Но самым ужасным был сон, в котором Аленка видела себя бледной до синевы старухой, закованной в цепи. И сидела она б боярском облачении на санях-розвальнях, и грозилась окружающим поднятой вверх рукой, а ей вслед улюлюкали какие-то бесстыжие мальчишки. Опять мальчишки! Да что за напасть такая!..
Аленка проснулась, чувствуя, как по спине вдоль позвоночника струйкой стекает холодный пот. Страх вертелся, носился и метался в узурпаторше, как бешеный пес, посаженный на цепь.
– Спокойно, – сама себе сказала лжецарица и не узнала собственного голоса, до того он был противный и не схожий с человеческим. Словно заговорил ржавый рукомойник. В Кутеже все спокойно.
Аленка чуть-чуть посидела под одеялом, приходя в себя, потом зажгла дорогую заморскую ароматную свечу, всегда бывшую возле кровати на столике, и, взяв с собой золотой подсвечник, встала и принялась обходить комнату, словно пыталась отыскать в ней следы своих ночных кошмаров.
– Ай, кто это?! – взвизгнула она, уловив краем глаза какое-то движение у дальней стены. А ну выходи, не то хуже будет!
Однако никто не выходил, и Аленка, набравшись смелости, сама пошла туда, где, возможно, прятался какой-нибудь очередной злоумышленник. Но, подойдя к стене, Аленка обнаружила только большое зеркало и в нем свое – перекошенное страхом и злобой – лицо.
«Как же я еще до этого зеркала не добралась – не раскокала», – подумала Аленка и уже хотела было исправить свою ошибку, как по зеркалу, словно по воде, пошла мелкая рябь и отражение в нем сменилось. И теперь на узурпаторшу строго и укоризненно взирала апельсиновая кошка Руфина, сверкая глазами так, что никакой Янтарной комнате за их блеском не угнаться.
– Че смотришь?! – рыкнула Аленка и замахнулась канделябром, но тихий голос Руфины ее остановил:
– Погоди. Успеешь еще расколоть.
– Я тебя не боюсь! – крикнула Аленка.
– Аналогично, – сказала кошка.
Аленка не знала, что это за слово такое «аналогично», сочла его ругательным и потому принялась сама ругаться, как пьяный бурлак в приречном трактире.
Руфина с видимым спокойствием выслушала поток непотребной ругани и, когда Аленка истощила весь свой ненормативный тезаурус, холодно сказала:
– Аленка, а ведь тебе конец приходит.
– Шиш! – зло сказала Аленка. Не дождесси.
– Дождусь, – усмехнулась кошка. Увижу еще, как спасаться ты надумаешь постыдным бегством от народного возмездия, да только далеко не убежишь.
– Я хорошо бегаю, – похвасталась Аленка.
Кошка опять засмеялась. Потом, посерьезнев, спросила:
– Не надоело тебе еще страну разваливать? Не надоело народ обескровливать да по миру пускать? Может, пора тебе за ум взяться?.. Впрочем, что я говорю, какой ум, когда его у тебя сроду не было…
– Был! – возразила Аленка и, чуть поразмыслив, поняла, что сказала не то.
А кошка опять рассмеялась.
– Жалко, не вышло у меня поганой жабой тебя сотворить, – прошипела Руфине Аленка. Мокрое б место от тебя тогда осталось!
– Судьба! – Руфина комично развела лапками. Так, ладно, заболталась я с тобой, меня Ко Сей только на пять минут отпустил. Варенье с ним варим из розовых лепестков, отлучаться нельзя – пригорит. В общем, Аленка, мой тебе совет: отрекайся по-хорошему от незаконно захваченной власти и, испросив всенародно прощения, уходи в самый дальний монастырь на вечное покаяние; Да, имей в виду, монастырь должен быть женским, а то ведь ты придумаешь с больной головы-то…
– Ни за что! – гордо ответствовала Аленка. Скорее реки вспять потекут, чем я добровольно скипетр и державу из рук выпущу.
