Опыт и мастерство побеждают низменные желания.
— Выводы делать рано. — Как старший в отделе, беру груз ответственности на себя. — Но кое-что можно сказать уже сейчас. Истории известны подобные случаи. Считаю сравнение, приведенное летчиками, справедливым. Если в море мы имели призрак “Летучего голландца”, то, возможно, в данном случае правомерно появление в нашем воздушном пространстве призрака “Летучего Ту”. Народ просто так, ради красного словца, говорить не станет. Необходимо исследовать столь занимательный факт. Мы беремся.
— А куда бы вы делись, — хмыкает капитан, растирая шею. Очевидно, тревожат старые раны. — Только учтите, все должно быть проделано на законных основаниях. Прессе — ни слова. Иначе обвинят наше отделение и, в частности, ваш отдел “Подозрительной информации” бог знает в чем. Мы, работники милиции, должны бороться с преступностью. А уж потом со всякой чертовщиной. Все. Идите. У меня… — Лицо Угробова искажается в страшных судорогах. Это он так зевает. — У меня дел полно.
Капитан склоняется над служебными бумагами и рукой разгоняет перед собой дым. Расшифровываем жест как предложение убираться из кабинета и не мешать раскрытию очередного уголовного дела.
В приемной грохот механической печатной машинки, презрительные глаза Лидочки и отстукивающие обеденное время настенные часы. Перед тем как покинуть неприветливое помещение, Машка мстительно вытаскивает забитый ею же гвоздь. Каждый должен делать свое дело. Кто-то за преступниками гоняться, кто-то решать неподвластные человеческому уму происшествия, а кто-то и гвозди дыроколом забивать.
— Зря ты так с ней. — Закрываю плотно дверь приемной, где тотчас смолкают клавиши и слышится грохот дырокола об стол. — Личные отношения не должны влиять на служебные. Лидка нормальная секретарша. Чаем напоить хотела. Конфету предлагала.
— Завтра она тебя на футбол потащит, тоже пойдешь? — недобро кривится Машка. — Знаю я таких стерв. В голове только одно. Чужого напарника отбить, да и заставить его, дурака, гвозди в столе забивать. Пускай других ищет. Нет, Лесик, я своих напарников не предаю и не бросаю.
— При чем здесь гвозди?
— Да ни при чем. Я давно заметила, что Лидка на тебя глаз положила. Слышала, как эта лахудра перед убойщиками хвалилась, что, мол, Лесика из “подозрительного” в приемную переманит. Приказы распечатывать. Говорила, что стоит только яблоком поманить, как ты прибежишь.
— Глупости. — Я не спорю. Потому что не понимаю предмет спора. Что мешает мне заниматься расследованием преступлений и одновременно распечатывать приказы в свободное от службы время? Другое дело, что мне это самому не надо. Лучше я с Машкой в кабинете нашем побездельничаю.
— Глупости не глупости, но я тебя, Лесик, предупреждаю. Мне поручено тыл твой прикрывать и голову светлую беречь. Этим я занималась, занимаюсь и буду заниматься, пока работаю в секретном отделе “Подозрительной информации”. И если что… Ты меня знаешь.
Машку я действительно знаю. Мы уже год вместе. В смысле, работаем. Раньше, еще до образования на базе восьмого отделения нашего отдела, прапорщик Баобабова трудилась в специальном отряде по борьбе с особо опасной преступностью. Все больше под прикрытием. За год работы я убедился не только в том, что Машка умеет классно стрелять по любым мишеням из любого положения, отлично выкручивать руки преступникам и махать одновременно собственными руками и ногами, но и в том, что Мария отличный товарищ, верный нашему общему делу сотрудник и щедрый друг.
— У тебя деньги есть? Кушать хочется. — Баобабова поглаживает практически голый живот. — Угробов жмот. Видел, как колбасой чавкал?
