И тот, кто говорит: «Всем мужчинам нравится это», определенно ошибается, поскольку мужчины переменчивы, и им надоедает все время одно и то же. Я по своему опыту знаю – иногда мужчине в голову может прийти совершенно неожиданная идея: скажем, что принимать некоторые знаки внимания – это проявление слабости, хотя всего два дня назад они ничего против этого не имели. Просто поразительно, но то, что им нравилось вчера, может вызвать их неудовольствие сегодня… И они смотрят на тебя с презрением, точно ты какое-то отвратительное насекомое.
Я почувствовала, что Ладжоли заметно напряглась.
– Уклод не такой.
– Может, он еще не такой. Однако наступит день, когда он будет в скверном настроении безо всякой конкретной причины и, сердито посмотрев на тебя, рявкнет: «Почему, черт побери, ты всегда разговариваешь так неестественно? От тебя с ума можно сойти!» Или, может, он не скажет ничего, просто подумает… но каждое твое слово будет злить его. Не понимая, почему он смотрит на тебя с такой ненавистью, ты спросишь: «Что не так?» – но от звука твоего голоса он лишь содрогнется. И ты не сможешь сделать ничего, чтобы заставить его любить тебя, как прежде, потому что сам звук твоего голоса будет вызывать у него отвращение. Но ты снова и снова станешь пытаться заговорить с ним, чувствуя, что несчастлива, что сходишь с ума, и надеясь, что есть слова, способные все изменить к лучшему, нужно просто найти их. Понимаешь, что делаешь лишь хуже, и все равно не можешь остановиться…
Все это время одной рукой я обнимала Ладжоли за спину, а в другой сжимала ее руку – позиция, лучше всего подходящая для того, чтобы утешить человека, который только что плакал. Теперь она выпустила мою руку, сама обняла меня и притянула к себе; я почувствовала, как моя щека плотно прижалась к ее плечу.
– Весло, мужчины не такие, – мягко сказала она. – Большинство из них стараются вести себя прилично. Тот, который грубо обошелся с тобой и убил твою сестру, – исключение, и ты знаешь это.
– Он был законченный… – прошептала я. – Но хотя он мертв вот уже несколько лет, при одной мысли о нем мне все еще грустно.
– Видимо, он глубоко задел твои чувства. – Ладжоли еле слышно рассмеялась. – Ты заметила, что только что выругалась?
Услышав это, я вздрогнула от ужаса – а потом закричала. Я кричала, и кричала, и кричала… не в силах остановиться.
РУГАТЕЛЬСТВА
Разумеется, в моем родном языке тоже есть ругательства. В нашей литературе – а она у нас самого высокого сорта – всегда сразу можно догадаться, что персонаж:, употребляющий такие словечки, – человек низкого происхождения. Культурные люди никогда не ругаются, не коверкают слов; только некультурные говорят неряшливо и имеют нечеткую дикцию.
Мою мать очень раздражали такие вещи. Если мы с сестрой использовали ругательства или сокращения – просто по небрежности или из вредности, – она бранила нас и говорила, что добрые, умные, хорошенькие девочки не должны так выражаться. Она сама никогда при нас не использовала ругательств – но однажды случайно обмолвилась.
Можете себе представить, как мы с Еэль дразнили ее по этому поводу! Мать горячо возражала – дескать, ничего такого она не говорила.
– Придется вам прочистить уши – раз вы не слышите, что я сказала!
Нас заставили вымыться с ног до головы, а потом выполнить кое-какую нудную домашнюю работу, в чем не было ни малейшей нужды, поскольку все, что связано с уборкой и приготовлением пищи, делали автоматы.
Спустя день-другой мать обмолвилась снова. На этот раз у нас с Еэль хватило ума промолчать; однако мы обменялись понимающими взглядами. Нам вовсе не требовалось прочищать уши; просто матери становилось все труднее следить за языком.
Время от времени, ощущая себя непослушными, умными, хорошенькими девочками, мы и сами использовали ругательства, бросали их прямо в лицо матери, ожидая, что она станет бранить нас. Нам хотелось крикнуть ей в ответ: «Ты сама так говоришь!»
Увы, мать ничего не замечала; или, точнее говоря, ее это больше не заботило. Ее мозг уставал все заметнее и заметнее, и одним из первых признаков этого стало безразличие к тому, как мы говорим.