– Как хочешь, – сказала кошка. Мое дело – предупредить. Недолго тебе осталось…
Тут нервы самозванки не выдержали, и она запустила в зеркало подсвечником. Зеркало не разлетелось на осколочки, как ожидала Аленка, просто по нему пролегла блестящая продольная извилистая трещина, как бы разделившая ненавистное стекло надвое. И в одной половинке была видна Руфина, с поистине царским достоинством удаляющаяся от Аленки по какому-то полутемному коридору, а в другой отражалась кошмарная волчья голова, венчавшая еще вполне человеческое тело в кружевном ночном платье.
– Аг-рр! – взревела Аленка, и волчья голова в зеркале точно повторила ее движения.
Самозванка отбежала от проклятого, стекла и принялась ощупывать свою голову. Так и есть – полностью волчья!
И тогда Аленка завыла.
Сбежавшиеся на вой царицы служанки обнаружили ее катающейся по полу и вопящей: «Голова моя, голова!» Успокоилась узурпаторша только после того, как в лицо ей выплеснули полкувшина воды для умывания.
– Говорите, – обводя служанок горящими безумием глазами, потребовала Аленка. Какая у меня голова?
– Как это какая, матушка? – удивилась самая старая и потому самая правдивая служанка. Известно какая. Человечья. Как у всех людей.
– Точно? – Аленка снова принялась за мануальное исследование собственной головы, – А не волчья?
– Помилуй, Параскева Пятница! – ответила та же служанка. Где это видано, чтоб на шеях у человеков росли волчьи головы! Это вы, матушка, плохой сон видели.
– Сон… Да, точно, сон, – кивнула Аленка. Принесите мне мой халат кидайский, ватный, и засветите все свечи в малых покоях. Я там хочу побыть.
– Матушка царица, – помявшись, робко вымолвила одна из девиц, – Господина махатму можно уже выпустить из кладовой? А то они сильно кричат – всех мышей распугали. И нам за колбасой либо сыром ходить туда лишний раз несподручно – господин махатма на нас злобно кидается и даже норовит укусить…
– Ничего, – злорадно ответила царица, приходя в себя. Пусть еще недельку посидит, обдумает свое поведение. А теперь – пошли вон!
Дождавшись, пока служанки уйдут, Аленка на цыпочках подошла к зеркалу. Оно равнодушно отразило ее обычное, хоть и злобное лицо. Аленка победно усмехнулась, отошла от зеркала и вдруг снова побледнела, бросив взгляд на подзеркальный маленький столик. На столике этом лежал, распространяя вокруг себя медовый и коричный аромат, свежий печатный пряник. Аленка склонилась над ним, как над готовой ужалить змеей, и прочла глазированную надпись: «Убирайся с трона, злобная Алена!»
Злобная Алена так и вышла в малые покои: держа пряник двумя пальцами, словно дохлую крысу. Показала его онемевшим от страха служанкам, швырнула на стол и поинтересовалась тоном гюрзы, которой наступлено было на хвост:
– Кто это принес?
– Не ведаем, матушка царица! – хором ответили служанки, и Аленке стало ясно, что –на этом варианте ответа они будут настаивать даже под Пытками.
– Убирайтесь! – рявкнула она. Нет, постойте! У кого: из вас нынче находится ключ от кладовой?
– У меня, матушка царица…
– Отопри ее и приведи сюда махатму Брахму Кумариса. А вы, двое, приготовьте кальян, кидайской бумаги рисовой да свежей пыльцы конопляной. Исполняйте! – И Аленка грузно опустилась в подставленное глубокое кресло. В ожидании своего вероломного кармического супруга она привычно скрутила косячок и закумарила. Но ожидаемого просветления не получилось.
«Что за черт! Конопля, что ль, несвежая? Али паскудницы мои намешали в нее незнамо чего? Голова как чугунная, право слово…»
В покои, под конвоем из двух самых крепких баб, явился морально и физически подавленный Брахма Кумарис. На Аленку он бросил взгляд, насыщенный благородным презрением. Такие взгляды у него получались лучше всего.