Деньги есть. Остались после вчерашней зарплаты. И Баобабова об этом прекрасно знает. Она лично меня вчера домой провожала, чтобы я, не дай бог, в киоск по дороге не забежал.
Неподалеку от отделения есть небольшое, но, как считает хозяин заведения, очень уютное кафе. Нарезные батоны, мутный кофе, настоящий швейцарский сыр на картинках и пятнадцать стоячих мест. Обычно здесь обедают все сотрудники восьмого отделения, но сегодня кафе закрыто на спецобслуживание. У дяди Гриши, босса городской свалки и одновременно нашего внештатного осведомителя, день рождения. Все пятнадцать мест заняты. Общественность гуляет не только внутри, но и снаружи. Благо деревянных ящиков полно.
По старой дружбе виновник празднества выносит завернутые в прошлогоднюю газету бутерброды, конечно, без сыра и всего прочего. А также успевает слить информацию о том, что вчера ночью в районе западного крыла свалки были замечены неопознанные огни, принадлежавшие скорее всего инопланетянам. Или, на худой конец, конкурентам, забравшимся на чужую территорию.
Мы, в свою очередь, преподносим скромный подарок. Успокаиваем дядю Гришу, сообщая, что огни принадлежали дежурной машине, вывозящей на свалку просроченные папки с делами. Или, в крайнем случае, трупы конкурентов, проникших на подотчетную дяде Грише территорию.
Из кафе доносится песня “Русское поле”, и осведомитель, от всего сердца поблагодарив за ценные новости, убегает руководить праздником.
— Хороший мужик, — вздыхает вслед Баобабова. — Но тоже жмот порядочный. Наверняка сейчас кушают просроченную колбасу. Откуда, думаешь, у капитана кусок? С его-то зарплатой? С праздника притащили. Подмазались.
— Угробов взяток не берет. Предлагаю купить по шоколадке и закончить обед в кабинете.
Машка соглашается. Она всегда соглашается на правильные предложения. Тем более что у нас в отделе есть медный самовар, изъятый в свое время у злостных самогонщиков. Не беда, что от чая одеколоном прет, зато всегда кипяток под рукой.
Пока Мария растапливает агрегат старыми, оставшимися после всех культурных революций плакатами, рисую на папке с аэродромным делом большие красные буквы: “Только для отдела “Пи”. На секунду задумываюсь и маленькими буквами добавляю: “И для капитана Угробова”.
Наш отдел совершенно автономен. Раньше, когда еще Садовник находился не в психиатрической клинике, а на свободе, подчинялись ему. По сути, теперь мы никого с Баобабовой не слушаемся. Но по факту, если никому не подчиняться, то и работы не будет. Поэтому мы решили, что Угробов свой человек и, раз уж мы селимся на его территории, он имеет право знать, что творится в нашем кабинете. Нет-нет да и работку какую подкинет.
Угробов от предложения не отказался. И теперь посылает всех психов, всех “фьють-фьють” и прочих не в себе граждан прямиком к нам. Иногда, правда, и стоящие дела попадаются. Например, как с самолетом.
Бутерброды Баобабова делит поровну. Если у нее плохое настроение, тогда делит по-честному. Себе, как физической составляющей, больше, мне, как аналитическому центру, меньше.
— Когда займемся? — кивает на папку.
Осторожно наливаю в общепитовскую тарелку, найденную в бывшем Красном уголке, пол-литра чая. Старательно дую, боясь обжечься. Это только Машка может прямо из самовара черпать.
— Капитан сказал — дело срочное. И я с ним согласен. Представляешь, что творится в аэропорту? Все рейсы отменены, прибывающие самолеты отправляются на запасные аэродромы. А вдруг иностранная делегация? Да и пассажиров жалко. Им говорят, что погодные условия, но они-то видят, что все неправда. Самолет российской конструкции две недели над ними кружит.