Когда до нас с сестрой дошло, в чем дело, мы поклялись, что всегда будем выражаться вежливо, точно и правильно, какие бы эмоции нас ни обуревали. Это просто превратилось в суеверие: пока мы не допускаем небрежности в речи, наши мозги не устанут. Вроде как ругательства и коверканье слов – вход, через который дряхлость может проникнуть в наши головы.
День за днем я сохраняла верность своей клятве, не произносила роковых слов и тем самым оставалась в безопасности. Теперь чары разрушились.
А может, это во мне что-то сломалось. Вот почему я кричала – от ужаса.
ЧАСТЬ XVIII
КАК Я НЕНАДОЛГО ПОТЕРЯЛА СОЗНАНИЕ
БЕСПОЛЕЗНАЯ БОРЬБА
Помню, как Ладжоли обнимала меня во мраке. Помню, как я вырывалась с криком. При других обстоятельствах это был бы интересный поединок – он позволил бы выяснить, кто из нас сильнее. Тьма, однако, оказалась решающим фактором – я не ела уже несколько лет, а отсутствие света приостановило процесс фотосинтеза; поэтому я быстро выдохлась, истратив последние запасы энергии.
Первым предостережением стала волна головокружения, настолько сильного, что я резко перестала вырываться. И попыталась сказать: «Прости, Ладжоли», но, по-моему, не сумела вымолвить ни слова. Мышцы ослабели, сознание помутилось.
Я ПРИХОЖУ В СЕБЯ
Когда я очнулась, в каюте уже не было темно. Свет исходил от множества сверкающих палочек, лежащих на моем теле; кто-то расстегнул на мне куртку, положил несколько палочек на грудь, еще больше их засунул в рукава, а остальные разместил по бокам от ног. Там, где они касались меня, ощущалось приятное тепло – примерно как от нагретого солнцем камня.
Я закрыла глаза, наслаждаясь теплом. Этот свет был, конечно, далек от того, который сиял в Башне предков, – там излучение несло в себе целебную энергию, далеко выходя за рамки видимого спектра, – и все же сверкающие палочки обеспечивали достаточно пищи, чтобы я снова почувствовала себя живой… Еще совсем чуть-чуть «подкормлюсь» и смогу встать.
Кто-то сказал:
– Она, кажется, зашевелилась?
Голос принадлежал сержанту Аархусу. Я не могла вспомнить, с кем пошел он, когда Фестина и капитан Капур разошлись в разные стороны. Может, он вообще никуда не уходил, оставался тут, невидимый во мраке, и слышал наш с Ладжоли разговор. Разве не этого следовало ожидать от ревностного работника службы безопасности – затаиться в темноте и скрытно держать нас под наблюдением?
«И что, интересно, мы, по его мнению, могли бы сделать, предоставленные самим себе? – подумала я. – Может, он опасался, что мы станем доламывать и без того разрушенный корабль?» Хотя, возможно, Аархуса волновали не столько мы с Ладжоли, сколько безопасность малышки «Кусаки». Только заретта могла послать призыв о помощи; значит, сержант счел своим долгом охранять ребенка.
Наверно, именно Аархус раздобыл где-то все эти светящиеся палочки, когда я потеряла сознание. Он наверняка знал, где они хранятся, и достаточно хорошо изучил корабль, чтобы найти дорогу в темноте. Представляю, как он отчаянно пробивался сквозь мрак, бормоча себе под нос:
– Я должен спасти Весло. Я должен спасти Весло. Она слишком прекрасна, чтобы умереть.
Я размечталась – а что, если Аархус влюбился в меня? В конце концов, я несравненно привлекательнее любой непрозрачной женщины; я не какая-нибудь робкая малышка, вечно озабоченная тем, как бы угодить общественному мнению. Возможно, сержант ощутил во мне «буйную природную красоту, которую нельзя приручить».
Для некоторых мужчин этого с лихвой хватит, чтобы влюбиться – на какое-то время. А потом в голове у мужской особи что-то щелкнет, и он внезапно решит, что с тобой «слишком много хлопот».
От нахлынувшего разочарования дрожь пробежала по телу. Всю свою жизнь я только и делала, что придумывала восхитительные фантазии, мечтая о романтической любви. Почему сейчас я больше не могу предаваться таким мечтам? Почему едва я вообразила, что Аархус влюблен, как мне словно кто-то прошептал на ухо: «Глупая Весло, разве ты не знаешь, что реальная любовь вовсе не беззаботна, вовсе не сладка?»
Неужели мой мозг устал, если я обнаружила, что на меня постоянно давят соображения: «Все не так просто» и «Есть факты, которые невозможно игнорировать» ?
