И моя задача сохранить тебя и твои способности для лучшей, мирной жизни. Тем более что и мама твоя об этом просила.
Стрела-дура, обманным путем умудрившись протиснуться сквозь плотные завалы, коротко звякнув, врезается в плечо Баобабовой, как раз в то место, где у прапорщика наколка в виде амура в памперсах. Неприятно тренькнув, сгибается в дугу и отскакивает.
— Видишь, — говорит Машка, поднимая стрелу, — а тебя бы насквозь.
Спорить с напарницей, после подобной демонстрации физических данных, неразумно. Если нравится Машке меня от пуль и стрел дурных прикрывать — я не против. Тем более, если мама просила. Машка зевает, кутается поплотнее в бронежилет.
— Леш, я вздремну пару минут. Если гости появятся, толканешь?
Поспать Баобабовой не удается.
На площади, со стороны универсама, появляются ярко-цветные фигуры, неторопливо двигающиеся в нашу сторону. По рядам защитников баррикады пробегает выразительный мат. Завершает народное выражение эмоций капитан. Угробов вскидывает пистолет и голосом, не терпящим возражений, кричит:
— Огонь по моей команде! Патроны беречь! Зря под пули не высовываться!
Затем торопливо докуривает бычок, сплевывает, поворачивается ко мне:
— Что, лейтенант? Как тебе подозрительная информация? Не думал, что лицом к лицу с разработками своими встретишься? Это тебе не привидения.
— Прорвемся.
— А нам больше ничего не остается. Или здесь, за шкафами, все ляжем, или восстановим технологическую справедливость.
В первый момент кажется, что начался дождь. Но быстрый взгляд на ясное и чистое небо опровергает ошибочное мнение. Это над головой свистит и шаркает свинец. Стучат о баррикаду тяжелыми градинами пули. Целые облака, целые тучи пуль.
Через площадь, не скрываясь, не таясь, идут Охотники. Около пятидесяти чужих существ, которым не сидится в своем мире. У каждого на пузе здоровенный автомат. И поливают из этих автоматов, дай бог. И вдоль и поперек. Только щепки от заботливо уложенных шкафов во все стороны летят. А про личные автомобили граждан даже говорить не приходится. Ни один цветмет не примет изрешеченный пулями металлолом.
— Одна пуля не страшно, — поясняет капитан, снимая с предохранителя пистолет. — Слабенькие у них пули. Вот если оптом, с десяток, получишь, тогда ползи к медичкам. Может, и выкарабкаешься. И не надейся, что у уродов этих компьютерных магазины кончатся. Знаешь, что самое неприятное, лейтенант? У них, у Охотников, патронов, как семечек. Полные карманы. Так что не зевай.
Я не зеваю. Я смотрю через спиленную мушку на врага. Тщательно целюсь, выбрав себе здоровенного мордоворота в цветастой униформе и в каске на полфизиономии.
Капитан Угробов, перекрестившись, хоть и не верил он в бога до этой минуты, встает на колено:
— Всем приготовиться! По моей команде! Прицельно! За родное восьмое отделение…
Кажется, мир затаил дыхание, ожидая, когда бывалый опер и начальник восьмого отделения скажет последние предстартовые слова.
— …Пли!
Баррикада взрывается стрекотом автоматов, щелчками пистолетов и родной, знакомой с детства речью. Каждый опер, нажимая курок, считает своим долгом виртуозно высказаться, помянуть, выразительно завернуть что-нибудь эдакое, что в обычной жизни и наедине-то с самим собой стыдно слушать. За такие слова в мирное-то время сразу погоны летят. Но сейчас здесь совсем другие обстоятельства. И никто не заткнет опера, который ради всех, ради человечества, стоит на баррикадах.
Фиксирую ствол винтовки в центре головы свое-то Охотника. Облизываю губы и жму на курок. Приклад мягко тычется в плечо. Строго в центре лба непрошеного гостя образовывается хорошо заметная дырища размером с рубль. Охотник, как подкошенная умелой рукой косаря трава, валится на колени. В сердце моем радость от удачно проведенного выстрела. Охотник, не желая умирать, сбрасывает одной рукой заплечный рюкзак, больше похожий на чемодан, и, продолжая стрелять по баррикаде, вытаскивает из рюкзака пластиковую бутылку с красной жидкостью. Заглатывает в секунду, неприятно дергая кадыком. А я с ужасом вижу, как стремительно зарастает дырень в его башке.