— Кругом враги, — подытоживает Машка, опрокидывая двухведерный самовар и сливая остатки в кружку.
— Не враги, а подозрительные события.
— Точно. У меня тетка раньше стюардессой летала. Говорит, что для самолета две недели без дозаправки многовато. Я тетке верю. Кто посуду мыть будет? А я пока стол протру.
Не надо думать плохо. Мы с Машкой посуду по очереди, через день, моем. Впрочем, и обедаем мы через день, так что, выходит, мою я один. Еще один необъяснимый с человеческой точки зрения временной парадокс.
— Леш, мне оружие брать?
— Все бери. Пригодится, Ты же знаешь.
Баобабова знает. Когда работу поручает капитан Угробов, нельзя ничего сказать со всей определенностью. День может закончиться в степи, в лесной чащобе или в заснеженной тундре. Как, например, в тот раз, когда мы секретную базу в глухой и непроходимой тайге рассекречивали. Газеты о том случае не писали, но кто надо подробности знает. На самолете довезли, на парашютах сбросили. Поддержки никакой, инструкций никаких. Два дня плутали среди голодных медведей и одичавших туристов, пока разобрались, что к чему. Задание правительства выполнили, но каких это жертв стоило?
— Наручники брать?
— Нет, наручники, думаю, не понадобятся. В самолете никого нет, кого арестовывать?
— Были бы наручники, — ворчит Баобабова, — а преступник найдется.
Машка хлопает по бронежилету, проверяя, не звенит ли что плохо закрепленное. Поправляет на бедре складной полуметровый нож-мачете. Пистолеты, ясное дело, при ней. Все три. Или четыре? Амур на плече напарницы загадочно улыбается. Чуть слышно звенят колечки в ухе, предвещая отличный рабочий день. Шнурки армейских ботинок завязаны морским узлом и на всякий случай замотаны изолентой. Мария этому в спецотряде научилась. Чтобы шнурки не развязались и чтобы было чем рот слишком крикливому преступнику заклеивать.
— Я готова. Лесик, долго ковыряешься.
— Уже.
У меня вид вполне гражданский. Старенькие одесские джинсы, стоптанные китайские кроссовки, линялая майка и серый пиджачок. В кармане волшебная красная книжка. Оружия не таскаю. Машка на что?
Прихватываю папку с аэродромными делами. Выхожу вслед за Баобабовой.
В коридоре инспекторша по делам несовершеннолетних на личном практическом примере объясняет малолетним нарушителям общественного порядка, в чем разница между клеем “Момент” и таблетками. Инспекторша веселится, несовершеннолетние веселятся. Водят хороводы, изображают птичек. Угрюмы только два омоновца. Им не хватило двух часов строевой подготовки, чтобы доказать пацанам, как нехорошо попадать в милицию по пустякам.
— Поколение… — двусмысленно замечает Бао-бабова с высоты своего двухметрового роста. Она мне по секрету большому рассказывала, как целый год работала под прикрытием в местной малолетней банде. Банда специализировалась на попрошайничестве. Рассаживались на ступеньках гостиниц и выпрашивали у иностранных граждан банкноты крупного достоинства. Мне также известно, что Машку выгнали из банды из-за того, что она приносила в общий котел больше всех наличности. Жалели ее сильно иностранцы. А свои, видать, невзлюбили. Зависть человеческая не знает границ.
На улице издыхает жаркое солнце. Топится асфальт, от городской свалки несет польской “Шанелью” пятого номера, которую по акту вылили сотрудники контрабандного отдела. До речки донести не могли?
— На автобусе? Или на частнике? После того как мы угробили, да простит меня капитан за словоблудие, в тайге приписанный к отделу джип, начальство никак не желает пойти нам навстречу и выдать новое транспортное средство. Дядя Миша, наш завгар, уже полгода обещает собрать из ненужных запчастей что-нибудь на колесах. Но обещания на то и обещания, чтоб обещаться. А пока мы с напарницей разъезжаем по местам преступлений на свои кровные.