Охваченная отчаянием и страхом, я открыла глаза.
МНЕ СНОВА ХОРОШО
– Смотрите! – Я села и широко раскинула руки с видом человека, которого не мучают никакие сомнения. – Радуйтесь, я уже в форме. Мне снова хорошо.
От движения несколько светящихся палочек скатились на пол. Сержант Аархус кинулся, подобрал их и положил на место. За то время, пока я была без сознания, он снял скафандр, и теперь на нем был комбинезон оливкового цвета с эмблемами, вникать в смысл которых мне было неинтересно. Гораздо больше мое внимание привлек тот факт, что сержант закатал рукава, обнажив мускулистые руки, заросшие светлыми волосами.
Хотя у мужчин моей расы на руках нет волос, у меня не вызывает отвращения это дополнительное украшение. Общаясь с землянами, я обнаружила, что волосатые руки могут быть восхитительно нежными.
Не успела я высказаться по этому поводу, как рядом со мной опустилась на колени Ладжоли.
– Ты уверена, что с тобой все в порядке? Может, стоит еще полежать?
– В этом нет никакой необходимости. К тому же сидя я могу впитывать свет также и спиной.
Для этого мне пришлось снять куртку. Аархус на мгновение отвел взгляд, и я почувствовала укол беспокойства – может, он сделал это, потому что ему не нравится, как я выгляжу без одежды? Нет, это невозможно, успокоила я себя; наверно, он просто слишком скромный и считает невежливым смотреть на мое ничем не прикрытое тело. Если он так и не преодолеет своей стыдливости, это качество вскоре начнет раздражать меня – но как временное явление оно вызвало мою симпатию.
– А как вы все? Что произошло с тех пор, как я решила немного вздремнуть?
– Ничего особенного, – ответил сержант, все еще глядя не на меня, а на стену. – Ты отключилась всего на час. Никто не пришел ни с какими новостями, и Нимбус все в том же состоянии, свернулся вокруг своего ребенка. – Он кивнул на кресло, на котором устроился призрачный человек.
– И ты даже не попытался растолкать его? – спросила я.
– Нет. Только с разрешения адмирала или капитана.
– Хм-м-м…
С моей точки зрения, эта позиция была сродни тупому упрямству. Я с трудом поборола искушение самой попытаться растолкать призрачного человека, исключительно в порядке вызова… но в таких шалостях было что-то ребячливое, и, возможно, Аархус станет думать обо мне хуже. Мысль о завоевании его любви все еще мелькала где-то на задворках сознания; и хотя остальная, разумная часть меня высмеивала эту идею как глупую идиллическую мечту, почему-то все равно хотелось, чтобы он относился ко мне благосклонно.
Просто поразительно – как нормального, здравомыслящего человека могут раздирать болезненно противоречивые импульсы!
– Теперь, Весло, – сказала Ладжоли, – тебе нужно хорошенько расслабиться. – Она осторожно положила руку мне на макушку, точно туда, откуда росли бы уши-шарики, если бы я принадлежала к ее виду. Может, для дивиан это успокаивающий жест… или способ определить, как человек себя чувствует. Вроде как пощупать пульс. – С головой все в порядке? Ты вроде как… потеряла сознание.
– Ничего я не теряла. С моей головой все в порядке.
– У тебя исключительно ясная голова, – сказал Аархус.
Может, он так пошутил, имея в виду мою прозрачность?
– Да, у меня и в самом деле ясная голова. Она не кружится, и мозг не устал, и никакие безрассудные фантазии не одолевают меня…
Внезапно корабль содрогнулся. Я посмотрела на Ладжоли и Аархуса.
– Вы тоже почувствовали, правда?
НАС НАХОДЯТ
Прежде чем кто-либо успел ответить, корабль вздрогнул снова. На этот раз никаких сомнений не было. Аархуса отшвырнуло к стене каюты, он сильно ударился плечом. Ладжоли утратила равновесие и повалилась на меня… но я сама упала на бок и с треском ударилась о пол. (Трещал, конечно, пол – я сделана из более прочного материала, чем любой настил на любом корабле.)
Корабль качнулся в другую сторону. Я оттолкнула Ладжоли, и для устойчивости она ухватилась за кресло с Нимбусом; оно было жестко закреплено на полу и не сдвинулось с места даже под ее огромной тяжестью. Я вцепилась в стол, тоже привинченный к полу, – фактически вся мебель в каюте была жестко зафиксирована на месте, за исключением кресла у письменного стола, скользящего по металлическим рельсам. Закрепление мебели – весьма «разумная предосторожность» на случай, если с кораблем что-то произойдет… и когда «Королевский гемлок» наклонился снова, кресло на рельсах покатилось вперед и остановилось со звуком «цанг!» – словно топор врезался в дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Я почувствовала, что Ладжоли заметно напряглась.