– Непросветленная и исполненная всяческого презрения дочь неприкасаемых из песчаных карьеров… – начал было он, но «дочь неприкасаемых» прервала эти исполненные праведного гнева речи:
– Садись, махатмушка. Бери кальян. Потолковать надо.
– Шудра непотребная! – заявил Кумарис, но кальян взял. Как ты могла запереть меня в месте, где все провоняло отвратительной пищей из трупов животных и их выделений? Я чуть не задохнулся!
– А, это ты про колбасу да сыр… Ну, извини, забыла, что это для тебя вещи скверные. У меня поважнее дела были – пеленочки твоему будущему чаду подрубала.
Про пеленки Аленка, конечно, врала, но она знала, что лишнее упоминание о ребенке вашнапупцу будет неприятно. На это и рассчитывала.
– О чем ты хотела говорить со мной, презренная?
– О будущем, махатмушка. Аленка говорила мягко, и лишь эпизодически вспыхивающие в ее глазах молнии намекали на то, что достанется Кумарису и за «презренную», и за «непотребную», и за «шудру». Полной мерой достанется.
– Будущее не волнует того, кто идет по звеньям цепи перерождений до самого высшего звена… – завел речь махатма, и опять Аленка его прервала:
– Не до высоких речей сейчас, Кумарис. Я говорю про такое будущее, в котором ни, ты, ни я не хотим быть убитыми. Ведь ты не хочешь, чтоб тебя растерзали толпы разъяренных кутежан?
Кумарис надолго приложился к кальяну, а потом сказал:
– Не хочу.
– То-то же! Значит, надобно нам объединять свои силы! Вспомни о союзе религии и магии. С меня магия, с тебя – религия. Должно нам народ так запугать, чтоб он о бунте и не помышлял. Чтобы не появлялось в моей опочивальне таких вот… пряничков.
Кумарис рассмотрел пряник, прочел надпись и поник головой. Забормотал, закачался в клубах кальянного дыма…
– Что ты там бормочешь, огузок гимнолайский? – крикнула Алена, но махатма не реагировал. Впрочем, его бормотание становилось все громче:
– Никогда нам, проклятым буржуинам, не разгадать их страшной военной тайны… О горе! Все прогнило в Датском королевстве… О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют… Призрак бродит по Европе, призрак оккультизма… Яду мне, яду! – Просветленный учитель забился в, конвульсиях.
– Уймись! – Аленка влепила ему пощечину. Кумарис дернулся и затих. Прочистились мозги? Соображать можешь али нет?
– Могу.
– Это хорошо. Какие будут у тебя предложения? Может, еще своих учеников из Вашнапупа вызовешь? Али, к примеру, кого из богов гимнолайских пригласишь, чтоб они народ постращали?
– В этом уже нет пользы, – печально сказал махатма. Ибо из искры уже возгорелось пламя, и стеблю мандрагоры не остановить водопад…
– Сдался, значит! – В глазах Аленки полыхнул неистовый гнев. Схоронил себя без отпевания. А еще Махатма премудрый!..
– Не тронь меня, женщина. Дай мне уйти, как уходит прожитое время… – И Кумарис сделал пару шагов к двери. И внезапно остановился, глядя себе под ноги так, словно в полу разверзся зев преисподней.
– Что там?! – подскочила Аленка и опять завизжала.
Потому что на ковре лежал еще один пряник, круглый и плоский, как блин. Только надпись была на нем выпуклой: «Привет от народных мстителей!».
А еще Аленке показалось, что в прянике что-то тикает, словно сверчок за печкой: «тик-так, тик-так»…
– Отойди от него, Кумарис! – крикнула Аленка и сама отбежала, осененная смутной догадкой. И вовремя! Потому что пряник перестал тикать и взорвался. Что уж засунули народные мстители в пряник, было загадкой. Но вонь в комнате возникла просто невероятная. Аленка не стала даже кликать служанок, сама кинулась к окнам и распахнула их настежь. Вонь поперла на улицу, и дышать стало легче. Аленка отдышалась и кинулась к лежавшему на полу Брахме Кумарису:
– Вставай, махатма! Очнись!