Решаем добираться до аэропорта на общественном транспорте. У Баобабовой никто и никогда не спрашивает билета или удостоверения. Верят на слово. Я же всегда плачу. Нет, корочками не пользуюсь. Мне их для других дел выдавали. Совесть потому что имеется. Простая старшелейтенантская совесть. Слово такое есть.
Автобус попадается пустой. По словам старенькой кондукторши, мирно дремлющей на задних сиденьях, народ в нынешнее время не торопится прописаться на вокзалах Аэрофлота, над которым кружит без устали страшный самолет.
— Почему страшный? — интересуется Баобабова, усаживаясь с кондукторшей. Собирать сведения не ее задача, но в нашем отделе инициатива ненаказуема.
Через громкоговоритель в разговор вступает водитель, пожилой дядечка в кожаной кепке.
— Потому что страну довели. Целый аэроплан круги нарезает вторую неделю, а им все по барабану. — Кому по барабану, водитель не уточняет. — Пассажирский грузопоток слабеет, заработки падают. Из аэропорта битком, обратно два-три идиота, вроде вас.
— Мы не идиоты, мы из милиции, — объясняю цель поездки, пока Машка не обиделась на идиотов. — Так почему страшный самолет-то?
Дядечка несколько минут молчит, сосредоточенно вглядываясь в дорогу. В задумчивости пропускает пару остановок. Обиженные пассажиры с чемоданами швыряются вслед камнями.
— Смеяться будешь, лейтенант. — Дядечка резко крутит руль, объезжая яму. — Утром диспетчеров вез. Со смены. Нехорошие вещи рассказывали. Если для работы нужно, поделюсь.
— Очень нужно. — Достаю блокнот. Ручку дает, а может, и дарит, дядечка.
— Про то, что в аэроплане том никого нет, знаешь уже?
— Чего ж тут страшного?
Дядечка бросает руль и хватает меня за грудки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Выводы делать рано. — Как старший в отделе, беру груз ответственности на себя. — Но кое-что можно сказать уже сейчас. Истории известны подобные случаи. Считаю сравнение, приведенное летчиками, справедливым. Если в море мы имели призрак “Летучего голландца”, то, возможно, в данном случае правомерно появление в нашем воздушном пространстве призрака “Летучего Ту”. Народ просто так, ради красного словца, говорить не станет. Необходимо исследовать столь занимательный факт. Мы беремся.
— А куда бы вы делись, — хмыкает капитан, растирая шею. Очевидно, тревожат старые раны. — Только учтите, все должно быть проделано на законных основаниях. Прессе — ни слова. Иначе обвинят наше отделение и, в частности, ваш отдел “Подозрительной информации” бог знает в чем. Мы, работники милиции, должны бороться с преступностью. А уж потом со всякой чертовщиной. Все. Идите. У меня… — Лицо Угробова искажается в страшных судорогах. Это он так зевает. — У меня дел полно.
Капитан склоняется над служебными бумагами и рукой разгоняет перед собой дым. Расшифровываем жест как предложение убираться из кабинета и не мешать раскрытию очередного уголовного дела.
В приемной грохот механической печатной машинки, презрительные глаза Лидочки и отстукивающие обеденное время настенные часы. Перед тем как покинуть неприветливое помещение, Машка мстительно вытаскивает забитый ею же гвоздь. Каждый должен делать свое дело. Кто-то за преступниками гоняться, кто-то решать неподвластные человеческому уму происшествия, а кто-то и гвозди дыроколом забивать.
— Зря ты так с ней. — Закрываю плотно дверь приемной, где тотчас смолкают клавиши и слышится грохот дырокола об стол. — Личные отношения не должны влиять на служебные. Лидка нормальная секретарша. Чаем напоить хотела. Конфету предлагала.