– Уклод не такой.
– Может, он еще не такой. Однако наступит день, когда он будет в скверном настроении безо всякой конкретной причины и, сердито посмотрев на тебя, рявкнет: «Почему, черт побери, ты всегда разговариваешь так неестественно? От тебя с ума можно сойти!» Или, может, он не скажет ничего, просто подумает… но каждое твое слово будет злить его. Не понимая, почему он смотрит на тебя с такой ненавистью, ты спросишь: «Что не так?» – но от звука твоего голоса он лишь содрогнется. И ты не сможешь сделать ничего, чтобы заставить его любить тебя, как прежде, потому что сам звук твоего голоса будет вызывать у него отвращение. Но ты снова и снова станешь пытаться заговорить с ним, чувствуя, что несчастлива, что сходишь с ума, и надеясь, что есть слова, способные все изменить к лучшему, нужно просто найти их. Понимаешь, что делаешь лишь хуже, и все равно не можешь остановиться…
Все это время одной рукой я обнимала Ладжоли за спину, а в другой сжимала ее руку – позиция, лучше всего подходящая для того, чтобы утешить человека, который только что плакал. Теперь она выпустила мою руку, сама обняла меня и притянула к себе; я почувствовала, как моя щека плотно прижалась к ее плечу.
– Весло, мужчины не такие, – мягко сказала она. – Большинство из них стараются вести себя прилично. Тот, который грубо обошелся с тобой и убил твою сестру, – исключение, и ты знаешь это.
– Он был законченный… – прошептала я. – Но хотя он мертв вот уже несколько лет, при одной мысли о нем мне все еще грустно.
– Видимо, он глубоко задел твои чувства. – Ладжоли еле слышно рассмеялась. – Ты заметила, что только что выругалась?
Услышав это, я вздрогнула от ужаса – а потом закричала. Я кричала, и кричала, и кричала… не в силах остановиться.
РУГАТЕЛЬСТВА
Разумеется, в моем родном языке тоже есть ругательства. В нашей литературе – а она у нас самого высокого сорта – всегда сразу можно догадаться, что персонаж:, употребляющий такие словечки, – человек низкого происхождения. Культурные люди никогда не ругаются, не коверкают слов; только некультурные говорят неряшливо и имеют нечеткую дикцию.
Мою мать очень раздражали такие вещи. Если мы с сестрой использовали ругательства или сокращения – просто по небрежности или из вредности, – она бранила нас и говорила, что добрые, умные, хорошенькие девочки не должны так выражаться. Она сама никогда при нас не использовала ругательств – но однажды случайно обмолвилась.
Можете себе представить, как мы с Еэль дразнили ее по этому поводу! Мать горячо возражала – дескать, ничего такого она не говорила.
– Придется вам прочистить уши – раз вы не слышите, что я сказала!
Нас заставили вымыться с ног до головы, а потом выполнить кое-какую нудную домашнюю работу, в чем не было ни малейшей нужды, поскольку все, что связано с уборкой и приготовлением пищи, делали автоматы.
Спустя день-другой мать обмолвилась снова. На этот раз у нас с Еэль хватило ума промолчать; однако мы обменялись понимающими взглядами. Нам вовсе не требовалось прочищать уши; просто матери становилось все труднее следить за языком.
Время от времени, ощущая себя непослушными, умными, хорошенькими девочками, мы и сами использовали ругательства, бросали их прямо в лицо матери, ожидая, что она станет бранить нас. Нам хотелось крикнуть ей в ответ: «Ты сама так говоришь!»
Увы, мать ничего не замечала; или, точнее говоря, ее это больше не заботило. Ее мозг уставал все заметнее и заметнее, и одним из первых признаков этого стало безразличие к тому, как мы говорим.
Когда до нас с сестрой дошло, в чем дело, мы поклялись, что всегда будем выражаться вежливо, точно и правильно, какие бы эмоции нас ни обуревали. Это просто превратилось в суеверие: пока мы не допускаем небрежности в речи, наши мозги не устанут. Вроде как ругательства и коверканье слов – вход, через который дряхлость может проникнуть в наши головы.