— А ты как думал? — Угробов стоит, широко расставив ноги, и палит из двух стволов попеременно. — Их одной пулей черта с два повалишь. Стреляй, не думая, пока не задымится. И желательно в одно место. Чтоб наверняка. Главное, не позволять сукиным детям в сумках своих ковыряться.
Хорошо говорить тем, у кого мушки на своих местах. Следующие пять патронов из винтовки образца первой мировой оставляют отметины на грудной клетке, на животе и на ноге Охотника. Тот, не переставая, лакает из пластиковой бутылки и запихивает в рот целые пачки бинтов. И продолжает переть на баррикады, не замечая смертельных ран.
Площадь в дыму. Огонь выдавливает стекла, переплескивая через подоконники, заползает в дома. Дрожит от поступи Охотников с любовью уложенный на последние бюджетные деньги местными властями асфальт. Обгорелые и обстрелянные с двух сторон деревья, по которым теперь любой школьник определит, где север, а где юг, с молчаливой тоской взирают на противостояние двух цивилизаций. Человеческой и выдуманной, нереальной.
Так не должно быть, но так происходит. И ничего с этим нельзя сделать. Что придумано, то придумано, ластиком не стереть, не загнать обратно на экраны мониторов, не приказать — сидите там и не вмешивайтесь! Это наш мир, и мы его будем самостоятельно уничтожать. Без посторонней помощи.
В левое плечо неприятно ударяет что-то горячее. Откидывает метра на два за баррикады. Голова хрустит, утыкаясь затылком в крышку канализационного люка. Стайка насмешливых звездочек пытается поднять настроение.
— Вставай, лейтенант! — рявкает капитан, перезаряжая пистолеты. — Не время звезды с неба хватать. Враг близко, победа далеко. Если до ночи выстоим, то и завтрашний день увидим.
Голова гудит. Насмешливые звездочки, испугавшись угробовского рыка, торопливо рассыпаются по сторонам. Поднимаю с исчирканного пулями и осколками асфальта винтовку. Плечо? Задираю футболку для личного медицинского осмотра. Плечо в порядке. Синее только.
Карабкаюсь обратно на завалы. В голову после удара об канализационный люк лезет всякая чушь.
Почему я здесь? Почему вокруг столько мертвых? Отчего такой грохот и жар, словно от печи в крематории? Кто эти люди, что падают под ноги? Я знаю их? Знаю. Вот этот парень, с совсем детским лицом, только неделю назад пришел в отделение практикантом. Топтался постоянно в коридоре, стрелял для старших товарищей сигареты у вызванных свидетелей и травил анекдоты. Теперь у него развороченная грудь и лицо, покрытое густой кровью. И старшину, что ползет с вывалившимися наружу кишками куда-нибудь в тихий угол, я знаю. Он всегда уступал нашему отделу кипятильник, пока Машка самовар со свалки не притащила.
— Лешка! Кончай в носу ковыряться! Я за тебя отдуваться буду?
Машка Баобабова — прапорщик, конечно, высококлассный и специалист неплохой, но ничего философского в ее голове, которая никогда об канализационный люк не стукалась, нет. Животные низменные инстинкты. Догони, свали, застегни наручники. А о высоком подумать… Нет, для нее это никак невозможно.
Опираюсь на винтовку и только теперь понимаю, как ошибались военные конструктора, спиливая с отечественного стрелкового оружия приклады. Ведь это какое удобство — оружие и костыль в одном исполнении.
На площади перед восьмым отделением милиции за время моего отсутствия никаких существенных изменений не произошло. Охотники, стремясь покончить с последним оплотом законности в отдельно взятом районе города, сконцентрировались в плотную шеренгу и пером прут на баррикаду. И с нашей, и с той стороны ураганный огонь из всех видов вооружения. У наших, конечно, послабее убойность, да и боеприпасы мы экономить умеем. Лучше уж сейчас не дострелять, а потом все разом списанное пацанам на барахолке по дешевке загнать. Русский мужик всегда на этот счет экономией отличался. Почему французы или немцы те же до столицы дошли? Потому что экономили мужики наши. А когда поняли, что экономить необходимо экономно, иностранцев-то и турнули.
— Не о том думаешь, лейтенант!
Угробов палит не целясь. Годы практики и тысячи засад дают возможность посылать патроны туда, куда положено, а не куда бог пошлет.
За баррикадами уже никто не прячется. Все, кто жив остался, вылезают наверх. Любить, так любить, стрелять, так стрелять, как нас учил Сашка. Даже секретарша Лидочка, откинув никому не нужный хлыст, камнями швыряется.