— Завтра она тебя на футбол потащит, тоже пойдешь? — недобро кривится Машка. — Знаю я таких стерв. В голове только одно. Чужого напарника отбить, да и заставить его, дурака, гвозди в столе забивать. Пускай других ищет. Нет, Лесик, я своих напарников не предаю и не бросаю.
— При чем здесь гвозди?
— Да ни при чем. Я давно заметила, что Лидка на тебя глаз положила. Слышала, как эта лахудра перед убойщиками хвалилась, что, мол, Лесика из “подозрительного” в приемную переманит. Приказы распечатывать. Говорила, что стоит только яблоком поманить, как ты прибежишь.
— Глупости. — Я не спорю. Потому что не понимаю предмет спора. Что мешает мне заниматься расследованием преступлений и одновременно распечатывать приказы в свободное от службы время? Другое дело, что мне это самому не надо. Лучше я с Машкой в кабинете нашем побездельничаю.
— Глупости не глупости, но я тебя, Лесик, предупреждаю. Мне поручено тыл твой прикрывать и голову светлую беречь. Этим я занималась, занимаюсь и буду заниматься, пока работаю в секретном отделе “Подозрительной информации”. И если что… Ты меня знаешь.
Машку я действительно знаю. Мы уже год вместе. В смысле, работаем. Раньше, еще до образования на базе восьмого отделения нашего отдела, прапорщик Баобабова трудилась в специальном отряде по борьбе с особо опасной преступностью. Все больше под прикрытием. За год работы я убедился не только в том, что Машка умеет классно стрелять по любым мишеням из любого положения, отлично выкручивать руки преступникам и махать одновременно собственными руками и ногами, но и в том, что Мария отличный товарищ, верный нашему общему делу сотрудник и щедрый друг.
— У тебя деньги есть? Кушать хочется. — Баобабова поглаживает практически голый живот. — Угробов жмот. Видел, как колбасой чавкал?
Деньги есть. Остались после вчерашней зарплаты. И Баобабова об этом прекрасно знает. Она лично меня вчера домой провожала, чтобы я, не дай бог, в киоск по дороге не забежал.
Неподалеку от отделения есть небольшое, но, как считает хозяин заведения, очень уютное кафе. Нарезные батоны, мутный кофе, настоящий швейцарский сыр на картинках и пятнадцать стоячих мест. Обычно здесь обедают все сотрудники восьмого отделения, но сегодня кафе закрыто на спецобслуживание. У дяди Гриши, босса городской свалки и одновременно нашего внештатного осведомителя, день рождения. Все пятнадцать мест заняты. Общественность гуляет не только внутри, но и снаружи. Благо деревянных ящиков полно.
По старой дружбе виновник празднества выносит завернутые в прошлогоднюю газету бутерброды, конечно, без сыра и всего прочего. А также успевает слить информацию о том, что вчера ночью в районе западного крыла свалки были замечены неопознанные огни, принадлежавшие скорее всего инопланетянам. Или, на худой конец, конкурентам, забравшимся на чужую территорию.
Мы, в свою очередь, преподносим скромный подарок. Успокаиваем дядю Гришу, сообщая, что огни принадлежали дежурной машине, вывозящей на свалку просроченные папки с делами. Или, в крайнем случае, трупы конкурентов, проникших на подотчетную дяде Грише территорию.
Из кафе доносится песня “Русское поле”, и осведомитель, от всего сердца поблагодарив за ценные новости, убегает руководить праздником.
— Хороший мужик, — вздыхает вслед Баобабова. — Но тоже жмот порядочный. Наверняка сейчас кушают просроченную колбасу. Откуда, думаешь, у капитана кусок? С его-то зарплатой? С праздника притащили. Подмазались.
— Угробов взяток не берет. Предлагаю купить по шоколадке и закончить обед в кабинете.
