Вдруг он громко и замысловато выругался — спусковой механизм щелкнул, сломался, и рукоять отлетела вперед.
— В чем дело? — спросила ракханка.
— Чертова система натяжения. Он будет стрелять, и я могу взвести его, но Си или Зен… — Он хмуро мотнул головой. Здесь нельзя было найти ни хитро выточенных деталей, чтобы заменить поврежденные, ни вообще какой-нибудь железки, которая подошла бы на скорую руку. Какого черта таскать с собой это дерьмо, даже в рабочем состоянии, если половина отряда не сможет им воспользоваться?
Ракханка потянулась к арбалету, он позволил ей взять оружие. Она осмотрела полуразобранный механизм, ее уши с кисточками встали торчком, глаза ярко светились любопытством, словно у кошки.
— Так в чем дело?
Он с отвращением ткнул во взводный рычаг и пробормотал:
— Чертову штуку сейчас можно взвести только грубой силой. Сейчас это хороший кусок дерьма, и все! Я-то его натяну, да что толку…
Красти зацепила рычаг когтем и взвела его одним неуловимым движением, с грацией потягивающегося танцора. Ее многослойные рукава и свободная накидка скрыли игру мускулов и суставов, когда она отвела рычаг назад, далеко назад, до самого упора. И защелкнула его там. Без видимых усилий. И взглянула на него.
— Черт… — прошептал он.
— Этого достаточно? — В ее глазах горел свирепый огонек. — Достаточно, чтобы убить? — А в голосе ее сквозила нетерпеливая страсть, первобытная, всеобъемлющая — казалось, она наполняла палатку. Дэмьен почувствовал, как и в нем самом, где-то глубоко внутри, пробуждается к жизни какой-то первобытный инстинкт, и с трудом заставил себя подавить новое ощущение.
— В общем, да, — кивнул он. Его мускулы заныли, потому что он бессознательно представил ее силу. Сопереживал ее жестокости. — Более чем достаточно.
И мысленно добавил: «И да поможет Господь тому, кто встанет на твоем пути».
Охотник одиноко стоял на невысоком холме, черный силуэт на фоне черной ночи. И пристально смотрел вдаль, как будто простым сосредоточением мысли мог преодолеть сотни миль между собой и своей целью. А может быть, и мог… Дэмьен не имел бы ничего против.
Священник подошел к нему и молча ожидал, зная, что Таррант чувствует его присутствие. Через минуту посвященный пошевелился и глубоко вдохнул. Первый раз за все то время, что Дэмьен стоял рядом.
— Как там дела? — спросил Охотник.
— Да вроде ничего. Многое мы потеряли в реке… но насколько это повредило, покажет время. Я хотел спросить… Твои карты…
— Возможно, уже в Змее.
Дэмьен медленно вздохнул:
— Жаль.
— Мне тоже. Очень. Это были драгоценные реликвии.
— Я знаю собирателей, которые пошли бы из-за них на убийство.
— Я и пошел, — невозмутимо отозвался Таррант.
Дэмьен взглянул на собеседника, потрясенный ответом. Потом сменил тему:
— Я тебя едва нашел.
— Прошу прощения. Мне было необходимо уйти. Не от вас, — быстро пояснил он. — От ракхов. Они перекрывали потоки, делали их недоступными для чистого Творения. Мне нужно было избавиться от их влияния.
Дэмьен посмотрел на восток, но не увидел ничего, кроме тьмы.
— Ты пытаешься Познать врага?
Тот подтвердил кивком.
— И пытаюсь не дать ему Познать нас. Потоки здесь направлены на восток, а значит, каждое наше намерение становится ему известным. Это как запахи по ветру — легко читать, просто понять. Я пытался провести Затемнение. Удалось ли мне… — Посвященный как-то стесненно пожал плечами. — Время покажет. Я сделал все, что мог.
Он повернул лицо к Дэмьену, и светлые серые глаза впились в лицо священника. Серебряные озера неведомой глубины, что впитывали, втягивали знание: на миг у Дэмьена закружилась голова, он пошатнулся… Но глаза колдуна были уже просто глазами, и канал между двумя людьми вновь закрылся.
