Увидев, что она пришла в себя, он крепко схватил ее за волосы и запрокинул ее голову, заставив глядеть себе в глаза.
– Ты собиралась отправиться к Стражам, не так ли? И ты думала, что эти усталые старики сделают хоть что-нибудь, чтобы спасти моего сына?
Сондра не отвечала. Она не знала ответа.
– Когда настанет время, именно я спасу его. До тех пор ты останешься со мной. Как сказал мне мой сын, ты прекрасна и в своем чреве ты носишь наше будущее. Твой сын будет обладать невероятной властью и могуществом.
– Твой внук? – удалось спросить Сондре, хотя губы с трудом шевелились, а язык отказывался повиноваться.
Моргот не ответил, только поглядел на нее своими светлыми, словно металлическими, глазами. Сондра вспомнила историю матери Жона и способ, каким он был зачат. Страшная мысль забрела ей в голову, и от этой мысли внутри у нее все похолодело.
Моргот догадался, о чем она думает. Появившаяся у него на губах улыбка отнюдь не успокоила Сондру.

* * *
На следующий день после пленения охрана возле сарая, в котором помещалась клетка Жона, удвоилась. На лицах мужчин Джонатан увидел растерянность и страх, в их приглушенных голосах звучало сомнение, а в глазах подчас мелькала слабая тень сострадания.
Моргот нанес еще один удар.
Один из стражников заговорил было о темных силах, которые Джонатан мог призвать для спасения своей жизни, однако двое его товарищей возразили, что две новые смерти могли с тем же успехом оказаться на совести существа, о котором рассказывал на допросе Джонатан.
– Кто погиб? – спросил Жон.
– Дирка и Сондра, обе исчезли из гостиницы.
Джонатан опустил лицо, чтобы скрыть горе, которое он не смел выставлять напоказ.
– Это моя вина, – пробормотал он еле слышно.
Чья-то грубая рука протянулась сквозь прутья клетки и, ухватив его за волосы, заставила Жона посмотреть на своих тюремщиков.
– Видите его слезы? – проворчал один из стражников. – Всем известно, что он любил Сондру. Значит, эта штуковина все еще разгуливает на свободе, как он и говорил. Я вам точно говорю, следующим может быть любой из нас.
– Даже если парень и убийца, – поддержал его товарищ, – мы не покончим со злом, предав его огню. Зло продолжает жить и выжидает удобного момента.
– Посмотрим, что будет, когда этот вот превратится в кучку золы, – вмешался в разговор еще один мужчина. – Не жалейте его. Я видал такие слезы, это слезы вины.
– Маэв единственная свидетельница. Я ей не верю.
– А дочка Кези? Она говорила о серебристом мехе, о серебряном тумане. Взгляните на его глаза, и вам все станет ясно. Попробуйте теперь сказать кому-нибудь, что его там не было.
Спор среди стражников продолжался, но их сомнения не могли отменить или отсрочить жертвоприношение – по крайней мере до тех пор, пока у них не было никого, кто мог бы быть принесен в жертву вместо Джонатана.
День накануне праздничной ночи казался Джонатану бесконечным. Стражники оставили дверь сарая открытой, чтобы Жон мог видеть, как идет подготовка к празднику – на площади расставлялись столы для вечерней трапезы, а у костра запасались кучи хвороста и сушеного навоза, чтобы жарить пищу. Отдельной поленницей были сложены толстые, сухие дрова для финального костра, который станет апофеозом сегодняшней ночи.
Отвернувшись от площади, Джонатан просунул руку сквозь решетчатое дно своей клетки и, зарывшись пальцами в теплую соломенную подстилку, устилавшую пол сарая, начал тихо молиться, чтобы Моргот не явился за ним сегодня. Если он появится, все собравшиеся на праздник будут обречены, а в первую очередь будет обречен он сам.
Солнце начинало клониться к закату, и над долиной повисло напряженное ожидание. Стало очень тепло, словно на дворе стоял жаркий августовский полдень, а не холодная зима. Когда солнце село, знойная духота стала настолько осязаемой и плотной, что Джонатан окончательно убедился в том, что весь поселок заколдован. Жители Линде никак не реагировали на неожиданное тепло, словно не замечая того, что все они оказались в самой середине страшной бури, вот-вот готовой разразиться над долиной.
Лежа на боку и прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам, Джонатан вспомнил праздник осеннего жертвоприношения и Сондру. Он был полон надежд и уверен в своей непобедимости. Теперь же для тех, кого он любил, не имело значения, останется ли он жить или умрет. Это ничего не могло изменить: Сондра, вне всякого сомнения, уже мертва, уничтоженная его отцом; Ивар и оставшиеся Стражи умрут очень скоро. И за все эти судьбы ответственность лежала на нем одном.