Машка соглашается. Она всегда соглашается на правильные предложения. Тем более что у нас в отделе есть медный самовар, изъятый в свое время у злостных самогонщиков. Не беда, что от чая одеколоном прет, зато всегда кипяток под рукой.
Пока Мария растапливает агрегат старыми, оставшимися после всех культурных революций плакатами, рисую на папке с аэродромным делом большие красные буквы: “Только для отдела “Пи”. На секунду задумываюсь и маленькими буквами добавляю: “И для капитана Угробова”.
Наш отдел совершенно автономен. Раньше, когда еще Садовник находился не в психиатрической клинике, а на свободе, подчинялись ему. По сути, теперь мы никого с Баобабовой не слушаемся. Но по факту, если никому не подчиняться, то и работы не будет. Поэтому мы решили, что Угробов свой человек и, раз уж мы селимся на его территории, он имеет право знать, что творится в нашем кабинете. Нет-нет да и работку какую подкинет.
Угробов от предложения не отказался. И теперь посылает всех психов, всех “фьють-фьють” и прочих не в себе граждан прямиком к нам. Иногда, правда, и стоящие дела попадаются. Например, как с самолетом.
Бутерброды Баобабова делит поровну. Если у нее плохое настроение, тогда делит по-честному. Себе, как физической составляющей, больше, мне, как аналитическому центру, меньше.
— Когда займемся? — кивает на папку.
Осторожно наливаю в общепитовскую тарелку, найденную в бывшем Красном уголке, пол-литра чая. Старательно дую, боясь обжечься. Это только Машка может прямо из самовара черпать.
— Капитан сказал — дело срочное. И я с ним согласен. Представляешь, что творится в аэропорту? Все рейсы отменены, прибывающие самолеты отправляются на запасные аэродромы. А вдруг иностранная делегация? Да и пассажиров жалко. Им говорят, что погодные условия, но они-то видят, что все неправда. Самолет российской конструкции две недели над ними кружит.
— Кругом враги, — подытоживает Машка, опрокидывая двухведерный самовар и сливая остатки в кружку.
— Не враги, а подозрительные события.
— Точно. У меня тетка раньше стюардессой летала. Говорит, что для самолета две недели без дозаправки многовато. Я тетке верю. Кто посуду мыть будет? А я пока стол протру.
Не надо думать плохо. Мы с Машкой посуду по очереди, через день, моем. Впрочем, и обедаем мы через день, так что, выходит, мою я один. Еще один необъяснимый с человеческой точки зрения временной парадокс.
— Леш, мне оружие брать?
— Все бери. Пригодится, Ты же знаешь.
Баобабова знает. Когда работу поручает капитан Угробов, нельзя ничего сказать со всей определенностью. День может закончиться в степи, в лесной чащобе или в заснеженной тундре. Как, например, в тот раз, когда мы секретную базу в глухой и непроходимой тайге рассекречивали. Газеты о том случае не писали, но кто надо подробности знает. На самолете довезли, на парашютах сбросили. Поддержки никакой, инструкций никаких. Два дня плутали среди голодных медведей и одичавших туристов, пока разобрались, что к чему. Задание правительства выполнили, но каких это жертв стоило?
— Наручники брать?
— Нет, наручники, думаю, не понадобятся. В самолете никого нет, кого арестовывать?
— Были бы наручники, — ворчит Баобабова, — а преступник найдется.
Машка хлопает по бронежилету, проверяя, не звенит ли что плохо закрепленное. Поправляет на бедре складной полуметровый нож-мачете. Пистолеты, ясное дело, при ней. Все три. Или четыре? Амур на плече напарницы загадочно улыбается. Чуть слышно звенят колечки в ухе, предвещая отличный рабочий день. Шнурки армейских ботинок завязаны морским узлом и на всякий случай замотаны изолентой. Мария этому в спецотряде научилась. Чтобы шнурки не развязались и чтобы было чем рот слишком крикливому преступнику заклеивать.