Но махатма на крики Аленки не реагировал. Взрывная волна народного гнева оторвала его пустую душу от бренного тела и отправила в бесконечный метемпсихоз.
– Помер, – прошептала Аленка. Ой, помер, паскуда окаянный, махатмушка мой разлюбезный! На кого ж ты меня одну покину-у-ул?!
Махатма оставил эти крики без внимания. Ему уже было не до Аленки. Душа его устремлялась все дальше и дальше от Тридевятого царства – в вожделенные Гимнолаи.
Наутро кутежане узнали, что Брахма Кумарис больше не будет требовать с них просветления. По-вдовьи одетая Аленка проводила спеленутое простынями тело кармического супруга на скотный выгон, где смуглокожие адепты сожгли указанное тело согласно традициям. Они настойчиво предлагали вдове последовать за мужем в костер, но Аленка только глянула, и все настойчивые поторопились исчезнуть из поля ее зрения.
С кончиной махатмы произошли и другие неприятности. Все его ученики торопливо выстраивались рядами, шли на Красную площадь и свистом созывали своих чудовищных птиц. Но птицы почему-то не летели. (Как выяснилось позднее, на них напал внезапный падеж. То ли эти птицы белены объелись, то ли кутежанского пшена обклевались и оно впрок им не пошло). Зато из ближайших улиц и переулков начал подтягиваться к площади народ, вооруженный дрекольем, топорами и прочим холодным оружием…
В результате короткой, но очень насыщенной событиями битвы никто из вашнапупских пришельцев не уцелел. Тем паче что оказались они вовсе не людьми, а какими-то премерзкими насекомыми в людском обличье, и оттого сносить им головы было еще легче,
Аленка наблюдала побоище, спрятавшись за шторой в парадной приемной.
– Все пропало, – шептала она. Все рухнуло.
– Ваше величество изволит ошибаться, – услышала она голос у себя за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Аленка проснулась, чувствуя, как по спине вдоль позвоночника струйкой стекает холодный пот. Страх вертелся, носился и метался в узурпаторше, как бешеный пес, посаженный на цепь.
– Спокойно, – сама себе сказала лжецарица и не узнала собственного голоса, до того он был противный и не схожий с человеческим. Словно заговорил ржавый рукомойник. В Кутеже все спокойно.
Аленка чуть-чуть посидела под одеялом, приходя в себя, потом зажгла дорогую заморскую ароматную свечу, всегда бывшую возле кровати на столике, и, взяв с собой золотой подсвечник, встала и принялась обходить комнату, словно пыталась отыскать в ней следы своих ночных кошмаров.
– Ай, кто это?! – взвизгнула она, уловив краем глаза какое-то движение у дальней стены. А ну выходи, не то хуже будет!
Однако никто не выходил, и Аленка, набравшись смелости, сама пошла туда, где, возможно, прятался какой-нибудь очередной злоумышленник. Но, подойдя к стене, Аленка обнаружила только большое зеркало и в нем свое – перекошенное страхом и злобой – лицо.
«Как же я еще до этого зеркала не добралась – не раскокала», – подумала Аленка и уже хотела было исправить свою ошибку, как по зеркалу, словно по воде, пошла мелкая рябь и отражение в нем сменилось. И теперь на узурпаторшу строго и укоризненно взирала апельсиновая кошка Руфина, сверкая глазами так, что никакой Янтарной комнате за их блеском не угнаться.
– Че смотришь?! – рыкнула Аленка и замахнулась канделябром, но тихий голос Руфины ее остановил:
– Погоди. Успеешь еще расколоть.
– Я тебя не боюсь! – крикнула Аленка.
– Аналогично, – сказала кошка.
