— Это я-то — за грозинчан заступник?
— Н-н-ну ты даешь, студиозус! — раздался над головой знакомый голос. Тень вороного коня накрыла стоящего на коленях кметя.
— Пан Войцек! — обрадовано воскликнул Ендрек. — Там что-то в шинке важное! Переступа колдуну спалить его приказывал...
— Д-да? — нахмурился Меченый. — Переступа тут был?
— Был. Лекса его дубиной хотел...
— А! Т-так стало быть это его б-баллотаду я видел?
— Чего? — удивился Ендрек.
— Т-то, что он коня сделать заставил.
— А! Да, он.
— Ч-ч-что ж Переступа со мной поквитаться не захотел?
— Хотел, пан Войцек. Ужас как хотел. Я видел. Да видать, приказ у него есть важнее, чем личные счеты.
— Вот оно к-к-как? Добро... Хватайся за стремя, поглядим шинок.
— Да я так. Тут недалече! — улыбнулся Ендрек.
— Н-ну, как знаешь. — Пан Войцек толкнул шенкелями коня, поднимая его в короткую рысь.
Студиозус только приготовился бежать следом, как чья-то рука дернула его за полу шубы.
Михась. И лицо ни капельки не воинственное. Скорее удивленное и растерянное.
— Чего тебе, ратоборец?
— Кто это был?
— Пан Войцек Шпара, сотник Богорадовский.
— Сам Шпара? Меченый?
— Он самый.
— Не врешь?
— Слушай, Михась, ты меня то предателем, то брехуном зовешь... — Ендрек нахмурился.
— Нет-нет, что ты! — даже руками замахал кметь. — Прости, парень! И не думал обидеть тебя...
— Думал только колом огреть.
— Так ты ж за грозинчан...
— Вдвойне дурень ты! Его же в плен надо было брать. Да допросить! А ты? Силушкой Господь не обидел — рад стараться. Некогда мне с тобой!
Ендрек отвернулся от поселянина и быстрым шагом поспешил к шинку.
— Эй, погоди! — не отставал Михась. — О чем их расспрашивать, поганцев?
Вокруг люди пана Цециля разоружали сдавшихся драгун, сгоняли их и легко раненных из обоза на колодезную площадь, портили телеги. От перерубаемых оглобель и разбиваемых колес только треск стоял...
— Твоего ума, что ли, дело? — попробовал на ходу отмахнуться от навязчивого кметя студиозус.
— Не, ну скажи. Тебе что — тяжко?
— Вот привязался! Хуже репья! — сокрушенно помотал головой Ендрек. Скорее бы уже шинок, а там дотошный жилистый мужичок, глядишь, и отстанет. — Знать нам интересно, чего они боя не приняли? Чего удрали?
— А-а-а! — протянул Михась. — Этого я не знаю...
— Кто б удивлялся?
Вот уж и коновязь. Распахнутая дверь. Ендрек вбежал в полумрак помещения и заморгал, не различая почти ничего.
— Д-д-давай сюда бегом! — Пан Войцек стоял над заваленным свитками столом, высоко подняв свечу. Плешка копошился рядом с ним. То приседал, то поднимался на цыпочки. Украдкой попробовал на зуб один пергаментный листок.
— Я помогу? — Михась, оказывается, и не думал отставать. Вбежал следом.
— Тьфу, чтоб тебе пусто было! — Медикус ударил ладонями о полы. — Ты что — грамоте учен?
— Нет...
— Тогда вали-ка ты...
— П-погоди! — прервал его Меченый. — Эт-то кто такой?
— Кметь местный.
— Михасем меня кличут...
— Иди сюда, М-м-михась. Будешь светить.
Селянин с готовностью подбежал. Принял свечу из рук пана Шпары.
— С чего начнем? — Ендрек с опаской поглядел на груду писем, распоряжений, приказов, просто черновиков.
— П-приказы смотри. Не мог он просто так от по-о-оединка со мной отказаться.
Ендрек схватил одну писульку. Поднес ближе к глазам.
Распоряжение пана полковника Переступы ротмистрам... Ну-ка, ну-ка?
Нет, ерунда. Пан полковник всего-навсего настоятельно рекомендовал проверить ковку строевых коней.
В сторону!
Следующая...
Донесение разведки. Едва ли не полумесячной давности.
На пол!
Следующая...
— Свети лучше, Михась!
Приказ пану обозному. Муки ржаной двадцать мешков, крупы... Тьфу ты, ну ты, как говорит Хватан!
На пол!
Дальше...
Снова не то!
Рядом швырял пергаментные листки под стол пан Войцек.
— Н-не может быть, чтоб П-п-переступа... — бурчал себе под нос Меченый.
Хлопнула входная дверь.
— Вы что тут, панове, делаете?
Нос пана Цециля на морозе покраснел, усы топорщились, обметанные инеем. Он, тоже вбежав с яркого света, прищурился, поморгал.
— Никак, ищете чего?
И тут пан Войцек не выкрикнул, а прямо-таки рыкнул:
— Вот оно! Есть!
— Что? Что? — кинулись к нему и Ендрек, и пан Вожик. Последний так и не понял в чем дело, но твердо знал — попусту Меченый шум не поднимет.