В самый разгар праздничной ночи стражники сменились, чтобы каждый из жителей деревни сумел поучаствовать в торжествах. Лишь только новая группа мужчин встала на посту у дверей его сарая, до слуха Жона донесся веселый девичий смех, и он увидел силуэт девушки, закутанной в плащ, которая проворно двигалась в свете факелов, целуя то одного, то другого стражника. Она направлялась ко входу в его узилище, и, когда проскользнула внутрь, она сняла капюшон. Джонатан узнал ее. Это была Уилла, одна из подруг Сондры. Сегодня ночью должна была состояться и ее свадьба.
Девушка некоторое время с беспокойством переминалась с ноги на ногу, ожидая пока Жон заговорит с ней. Жон молчал, и Уилла, назвав его по имени, смущенно извинилась за то, что разбудила его. Она говорила быстро, проглатывая слова, ни на секунду не умолкая, чтобы перевести дух:
– Мы… я и другие девушки тоже… мы все помним, как ты спас Сондру от гоблинов. Мы знаем, что ты не стал бы причинять ей вреда. Мы вообще думаем, что ты никого не убивал. Вот возьми, мы хотим, чтобы ты выпил это… – с этими словами девушка вытащила из-под плаща бурдюк с вином и показала его Джонатану. – Это праздничное вино. Мы подмешали в него особое зелье. Если выпьешь немножко, то не будешь чувствовать боли, а если выпьешь все – умрешь сейчас.
Жон снова промолчал, и Уилла поставила бурдюк к клетке таким образом, чтобы он мог дотянуться губами до его горловины.
– Я оставлю его здесь, ты можешь принять решение потом. Просто ты должен знать, что кое-кто из нас не согласен со старейшинами.
Уилла отвернулась от Жона, щурясь в свете факелов. Прозвучавшая в ее голосе горечь удивила его. Ему почудились слезы в ее глазах, и впервые Джонатан подумал, что может попытаться предотвратить некое ужасное событие. Мысленно попросив прощения у Ивара за нарушение их договора, он сказал:
– Не оставайся до конца праздника, – шепнул он, – уходи с площади до того, как начнется жертвоприношение. Возьми с собой всех, кто захочет уйти.
И он рассказал Уилле о пещере под гостиницей и о том, как найти потайную дверь. Едва ли это было действительно безопасное место, так как пещера сообщалась с подземельем Моргота, но он не мог придумать ничего лучшего.
– Спуститесь по ступеням вниз и сидите там до утра. Может быть, тогда беда минует вас.
Тем временем праздничная музыка умолкла, сменившись назойливым барабанным боем.
– Вызывают пары для брачной церемонии. Я должна идти, пока никто не увидел меня здесь.
Уилла шагнула к дверям, но восклицание Жона заставило ее задержаться.
– Подожди! Ты должна верить мне!
– Я верю. Как только бракосочетание закончится, я соберу всех, кто захочет, и отведу в твою пещеру, – Она приблизилась к клетке, протянула руки, и, прежде чем она исчезла, Джонатан ощутил легкое прикосновение ее пальцев к своим щекам.
Староста деревни выкрикивал имена брачащихся так громко, что его, наверное, можно было услышать в соседней долине. Джонатан смотрел, как счастливые пары выступали вперед для формального совершения обряда, и думал о Сондре. Может быть, Моргот все же оставил ее в живых? Эта мысль ужаснула его еще больше, чем мысль о смерти любимой. Жон начал молиться о том, чтобы душа Сондры очутилась в более счастливом месте, и молил судьбу о том, чтобы она позволила их душам встретиться после смерти.
Несколько капель вина из бурдюка просочилось сквозь швы и упало ему на руку. К его кисло-сладкому аромату примешивался более резкий запах яда, и Джонатан почувствовал искушение умереть быстро и безболезненно. Протянув руку, Джонатан оттолкнул вино, так чтобы оно оказалось вне пределов досягаемости. Его срок еще не пришел, а когда он придет – Джонатан предпочитал умереть в огне.
Церемония бракосочетания тем временем закончилась, кто-то снова запел, но собравшиеся не поддержали песню так единодушно и радостно, как это было на празднике урожая. Страх измучил людей, отняв у них силы, а ужасные ночные убийства продолжали угрожать каждому из них.