Аленка не знала, что это за слово такое «аналогично», сочла его ругательным и потому принялась сама ругаться, как пьяный бурлак в приречном трактире.
Руфина с видимым спокойствием выслушала поток непотребной ругани и, когда Аленка истощила весь свой ненормативный тезаурус, холодно сказала:
– Аленка, а ведь тебе конец приходит.
– Шиш! – зло сказала Аленка. Не дождесси.
– Дождусь, – усмехнулась кошка. Увижу еще, как спасаться ты надумаешь постыдным бегством от народного возмездия, да только далеко не убежишь.
– Я хорошо бегаю, – похвасталась Аленка.
Кошка опять засмеялась. Потом, посерьезнев, спросила:
– Не надоело тебе еще страну разваливать? Не надоело народ обескровливать да по миру пускать? Может, пора тебе за ум взяться?.. Впрочем, что я говорю, какой ум, когда его у тебя сроду не было…
– Был! – возразила Аленка и, чуть поразмыслив, поняла, что сказала не то.
А кошка опять рассмеялась.
– Жалко, не вышло у меня поганой жабой тебя сотворить, – прошипела Руфине Аленка. Мокрое б место от тебя тогда осталось!
– Судьба! – Руфина комично развела лапками. Так, ладно, заболталась я с тобой, меня Ко Сей только на пять минут отпустил. Варенье с ним варим из розовых лепестков, отлучаться нельзя – пригорит. В общем, Аленка, мой тебе совет: отрекайся по-хорошему от незаконно захваченной власти и, испросив всенародно прощения, уходи в самый дальний монастырь на вечное покаяние; Да, имей в виду, монастырь должен быть женским, а то ведь ты придумаешь с больной головы-то…
– Ни за что! – гордо ответствовала Аленка. Скорее реки вспять потекут, чем я добровольно скипетр и державу из рук выпущу.
– Как хочешь, – сказала кошка. Мое дело – предупредить. Недолго тебе осталось…
Тут нервы самозванки не выдержали, и она запустила в зеркало подсвечником. Зеркало не разлетелось на осколочки, как ожидала Аленка, просто по нему пролегла блестящая продольная извилистая трещина, как бы разделившая ненавистное стекло надвое. И в одной половинке была видна Руфина, с поистине царским достоинством удаляющаяся от Аленки по какому-то полутемному коридору, а в другой отражалась кошмарная волчья голова, венчавшая еще вполне человеческое тело в кружевном ночном платье.
– Аг-рр! – взревела Аленка, и волчья голова в зеркале точно повторила ее движения.
Самозванка отбежала от проклятого, стекла и принялась ощупывать свою голову. Так и есть – полностью волчья!
И тогда Аленка завыла.
Сбежавшиеся на вой царицы служанки обнаружили ее катающейся по полу и вопящей: «Голова моя, голова!» Успокоилась узурпаторша только после того, как в лицо ей выплеснули полкувшина воды для умывания.
– Говорите, – обводя служанок горящими безумием глазами, потребовала Аленка. Какая у меня голова?
– Как это какая, матушка? – удивилась самая старая и потому самая правдивая служанка. Известно какая. Человечья. Как у всех людей.
– Точно? – Аленка снова принялась за мануальное исследование собственной головы, – А не волчья?
– Помилуй, Параскева Пятница! – ответила та же служанка. Где это видано, чтоб на шеях у человеков росли волчьи головы! Это вы, матушка, плохой сон видели.
– Сон… Да, точно, сон, – кивнула Аленка. Принесите мне мой халат кидайский, ватный, и засветите все свечи в малых покоях. Я там хочу побыть.
– Матушка царица, – помявшись, робко вымолвила одна из девиц, – Господина махатму можно уже выпустить из кладовой? А то они сильно кричат – всех мышей распугали. И нам за колбасой либо сыром ходить туда лишний раз несподручно – господин махатма на нас злобно кидается и даже норовит укусить…
– Ничего, – злорадно ответила царица, приходя в себя. Пусть еще недельку посидит, обдумает свое поведение. А теперь – пошли вон!