День за днем я сохраняла верность своей клятве, не произносила роковых слов и тем самым оставалась в безопасности. Теперь чары разрушились.
А может, это во мне что-то сломалось. Вот почему я кричала – от ужаса.
ЧАСТЬ XVIII
КАК Я НЕНАДОЛГО ПОТЕРЯЛА СОЗНАНИЕ
БЕСПОЛЕЗНАЯ БОРЬБА
Помню, как Ладжоли обнимала меня во мраке. Помню, как я вырывалась с криком. При других обстоятельствах это был бы интересный поединок – он позволил бы выяснить, кто из нас сильнее. Тьма, однако, оказалась решающим фактором – я не ела уже несколько лет, а отсутствие света приостановило процесс фотосинтеза; поэтому я быстро выдохлась, истратив последние запасы энергии.
Первым предостережением стала волна головокружения, настолько сильного, что я резко перестала вырываться. И попыталась сказать: «Прости, Ладжоли», но, по-моему, не сумела вымолвить ни слова. Мышцы ослабели, сознание помутилось.
Я ПРИХОЖУ В СЕБЯ
Когда я очнулась, в каюте уже не было темно. Свет исходил от множества сверкающих палочек, лежащих на моем теле; кто-то расстегнул на мне куртку, положил несколько палочек на грудь, еще больше их засунул в рукава, а остальные разместил по бокам от ног. Там, где они касались меня, ощущалось приятное тепло – примерно как от нагретого солнцем камня.
Я закрыла глаза, наслаждаясь теплом. Этот свет был, конечно, далек от того, который сиял в Башне предков, – там излучение несло в себе целебную энергию, далеко выходя за рамки видимого спектра, – и все же сверкающие палочки обеспечивали достаточно пищи, чтобы я снова почувствовала себя живой… Еще совсем чуть-чуть «подкормлюсь» и смогу встать.
Кто-то сказал:
– Она, кажется, зашевелилась?
Голос принадлежал сержанту Аархусу. Я не могла вспомнить, с кем пошел он, когда Фестина и капитан Капур разошлись в разные стороны. Может, он вообще никуда не уходил, оставался тут, невидимый во мраке, и слышал наш с Ладжоли разговор. Разве не этого следовало ожидать от ревностного работника службы безопасности – затаиться в темноте и скрытно держать нас под наблюдением?
«И что, интересно, мы, по его мнению, могли бы сделать, предоставленные самим себе? – подумала я. – Может, он опасался, что мы станем доламывать и без того разрушенный корабль?» Хотя, возможно, Аархуса волновали не столько мы с Ладжоли, сколько безопасность малышки «Кусаки». Только заретта могла послать призыв о помощи; значит, сержант счел своим долгом охранять ребенка.
Наверно, именно Аархус раздобыл где-то все эти светящиеся палочки, когда я потеряла сознание. Он наверняка знал, где они хранятся, и достаточно хорошо изучил корабль, чтобы найти дорогу в темноте. Представляю, как он отчаянно пробивался сквозь мрак, бормоча себе под нос:
– Я должен спасти Весло. Я должен спасти Весло. Она слишком прекрасна, чтобы умереть.
Я размечталась – а что, если Аархус влюбился в меня? В конце концов, я несравненно привлекательнее любой непрозрачной женщины; я не какая-нибудь робкая малышка, вечно озабоченная тем, как бы угодить общественному мнению. Возможно, сержант ощутил во мне «буйную природную красоту, которую нельзя приручить».
Для некоторых мужчин этого с лихвой хватит, чтобы влюбиться – на какое-то время. А потом в голове у мужской особи что-то щелкнет, и он внезапно решит, что с тобой «слишком много хлопот».
От нахлынувшего разочарования дрожь пробежала по телу. Всю свою жизнь я только и делала, что придумывала восхитительные фантазии, мечтая о романтической любви. Почему сейчас я больше не могу предаваться таким мечтам? Почему едва я вообразила, что Аархус влюблен, как мне словно кто-то прошептал на ухо: «Глупая Весло, разве ты не знаешь, что реальная любовь вовсе не беззаботна, вовсе не сладка?»
Неужели мой мозг устал, если я обнаружила, что на меня постоянно давят соображения: «Все не так просто» и «Есть факты, которые невозможно игнорировать» ?
Охваченная отчаянием и страхом, я открыла глаза.
МНЕ СНОВА ХОРОШО
– Смотрите! – Я села и широко раскинула руки с видом человека, которого не мучают никакие сомнения. – Радуйтесь, я уже в форме. Мне снова хорошо.