— Держаться до последнего патрона! — приказывает Угробов. — Если до нас доползут, все, считай полный паровоз на рельсах. Головы всем открутят вмиг, и живым, и мертвым.
Мы держимся. Как можем, так и держимся. Но силы неравны. Это и дураку понятно. Все больше смертельно раненных, все больше окончательно убитых. Даже студентки-сестрички под пулями полегли. А Охотники как валом валили, так и темп не сбавляют. Кто послабее, за спинами своих, нам не товарищей, прячется. Бульоны из пластиковых бутылок пьют, восстанавливаются. А тех, кто уже совсем никакой, Охотники пачками в булочную волокут. Видать, там у них лазарет.
Эх, гранат у нас маловато!
До Охотников, до гадов компьютерных, метров пятнадцать остается, когда по площади, дымом застланной, огнем подсвеченной, ледяной ветер проносится. Обдает холодом лица разгоряченные, остужает стволы раскаленные.
Гул бойни разом стихает, словно дирижер палку свою хрупкую ломает. Охотники на полушаге замирают, а наши ребята пистолеты и автоматы опускают, до того природный эффект непривычен для сезона летнего.
Молния с неба чистого срывается. Асфальт в том месте, где копье небесное отметилось, коркой ледяной покрывается.
И на площади, между двумя рядами непримиримых, появляется Безголовый на лошадке черной, которая ноздрями шевелить горазда.
— Ишь ты, хреновина какая, — удивляется капитан, в бинокль разглядывая всадника. — А я, честно говоря, думал, мерещилось мне всегда. Думал, с головой непорядок, даже медкомиссию прошел дополнительно. Выходит, правда твоя была. Вот он — Безголовый. Предводитель племени поганого.
Решил своих вдохновить. Так я ему сейчас вдохновения по самые уши отвалю. По всаднику! Из всех стволов! Давай! Вали центрового!
Не знаю, что происходило по другую сторону баррикад, но, когда капитан скомандовал валить Безголового, пальнули по всаднику не только наши, но и Охотники. Разом, одновременно. Из всего, что стреляет.
Трещали минут десять. У меня палец стал неметь от усердия. Плотность пуль на один квадратный метр в том районе превысила плотность воздуха. А всадник как сидит на лошадке черной, так и продолжает сидеть. Хоть лошадка слегка нервничает, копытами перебирает, но никуда не скачет, на ноги задние не приседает. И вообще, впечатление такое, что им обоим без разницы, что с ними как граждане, так и не граждане Земли творят.
Хотя заметил я, Машка, напарница моя, ни разу не стрельнула. Глаза вылупила, рот нараспашку, пялится на Безголового, того и гляди сейчас к стремени бросится. Я аж грешным делом приготовился ее прикладом в случае бегства в сторону противника садануть. Молодые старшие лейтенанты страсть как не любят, когда их подчиненные к стременам чужим припадают. Нехорошо это как-то.
Когда капитан наш Угробов догадался огонь прекратить, а с той стороны тоже умный Охотник отыскался, вокруг всадника приличная кучка расплющенного свинца высилась. Даже лошадка спотыкаться стала с непривычки. А Безголовый рукой так неприятно обводит площадь, пожимает плечом, поднимает лошадку на дыбы, да в туман напущенный и холодом наполненный сигает. Даже не спрашивает ничего. Только топот копыт громовой мы и слышали.
Пока Охотники от цирка не отошли, я Машку локтем толкаю. Как бы прошу вернуться в реальность, осознать происходящее.
— Я в порядке, Лесик. — Баобабова и правда рот закрывает, но глаза от меня воротит.
— Если в порядке, то нечего по чужим мужикам глазками стрелять. На то пистолеты есть.
Я не злюсь, я вспоминаю, как пропустил футбол в компании с секретаршей.
— Это другое, Леша. — Напарница неуловимым движением выщелкивает использованные обоймы и загоняет новые. — Все другое, и он, Безголовый, другой. Я расскажу… Все расскажу. Дай время.
— Нет у нас времени! — Угробов, как положено хорошему начальству, не только все видит, но и все слышит. — Вот у меня, например, патроны кончились. Не до рассказов интересных. Прапорщик, а у вас патроны есть в наличии?
Машка вытряхивает косметичку прямо на асфальт. Здесь много чего интересного — помада, граната использованная, книжка любовная слезливая, домкрат автомобильный, рация неработающая, книжка записная, книжка для допросов, книжка для ответов. Много чего падает, всего не упомянуть. Но патронов, как ни тряси, нет.
Со стороны правого и левого флангов слышатся аналогичные заявки на боеприпасы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57