— Зачем ты пришел сюда? — спросил посвященный.
Дэмьен попытался составить дипломатичную фразу, вежливый оборот, нейтральную словесную конструкцию. Но надо было отвечать, и он выбрал простейший вариант — и наиболее прямой.
— Я хочу знать, кто ты такой, — тихо сказал он.
— А-а, — хмыкнул посвященный. — Вот оно что.
— Это путешествие с каждой ночью становится все опасней. Одному трудно решать за четверых, и я не хочу утверждать, что это у меня получается или что это мне нравится. Но это нужно делать. А как это делать, если я даже не знаю, кто мой спутник? Мы уже попадали в ситуацию, когда я не знал, как, черт побери, помочь тебе или хотя бы не помешать… Я не люблю чувствовать себя беспомощным. Но там, на реке, было именно так. Я не люблю путешествовать с загадками, но ты заставляешь меня так поступать. Это никому из нас не облегчает путь. — Он подождал мгновение, надеясь на ответ. Не дождавшись, продолжил: — Я думаю, они могли убить тебя там, у реки. И не думаю, что ты смог бы им помешать. Я не прав? Столетия жизни, могущество, о котором другие не осмеливаются даже мечтать, — и все это могло закончиться одним ударом копья. Скажи мне, Охотник, я неверно оценил тебя?
Глаза посвященного сузились: память о той ночи явно растравила его.
— Если бы я решал только за себя, они бы меня даже не коснулись. Но я беспокоился за леди, а значит, ты… — Он запнулся. — Нет, это сложно.
— У нас с тобой общее дело. Ни мне, ни тебе может не нравиться этот факт, но мы оба согласились принять его. Я выполнил свою часть договора — ты знаешь это, Охотник. Теперь твоя очередь.
Тихий голос Тарранта звенел от напряжения:
— Ты спрашиваешь, чтобы узнать мои слабости.
— Я спрашиваю, что ты такое. Разве это так неразумно? С каким человеком — или существом — мы странствуем бок о бок. Черт бы тебя побрал, колдун! Я устал гадать! Устал надеяться, что нас не застанет врасплох ситуация, когда мое неведение дорого нам обойдется. Я мог бы помочь тебе там, у реки, но как я мог узнать, что тебе нужно? Они могли угрожать тебе чем угодно, но что может действительно угрожать твоей власти? Чем ближе мы к нашему врагу, тем яснее видно, насколько он силен. В один прекрасный день мы столкнемся с главным ублюдком лицом к лицу, и ты должен будешь рассчитывать на одного из нас, как на поддержку. Помилуй нас Боже, если и тогда я должен буду гадать. Ты что, рискнешь своей жизнью, положась на мои догадки?
Охотник взглянул на него. Холодные глаза, и еще холоднее их выражение; слова его падали как льдинки:
— Человек не должен выказывать свои уязвимые места тому, кто намеревается его уничтожить.
Дэмьен резко вдохнул, задержал воздух. Медленно выдохнул:
— Я никогда не говорил этого.
Слабая улыбка — почти улыбка — смягчила выражение лица Охотника.
— Ты и вправду считаешь, что можешь скрыть от меня хоть что-нибудь? После всего, что произошло между нами? Я знаю, каковы твои намерения.
— Но не здесь, — твердо заявил Дэмьен — Не сейчас. Не во время нашего путешествия. Я не могу сказать, что случится потом, когда мы оставим земли ракхов, но сейчас мы четверо — союзники. Я принял это. Разве ты не видишь, что я не лгу?
— А потом? — тихо осведомился посвященный.
— Что ты хочешь сказать? — огрызнулся Дэмьен. — Что я одобряю твой образ жизни? Что в моем характере сидеть в сторонке и смотреть, как режут женщин ради твоей забавы? Я поклялся избавить от тебя мир гораздо раньше, чем встретил. Но этот обет принадлежит другому времени и месту — вообще другому миру. Здесь другие правила. И если мы оба хотим вернуться домой, мы, черт возьми, должны работать вместе. После же этого… Полагаю, ты знаешь, как позаботиться о себе, вернувшись назад, в Лес. Ты и вправду думаешь, что простые слова могут что-то изменить?
