек проводит.
Хватан кивнул:
— Само собой, дрын мне в коленку.
— В-в-вот и славно... Ендрек, — негромко позвал пан Войцек. — Ендрек! Нужен ты мне.
Студиозус, не раздумывая, поднялся и вслед за Хватаном и паном Шпарой вышел из залы.
* * *
— Дозволь, пан Зджислав... — Хватан шагнул через порог, подняв над головой разожженную лучину.
— Что есть дозволение? Звук пустой и воздуха сотрясение. Не так ли, вельможная пани?
В тесной, но уютной каморке на сундуке, застеленном медвежьей шкурой, сидел плотный мужчина с пышными седыми усами и русой бородой, немного не достававшей до груди. Чистая льняная тряпка, обмотанная вокруг головы, скрывала глазницы.
— Это не пани, это я — Янек, — проговорил Хватан, втыкая лучину в светец.
— А я не с тобой говорю, дурень, — отмахнулся от него слепец.
Пан Войцек, вошедший за урядником, стоял молча, засунув большие пальцы за пояс, мерил взглядом обитателя каморки.
— Ишь, пришли, — сварливо произнес пан Куфар. — Стоят, дышат...
— Лекаря тебе привели, пан Зджислав, — сказал Хватан и махнул Ендреку. — Заходи! Чего ждешь? Дрын мне в коленку.
Студиозус вошел и едва не кинулся вон с перепугу. Опомнился лишь ударившись плечом о косяк. Застыл, до боли в ногтях вцепившись в полу жупана, словно это могло спасти. В полутемном углу, справа от бывшего подскарбия стояла высокая, худющая, как сушеная вобла, девка в расшитой черными и красными крестами поневе, белой распоясанной рубахе, растрепанная — не поймешь какой масти волосы — и с красным платком в сухой мосластой руке. Мара. Смерть. Курносая... Да мало ли у нее имен?
Вот кого пан Куфар зовет вельможной пани, вот с кем разговаривает!
— Ты чего, студиозус? — Светлые брови Хватана поползли вверх. — Эй! Опомнись!
Не в силах ответить, Ендрек совершил знамение.
Мара укоризненно покачала головой. Мол, за что ты меня так? Я ж тебя сколько раз отпускала с миром. Отступила на шаг назад, растворяясь в бревенчатой стене.
— Куда ж ты, пани! — взволнованно воскликнул пан Куфар. Протянул руку, будто пытаясь удержать невидимую собеседницу.
Моровая Дева повторно покачала головой и исчезла.
— Ушла! — сокрушенно вздохнул слепой. — Прогнали вы, гости незваные, мою нареченную...
И вдруг запел:
— У молодки зубки белы,
А глаза горячие...
Как на лужичанской свадьбе
Даже столы скачут!..
Пан Войцек повернулся к Ендреку.
— Ч-ч-что ты видел?
Медикус с трудом успокаивал дыхание, сердце, казалось, так и норовило проломить ребра и выскочить на волю.
— Подари сегодня смех,
Завтра пусть заплачу...
Поцелуй меня при всех,
Нагадай удачу!
— Н-ну, что?
— Дева Моровая... — пересохшими губами ответил Ендрек. — Здесь. Была.
— Что за дело нам до всех?
Пусть люди судачат.
Подари сегодня смех,
Завтра пусть заплачу...
Вдруг пан Куфар прервал пение. Повернул голову в сторону Ендрека и, погрозив пальцем, строго сказал:
— Не называй мою пани обидными кличками! Ты кто такой? Ответствуй, отрок!
— Ендрек. Студиозус из Руттердаха, — невольно выговорил парень, хоть и не собирался, собственно, отвечать.
— Из Руттердаха? Далеченько тебя занесло. Хочешь совет? — и не дожидаясь ответа продолжил: — Вали в свой Руттердах! Да так шустро вали, чтоб пятки в задницу влипали.
И, захохотав во все горло, Куфар запел:
— На далеких Красных Крышах,
Да черные круки.
Как полезут через реку,
Обрубаем руки!
— Руттердах не мой! — срывающимся от обиды голосом выкрикнул студиозус, но пан Войцек мягко взял его за рукав, сделал знак замолчать. Ендрек засопел, но подчинился безоговорочно, потому как привык за прошедшие месяцы слушаться Меченого во всем.
— П-п-пан Зджисла-ав, — сильно заикаясь от волнения, проговорил Войцек. — Узнаешь ли т-т-т-ты мой голос?
— Это соловьев по голосу узнают, а соколов по полету надобно, — вполне осмысленно отвечал слепой. — А я, вишь ты, вельможный пан, вижу плоховато...
— Н-ничего. Я напомню. Я — п-п-пан Войцек Шпара. Служил с-с-сотником в Богорадовке. Вспоминаешь п-п-потихоньку?
— По-над Лугою гуляли
Кони вороные.
Где же вы мои года,
Годы молодые!
— В-в-вижу — вспоминаешь, — кивнул Меченый. — Я прошлой зимой з-з-заговор открыл грозинчан с Зейцльбергом. Помнишь?
— Ой, слетались, собирались
Да черные круки...
Свежей кровью поживиться
На бережке Луги.
— Д-да ты прямо шпильман, — хмыкнул пан Войцек. — Д-д-дальше сказываю. За мою заботу о Прилужанах, с сотничества м-м-меня сняли. А в кветне вновь п-п-понадобился. Перед элекцией...
— Ой, трясется хата... — запел было Куфар, но вдруг смолк. Вздохнул. Затряс подбородком. — Ой, панове, не надо про элекцию... Я ж ничего не делал вам! Помилосердствуйте!
— Что это он? — шепнул Ендрек Хватану.
— Да леший его знает! Только зря пан сотник про элекцию вспомнил. Пан Куфар, как кто про нее упомянет, сам не свой делается.
— А после, — голос Меченого стал жестким, — п-после мне и моим лю-юдям казну доверили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50