От движения несколько светящихся палочек скатились на пол. Сержант Аархус кинулся, подобрал их и положил на место. За то время, пока я была без сознания, он снял скафандр, и теперь на нем был комбинезон оливкового цвета с эмблемами, вникать в смысл которых мне было неинтересно. Гораздо больше мое внимание привлек тот факт, что сержант закатал рукава, обнажив мускулистые руки, заросшие светлыми волосами.
Хотя у мужчин моей расы на руках нет волос, у меня не вызывает отвращения это дополнительное украшение. Общаясь с землянами, я обнаружила, что волосатые руки могут быть восхитительно нежными.
Не успела я высказаться по этому поводу, как рядом со мной опустилась на колени Ладжоли.
– Ты уверена, что с тобой все в порядке? Может, стоит еще полежать?
– В этом нет никакой необходимости. К тому же сидя я могу впитывать свет также и спиной.
Для этого мне пришлось снять куртку. Аархус на мгновение отвел взгляд, и я почувствовала укол беспокойства – может, он сделал это, потому что ему не нравится, как я выгляжу без одежды? Нет, это невозможно, успокоила я себя; наверно, он просто слишком скромный и считает невежливым смотреть на мое ничем не прикрытое тело. Если он так и не преодолеет своей стыдливости, это качество вскоре начнет раздражать меня – но как временное явление оно вызвало мою симпатию.
– А как вы все? Что произошло с тех пор, как я решила немного вздремнуть?
– Ничего особенного, – ответил сержант, все еще глядя не на меня, а на стену. – Ты отключилась всего на час. Никто не пришел ни с какими новостями, и Нимбус все в том же состоянии, свернулся вокруг своего ребенка. – Он кивнул на кресло, на котором устроился призрачный человек.
– И ты даже не попытался растолкать его? – спросила я.
– Нет. Только с разрешения адмирала или капитана.
– Хм-м-м…
С моей точки зрения, эта позиция была сродни тупому упрямству. Я с трудом поборола искушение самой попытаться растолкать призрачного человека, исключительно в порядке вызова… но в таких шалостях было что-то ребячливое, и, возможно, Аархус станет думать обо мне хуже. Мысль о завоевании его любви все еще мелькала где-то на задворках сознания; и хотя остальная, разумная часть меня высмеивала эту идею как глупую идиллическую мечту, почему-то все равно хотелось, чтобы он относился ко мне благосклонно.
Просто поразительно – как нормального, здравомыслящего человека могут раздирать болезненно противоречивые импульсы!
– Теперь, Весло, – сказала Ладжоли, – тебе нужно хорошенько расслабиться. – Она осторожно положила руку мне на макушку, точно туда, откуда росли бы уши-шарики, если бы я принадлежала к ее виду. Может, для дивиан это успокаивающий жест… или способ определить, как человек себя чувствует. Вроде как пощупать пульс. – С головой все в порядке? Ты вроде как… потеряла сознание.
– Ничего я не теряла. С моей головой все в порядке.
– У тебя исключительно ясная голова, – сказал Аархус.
Может, он так пошутил, имея в виду мою прозрачность?
– Да, у меня и в самом деле ясная голова. Она не кружится, и мозг не устал, и никакие безрассудные фантазии не одолевают меня…
Внезапно корабль содрогнулся. Я посмотрела на Ладжоли и Аархуса.
– Вы тоже почувствовали, правда?
НАС НАХОДЯТ
Прежде чем кто-либо успел ответить, корабль вздрогнул снова. На этот раз никаких сомнений не было. Аархуса отшвырнуло к стене каюты, он сильно ударился плечом. Ладжоли утратила равновесие и повалилась на меня… но я сама упала на бок и с треском ударилась о пол. (Трещал, конечно, пол – я сделана из более прочного материала, чем любой настил на любом корабле.)
Корабль качнулся в другую сторону. Я оттолкнула Ладжоли, и для устойчивости она ухватилась за кресло с Нимбусом; оно было жестко закреплено на полу и не сдвинулось с места даже под ее огромной тяжестью. Я вцепилась в стол, тоже привинченный к полу, – фактически вся мебель в каюте была жестко зафиксирована на месте, за исключением кресла у письменного стола, скользящего по металлическим рельсам. Закрепление мебели – весьма «разумная предосторожность» на случай, если с кораблем что-то произойдет… и когда «Королевский гемлок» наклонился снова, кресло на рельсах покатилось вперед и остановилось со звуком «цанг!» – словно топор врезался в дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53