— Т-ты гляди... — качал головой пан Войцек. — Что делается в П-п-п-прилужанах!
— Что такое? Не томи, пан Войцек... — Студиозус глядел на лист плотного пергамента в руках шляхтича, словно мог прочитать его с обратной, чистой стороны.
— Приказ с-самого князеньки Зьмитрока, — насмешливо произнес Меченый.
— Благодетеля Прилужанского? — буркнул Ендрек.
— Что? — поднял бровь пан Цециль.
— Тут они такое на площади возглашали... Закачаешься. Ладно, после расскажу. Что там дальше, пан Войцек?
— А п-п-приказывает Зьмитрок Грозинецкий своему верному п-п-п-полковнику, пану Пе-е-ереступе, захватить в плен ни много ни мало, а самого короля Великих и Малых Прилужан.
— Что? — Глаза Ендрека сами собой полезли на лоб.
— Не понял я что-то... — смахнул капли с усов пан Вожик. — Где мы, где король. Как говорят в старой присказке — где у Господа заяц, а где у лешего тятька...
— Т-т-то-то и оно, что где-то рядом Юстын.
— Как так?!
— А во-от пишет Зьмитрок, что верные люди из Выгова донесли — король Юстын задумал примирить Великие и Малые Прилужаны, а потому тайно покинул столицу и с двумя десятками телохранителей в Уховецк дорогу держит.
— Вот те на! — тряхнул головой пан Вожик. — Что же это выходит?
— А в-в-выходит то, что Зьмитрок поручил Переступе короля подстеречь, захватить, а ежели, н-не приведи Господь, яростное сопротивление окажут, т-то можно и... — Меченый выразительно чиркнул себя по горлу ногтем большого пальца.
— Вот оно что! — воскликнул Ендрек. — То-то он от нас удрал. Понятно, что этот приказ куда как важнее.
Михась вдруг хлопнул себя по лбу:
— Я-то думаю, панове, чего он псам своим ляпнул — к Лукьяну, мол, погнали.
— Ты что мелешь? К какому Лукьяну? — повернулся к нему Ендрек.
— Э, постой, парень, погоди, — прищурился Вожик. — Так и сказал, что к Лукьяну?
— Ну да! Чего мне брехать?
— Тут неподалече монастырь есть. Святого Лукьяна Бессребреника, -пояснил пан Цециль Меченому и студиозусу. — Ну, знаете святого Лукьяна?..
Ендрек пожал плечами, а пан Шпара кивнул:
— Он п-первый Малые Прилужаны к вере в Господа приобщил. Помер, го-о-оворят, в нищете и безвестности.
— Зачем Переступе в монастырь? — пожал плечами студиозус.
— Да в-в-видно там он Юстына и перехватит.
— Так что мы ждем? — встрепенулся Ендрек. — На коней надо и...
— А надо ли? — Пан Вожик намотал ус на палец, подергал в раздумьях.
— Как ты говорить такое можешь, пан Цециль?! Какой ни есть, а король законный!
— Ага! — усмехнулся шляхтич. — Ты еще скажи честно избранный... Столько добра и счастья стране принес.
— Но ведь он же хочет... всеми силами хочет исправить ошибки!
— Во-во... Говорил-то как? Верю — сумеем, знаю — одолеем... А теперь только хочет. Знаешь, когда мужик хочет, а не может, как его прозывают?
— П-погоди, пан Цециль, — вмешался вдруг Меченый. — Т-т-тут еще п-п-приписочка имеется. Велит Зьмитрок п-пропажу короля так обставить, чтоб на малолужичан вина легла.
— Вот песья кровь!!! — Вожик вцепился в рукоять сабли.
— В-в-вот и п-п-получается, пан Цециль, — невесело проговорил Шпара, — что нет у н-нас иного выхода, как помешать грозинчанам.
Пан Вожик скрипнул зубами:
— Прячь пергамент, пан Войцек. Пригодится. Остальное спалить к свиньям собачьим! — приказал он двоим как раз заглянувшим шляхтичам. — Тебе что, пан Клеменц?
Молодой, рыжеусый пан сорвал шапку:
— Прости, не догнали полковника грозинецкого!
— Да леший с ним! Дела важнее есть... А все же плохо! Чего ж не догнали?
— Кони у них лучше моего не в пример! Степняк-то достал было, насел. Одного охранника срубил, а тут полковник... Отмахнулся и саблей в висок басурмана нашего...
— Что? — задохнулся Ендрек. — Убили Бичкена?
— Не-а. Ранили. Не насмерть. Но тяжко. Я его подобрал да привез.
— Я перевяжу! — дернулся Ендрек.
— Да перевязывают уже, — махнул рукой пан Клеменц. — Даст Господь, выживет. Кочевники — они живучие.
Пан Войцек медленно сотворил знаменье.
— Помоги, Господь! Хоть и б-б-басурман, а справный рубака...
— Надо его в нашу веру переманивать, надо, — согласился Вожик. — Ну да, ладно, панове, не до басурманов сейчас... Значит, думаешь, пан Войцек, короля выручать надо?