Не обращая внимания на мучительную боль в спине, Джонатан свернулся в клетке еще более плотным комком и вытянул шею так, что ему стала видна улица, ведущая к гостинице. Он насчитал двенадцать человек, покинувших праздник, – едва ли достаточно, чтобы загладить его вину. Жон всматривался в ночную тьму до боли в глазах, надеясь увидеть кого-нибудь еще, но в это время барабаны снова загрохотали, и в хижину вошли несколько мужчин. Они пришли за ним.
Под монотонный бой больших барабанов клетку Жона вынесли к костру. Маэв читала заклинания, и собравшиеся вторили ей неуверенно и виновато:
– Духу этого края приносим мы жертву. Пусть ее боль и ее кровь сделают зиму короче, весенние дожди обильнее, а землю – щедрее…
Этой ночью Маэв не надела своего праздничного платья, отделанного яркими лентами. Свои ноги она спрятала под просторными шароварами, заправленными в высокие сапоги. Крошечные кимвалы, прикрепленные к пальцам рук, звучали приглушенно, так как Маэв по-прежнему была в перчатках, и их дробь была тревожной, как и шепот толпы, повторяющей заклинания.
Золотая маска закрывала уже все лицо Маэв. Маленькие алмазы, словно слезы, блестели в уголках глазниц, а губы были изогнуты в постоянной, всепонимающей и печальной улыбке. По краям маска была украшена перьями, из-под которых на плечи Маэв свешивалось то, что осталось от ее некогда великолепных, иссиня-черных волос: это были редкие, тускло-серые спутанные пряди. Голос Маэв, однако, был все так же красив, хотя и звучал сейчас несколько напряженно.
Костер на площади вряд ли был больше, чем тот, на котором осенью сожгли гоблина. Жители поселка не желали проявлять милосердие, которое могло бы выдать их сомнения. Это стало абсолютно ясно Джонатану, когда клетку подняли высоко над костром, а потом стали медленно опускать все ниже и ниже.
Он не станет биться о прутья, не станет кричать, не позволит ни им, ни этому проклятому краю насладиться его мучениями! Однако лишь только языки пламени лизнули его бок, Жон ощутил сильную боль, которая пульсировала во всем теле в такт ударам сердца. Некоторое время он терпел боль молча, но это время прошло очень быстро, и вместе с ним истаяла его решимость. Приподняв голову, чтобы глотнуть немного свежего воздуха и закричать от нестерпимой боли, он увидел кружащийся над клеткой серебристый туман. На мгновение в тумане возникло лицо Сондры, искаженное страхом и благоговением одновременно.
– Она жива, – прошептал Жон сквозь стиснутые зубы. – Она жива, – подтвердил голос Моргота.
Джонатан ударился всем телом о горячие прутья клетки и выкрикнул ее имя.
Между тем туман сгустился и опустился на землю между костром и Маэв. Медленно, очень медленно внутри него возникло тело Моргота. Колдун был одет в белые развевающиеся одежды, а бледная кожа мерцала, как хорошо отполированный металл. Лицо Моргота, обрамленное серебристо-белыми волосами, постоянно менялось, так что каждый из собравшихся, не видя его подлинных черт, оказывался лицом к лицу с существом, как две капли воды похожим на свою потаенную мечту: кто-то видел в Морготе мужчину, кто-то – прекрасную женщину, но каждый видел в нем что-то свое, неповторимое и неповторенное.
Толпа притихла, перестав повторять заклинания, и Маэв обернулась, чтобы посмотреть, что это отвлекло внимание толпы. Моргот, вытянув в ее сторону указательный палец, произнес обвиняющим тоном только одно слово:
– Лисица.
Крупная дрожь пробежала по телу Маэв, она вскрикнула от ярости и боли. В следующий миг она сорвала с лица маску, сдернула с рук перчатки, явив всем свое ужасное проклятье. Жители Линде отшатнулись, увидев ее загрубевшую желтую кожу, гноящиеся язвы, черный провал рта между распухшими губами и скрюченные, костлявые пальцы. Приказ Моргота обладал непреодолимой силой, и Маэв начала превращаться.
Кожа лица натянулась и разгладилась, и на какой-то краткий миг былая красота вернулась к Маэв, но уже в следующую секунду нос и нижняя часть ее лица стали удлиняться, вытягиваться вперед, нос заострился, а зубы и ногти стали расти и загибаться. Маэв сорвала одежду, и все увидели, что ее тело покрылось чудесным серебристым мехом, который ложился волнами на ее спину и грудь, продолжая расти и густеть.
Дочь Кези, стоявшая в первых рядах собравшихся, пронзительно закричала, указывая на Маэв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44