Дождавшись, пока служанки уйдут, Аленка на цыпочках подошла к зеркалу. Оно равнодушно отразило ее обычное, хоть и злобное лицо. Аленка победно усмехнулась, отошла от зеркала и вдруг снова побледнела, бросив взгляд на подзеркальный маленький столик. На столике этом лежал, распространяя вокруг себя медовый и коричный аромат, свежий печатный пряник. Аленка склонилась над ним, как над готовой ужалить змеей, и прочла глазированную надпись: «Убирайся с трона, злобная Алена!»
Злобная Алена так и вышла в малые покои: держа пряник двумя пальцами, словно дохлую крысу. Показала его онемевшим от страха служанкам, швырнула на стол и поинтересовалась тоном гюрзы, которой наступлено было на хвост:
– Кто это принес?
– Не ведаем, матушка царица! – хором ответили служанки, и Аленке стало ясно, что –на этом варианте ответа они будут настаивать даже под Пытками.
– Убирайтесь! – рявкнула она. Нет, постойте! У кого: из вас нынче находится ключ от кладовой?
– У меня, матушка царица…
– Отопри ее и приведи сюда махатму Брахму Кумариса. А вы, двое, приготовьте кальян, кидайской бумаги рисовой да свежей пыльцы конопляной. Исполняйте! – И Аленка грузно опустилась в подставленное глубокое кресло. В ожидании своего вероломного кармического супруга она привычно скрутила косячок и закумарила. Но ожидаемого просветления не получилось.
«Что за черт! Конопля, что ль, несвежая? Али паскудницы мои намешали в нее незнамо чего? Голова как чугунная, право слово…»
В покои, под конвоем из двух самых крепких баб, явился морально и физически подавленный Брахма Кумарис. На Аленку он бросил взгляд, насыщенный благородным презрением. Такие взгляды у него получались лучше всего.
– Непросветленная и исполненная всяческого презрения дочь неприкасаемых из песчаных карьеров… – начал было он, но «дочь неприкасаемых» прервала эти исполненные праведного гнева речи:
– Садись, махатмушка. Бери кальян. Потолковать надо.
– Шудра непотребная! – заявил Кумарис, но кальян взял. Как ты могла запереть меня в месте, где все провоняло отвратительной пищей из трупов животных и их выделений? Я чуть не задохнулся!
– А, это ты про колбасу да сыр… Ну, извини, забыла, что это для тебя вещи скверные. У меня поважнее дела были – пеленочки твоему будущему чаду подрубала.
Про пеленки Аленка, конечно, врала, но она знала, что лишнее упоминание о ребенке вашнапупцу будет неприятно. На это и рассчитывала.
– О чем ты хотела говорить со мной, презренная?
– О будущем, махатмушка. Аленка говорила мягко, и лишь эпизодически вспыхивающие в ее глазах молнии намекали на то, что достанется Кумарису и за «презренную», и за «непотребную», и за «шудру». Полной мерой достанется.
– Будущее не волнует того, кто идет по звеньям цепи перерождений до самого высшего звена… – завел речь махатма, и опять Аленка его прервала:
– Не до высоких речей сейчас, Кумарис. Я говорю про такое будущее, в котором ни, ты, ни я не хотим быть убитыми. Ведь ты не хочешь, чтоб тебя растерзали толпы разъяренных кутежан?
Кумарис надолго приложился к кальяну, а потом сказал:
– Не хочу.
– То-то же! Значит, надобно нам объединять свои силы! Вспомни о союзе религии и магии. С меня магия, с тебя – религия. Должно нам народ так запугать, чтоб он о бунте и не помышлял. Чтобы не появлялось в моей опочивальне таких вот… пряничков.