— Я готова. Лесик, долго ковыряешься.
— Уже.
У меня вид вполне гражданский. Старенькие одесские джинсы, стоптанные китайские кроссовки, линялая майка и серый пиджачок. В кармане волшебная красная книжка. Оружия не таскаю. Машка на что?
Прихватываю папку с аэродромными делами. Выхожу вслед за Баобабовой.
В коридоре инспекторша по делам несовершеннолетних на личном практическом примере объясняет малолетним нарушителям общественного порядка, в чем разница между клеем “Момент” и таблетками. Инспекторша веселится, несовершеннолетние веселятся. Водят хороводы, изображают птичек. Угрюмы только два омоновца. Им не хватило двух часов строевой подготовки, чтобы доказать пацанам, как нехорошо попадать в милицию по пустякам.
— Поколение… — двусмысленно замечает Бао-бабова с высоты своего двухметрового роста. Она мне по секрету большому рассказывала, как целый год работала под прикрытием в местной малолетней банде. Банда специализировалась на попрошайничестве. Рассаживались на ступеньках гостиниц и выпрашивали у иностранных граждан банкноты крупного достоинства. Мне также известно, что Машку выгнали из банды из-за того, что она приносила в общий котел больше всех наличности. Жалели ее сильно иностранцы. А свои, видать, невзлюбили. Зависть человеческая не знает границ.
На улице издыхает жаркое солнце. Топится асфальт, от городской свалки несет польской “Шанелью” пятого номера, которую по акту вылили сотрудники контрабандного отдела. До речки донести не могли?
— На автобусе? Или на частнике? После того как мы угробили, да простит меня капитан за словоблудие, в тайге приписанный к отделу джип, начальство никак не желает пойти нам навстречу и выдать новое транспортное средство. Дядя Миша, наш завгар, уже полгода обещает собрать из ненужных запчастей что-нибудь на колесах. Но обещания на то и обещания, чтоб обещаться. А пока мы с напарницей разъезжаем по местам преступлений на свои кровные.
Решаем добираться до аэропорта на общественном транспорте. У Баобабовой никто и никогда не спрашивает билета или удостоверения. Верят на слово. Я же всегда плачу. Нет, корочками не пользуюсь. Мне их для других дел выдавали. Совесть потому что имеется. Простая старшелейтенантская совесть. Слово такое есть.
Автобус попадается пустой. По словам старенькой кондукторши, мирно дремлющей на задних сиденьях, народ в нынешнее время не торопится прописаться на вокзалах Аэрофлота, над которым кружит без устали страшный самолет.
— Почему страшный? — интересуется Баобабова, усаживаясь с кондукторшей. Собирать сведения не ее задача, но в нашем отделе инициатива ненаказуема.
Через громкоговоритель в разговор вступает водитель, пожилой дядечка в кожаной кепке.
— Потому что страну довели. Целый аэроплан круги нарезает вторую неделю, а им все по барабану. — Кому по барабану, водитель не уточняет. — Пассажирский грузопоток слабеет, заработки падают. Из аэропорта битком, обратно два-три идиота, вроде вас.
— Мы не идиоты, мы из милиции, — объясняю цель поездки, пока Машка не обиделась на идиотов. — Так почему страшный самолет-то?
Дядечка несколько минут молчит, сосредоточенно вглядываясь в дорогу. В задумчивости пропускает пару остановок. Обиженные пассажиры с чемоданами швыряются вслед камнями.
— Смеяться будешь, лейтенант. — Дядечка резко крутит руль, объезжая яму. — Утром диспетчеров вез. Со смены. Нехорошие вещи рассказывали. Если для работы нужно, поделюсь.
— Очень нужно. — Достаю блокнот. Ручку дает, а может, и дарит, дядечка.
— Про то, что в аэроплане том никого нет, знаешь уже?
— Чего ж тут страшного?
Дядечка бросает руль и хватает меня за грудки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57