— Д-думаешь, я его сильно люблю? А выхода нам н-н-не остается. Сгинет Ю-ю-юстын, война между Малыми да Великими Прилужанами не утихнет, а только пуще разгорится. А Грозину с Зейцльбергом того и п-п-подавай. И так уж с-с-слетелись, ровно круки. А то ли еще будет?
— Верно, пан Войцек! — горячо поддержал Меченого Ендрек. — Лишь в единстве всех лужичан наша сила! Разом справимся...
— Что шумишь? — топая сапогами, чтобы слетел налипший снег, в шинок ворвался пан Бутля. — Ты еще приплети — нам нет числа, сломим силы зла.
— И приплету, — обиделся студиозус. — Лжи или великой глупости в этих словах нет. Беда наша в том, что всегда не тех к силам зла причислить норовим!
— Ну... — Пан Юржик развел руками.
— За что люблю тебя, пан студиозус, — пан Вожик поправил перевязь, одернул полушубок, — умеешь слово нужное найти. Не всякому человеку это дано. Что ж, панове... — Он приосанился, посуровел. — Не будем уподобляться желтым «кошкодралам» и врагов искать будем там, где следует. А именно, в грозинецком войске. Постоим за Прилужаны! Не выдадим врагу короля нашего!
Набившиеся в шинок шляхтичи числом не менее полутора десятков согласно закивали. Кто-то с готовностью схватился за саблю.
— На погибель!
— Бей Грозин!
— Не выдадим!
Пан Бутля скривился, словно дрянной горелки ковшик до дна опрокинул:
— Ну, вы даете, панове. Хотя... Мне деваться тоже некуда. Я с вами. На что не пойдешь, лишь бы грозинчан рубить разрешили...
Бойцы пана Вожика едва не полегли от хохота.
— Есть еще о-о-одна загвоздка, панове, — негромкий голос пана Шпары привлек внимание, несмотря на веселье. — Как м-м-монастыря достичь вперед п-п-пана Переступы?
— Это верно, — согласился пан Цециль. — Они раньше нас выбрались...
— Так панове! — вмешался вдруг Михась. — Ясновельможное панство, дозвольте слово сказать!
— Н-н-ну?
— Они ж по тракту погнали. Это в объезд выходит, ядреный корень. С рассветом выедешь, до полудня едва-едва поспеешь.
— И что с того? — прищурился Цециль.
— А есть короткая дорога. Подводы не пройдут...
— А конные?
— А конные смогут, ядреный корень. Запросто смогут. Через бурелом, брехать не буду, но...
— Проведешь? — Пан Вожик даже за рукав кметя схватил.
— Отчего ж не провести, ядреный корень? Очень даже запросто проведу...
— На конь, панове! — приказал командир отряда. — За мной!
Он первым выбежал из шинка:
— На конь, на конь! Быстро!
— Погоди, пан Цециль, — остановил его коренастый, одноглазый пан Володша герба Гирса. — А с пленными что делать?
— Первый раз воюешь?
— Да нет...
— Отправь полдюжины наших — пускай в колонну собьют и гонят верст десять. Лужичан встретят — сдадут, как положено. Нет — пускай бросают и галопом по нашему следу.
— А раненые?
— Наши?
— Нет, ихние.
— Пускай на горбу тянут, если сыщутся охотники. Не сыщутся, оставляй в снегу, не жалей. Да! Чуть не забыл! — Уже поспешающий к коню пан Вожик развернулся, поднял палец. — Кметям коней и оружие не давать! Нечего искушать судьбу. Не по чину им! Ясно?
— Ясно, пан Цециль.
— Выполняй!
Вскоре отряд из двух десятков всадников (всего двое погибли в Блошицах, двое раненых остались там же, да шестеро гнали пленных грозинчан по западной дороге) рысил следом за проводником — неумело сидящем в седле кметем Михасем. Хмурил брови пан Войцек, тер рукавицей нос пан Юржик, сверкал маленькими глазками Плешка, примостившийся на крупе Воронка. А Ендрек ощущал радость от того, что Великие и Малые Прилужаны вскоре помирятся и народ его родины больше не будет делиться на «наших» и «ваших», на «желтых» и «бело-голубых», на «кошкодралов» и «курощупов». И в деле воссоединения державы будет и его лепта, ничтожная, а все же своя.

Глава двенадцатая,
в которой читатель встречается со многими старыми знакомыми, причем некоторых из них видит на этих страницах в последний раз, сопереживает сражающимся без надежды на спасение героям и имеет возможность понаблюдать весьма нетрадиционные методы исправления внешности венценосных особ.
Монастырь Святого Лукьяна Бессребреника стоял, уткнувшись спиной в скалистый, поросший непролазным ельником холм. Словно уставший удирать от своры злых голосистых выжл, кабан, который вдруг разворачивается клыкастой пастью к преследователям, а зад упирает в пень или обомшелый валун.
— На совесть строили, — крякнул пан Вожик, осаживая серого темногривого коня. — Не то, что ныне...
— Т-точно, — согласился Меченый. — В ста-а-ародавние времена много всякой сволочи п-п-по нашей земле шлялось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50