Кумарис рассмотрел пряник, прочел надпись и поник головой. Забормотал, закачался в клубах кальянного дыма…
– Что ты там бормочешь, огузок гимнолайский? – крикнула Алена, но махатма не реагировал. Впрочем, его бормотание становилось все громче:
– Никогда нам, проклятым буржуинам, не разгадать их страшной военной тайны… О горе! Все прогнило в Датском королевстве… О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют… Призрак бродит по Европе, призрак оккультизма… Яду мне, яду! – Просветленный учитель забился в, конвульсиях.
– Уймись! – Аленка влепила ему пощечину. Кумарис дернулся и затих. Прочистились мозги? Соображать можешь али нет?
– Могу.
– Это хорошо. Какие будут у тебя предложения? Может, еще своих учеников из Вашнапупа вызовешь? Али, к примеру, кого из богов гимнолайских пригласишь, чтоб они народ постращали?
– В этом уже нет пользы, – печально сказал махатма. Ибо из искры уже возгорелось пламя, и стеблю мандрагоры не остановить водопад…
– Сдался, значит! – В глазах Аленки полыхнул неистовый гнев. Схоронил себя без отпевания. А еще Махатма премудрый!..
– Не тронь меня, женщина. Дай мне уйти, как уходит прожитое время… – И Кумарис сделал пару шагов к двери. И внезапно остановился, глядя себе под ноги так, словно в полу разверзся зев преисподней.
– Что там?! – подскочила Аленка и опять завизжала.
Потому что на ковре лежал еще один пряник, круглый и плоский, как блин. Только надпись была на нем выпуклой: «Привет от народных мстителей!».
А еще Аленке показалось, что в прянике что-то тикает, словно сверчок за печкой: «тик-так, тик-так»…
– Отойди от него, Кумарис! – крикнула Аленка и сама отбежала, осененная смутной догадкой. И вовремя! Потому что пряник перестал тикать и взорвался. Что уж засунули народные мстители в пряник, было загадкой. Но вонь в комнате возникла просто невероятная. Аленка не стала даже кликать служанок, сама кинулась к окнам и распахнула их настежь. Вонь поперла на улицу, и дышать стало легче. Аленка отдышалась и кинулась к лежавшему на полу Брахме Кумарису:
– Вставай, махатма! Очнись!
Но махатма на крики Аленки не реагировал. Взрывная волна народного гнева оторвала его пустую душу от бренного тела и отправила в бесконечный метемпсихоз.
– Помер, – прошептала Аленка. Ой, помер, паскуда окаянный, махатмушка мой разлюбезный! На кого ж ты меня одну покину-у-ул?!
Махатма оставил эти крики без внимания. Ему уже было не до Аленки. Душа его устремлялась все дальше и дальше от Тридевятого царства – в вожделенные Гимнолаи.
Наутро кутежане узнали, что Брахма Кумарис больше не будет требовать с них просветления. По-вдовьи одетая Аленка проводила спеленутое простынями тело кармического супруга на скотный выгон, где смуглокожие адепты сожгли указанное тело согласно традициям. Они настойчиво предлагали вдове последовать за мужем в костер, но Аленка только глянула, и все настойчивые поторопились исчезнуть из поля ее зрения.
С кончиной махатмы произошли и другие неприятности. Все его ученики торопливо выстраивались рядами, шли на Красную площадь и свистом созывали своих чудовищных птиц. Но птицы почему-то не летели. (Как выяснилось позднее, на них напал внезапный падеж. То ли эти птицы белены объелись, то ли кутежанского пшена обклевались и оно впрок им не пошло). Зато из ближайших улиц и переулков начал подтягиваться к площади народ, вооруженный дрекольем, топорами и прочим холодным оружием…
В результате короткой, но очень насыщенной событиями битвы никто из вашнапупских пришельцев не уцелел. Тем паче что оказались они вовсе не людьми, а какими-то премерзкими насекомыми в людском обличье, и оттого сносить им головы было еще легче,
Аленка наблюдала побоище, спрятавшись за шторой в парадной приемной.
– Все пропало, – шептала она. Все рухнуло.
– Ваше величество изволит ошибаться, – услышала она голос у себя за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47