Минуту Таррант пристально всматривался в него. Невозможно было понять выражение его глаз, направление его мыслей; невозможно было проникнуть под его непроницаемую маску.
— Упрямство — одно из немногих твоих качеств, которое возмещает нехватку прочих, — задумчиво проговорил он наконец. — Иногда оно раздражает… но с ним приходится считаться.
Внезапно сорвался ветер, всколыхнул траву у них под ногами. Где-то неподалеку хрипло крикнула голодная хищная птица.
— Ты спрашиваешь, кто я, как будто на это так просто ответить. Словно я сам не провел столько веков, пытаясь выяснить именно это. — Он отвернулся от Дэмьена, так что тот не мог видеть его лица; его слова адресовались ночи. — Десять веков назад я пожертвовал своей человеческой сущностью, заключив сделку. Есть в этом мире силы столь злые, что им нет имени, столь всеобъемлющие, что ни один образ не может вместить их. Я говорил с ними через канал, протравленный кровью моей семьи. «Дайте мне вечную жизнь, — сказал я им, — и я буду служить вашим целям. Я приму любую форму, какую вы потребуете, приспособлю свою плоть, чтобы удовлетворить вашу волю, — вы получите всего меня, кроме моей души. Она одна останется при мне». И они ответили — не словами, превращением. Я стал чем-то другим, не тем человеком, которым был; существом, чей голод и инстинкты служили темной воле. И договор этот до сих пор действителен.
Законы моего существования? Я узнавал их не сразу. Как актер, который обнаружил себя стоящим на незнакомой сцене, изрекающим строки, которых он не знает, в пьесе, которую никогда не читал, я ощупью брел сквозь века. Ты думаешь, это было не так? Ты думаешь, когда я принес жертву, кто-то сунул мне в руки учебник и сказал: «Вот новые правила. Ты должен следовать им». Жаль разочаровывать тебя, священник… — Он холодно хмыкнул. — Я живу. Я хочу есть. Я ищу то, что может насытить голод и учусь добывать это. Вначале у меня было мало опыта, и грубый голод утоляла грубая пища. Кровь. Насилие. Судороги агонизирующей плоти. Когда я стал искушеннее, таким же стал и мой аппетит… Но прежняя пища еще подкрепляет меня, — предупредил он. — Пусть это будет человеческая кровь, если нет ничего другого. Я ответил на твой вопрос?
— Ты был вампиром.
— Какое-то время. Когда только начинал. Прежде, чем Открыл, что есть и другие возможности. Жалкая полужизнь этих типов и огромные физические усилия никогда меня не привлекали. Я счел утонченное наслаждение от вмешательства в физиологию гораздо более… удовлетворительным. Что до власти, что поддерживает во мне жизнь… Назови это слиянием тех сил, которые на Земле считались просто негативными, но которые здесь имеют материальную основу и энергетический потенциал, о котором на Земле не приходилось и мечтать. Холод, который есть отсутствие тепла. Тьма, которая есть отсутствие света. Смерть — отсутствие жизни. Эти силы заключают в себе мое бытие — они хранят мою жизнь, они определяют мою силу и мою слабость, мои желания, даже мой способ мыслить. Что до того, как эта власть проявляет себя… — Он помолчал. — Я принимаю любую форму, чтобы внушить страх тем, кто окружает меня.
— Как ты поступил в Морготе.
— Как я поступаю даже сейчас.
Дэмьен застыл.
— Леди знает, что я могу, подражая тварям, атаковавшим ее, заставить ее вновь пережить эту боль в любое время, когда мне того захочется. Это достаточно страшно, как ты думаешь? Сензи Рис требует гораздо более тонкой работы. Скажем, я олицетворяю собой власть, которой он жаждет, соблазн отбросить все, чем он дорожит, и без оглядки прыгнуть во тьму — и страх, что он вернется оттуда с пустыми руками, с душой, опаленной и израненной злом.
— А я? — с трудом спросил Дэмьен.
— Ты? — Охотник тихо рассмеялся. — Для тебя я стал самым коварным существом из всех: цивилизованное зло, культурное, обольстительное. Зло, которое ты терпишь, поскольку нуждаешься в его услугах, даже когда это самое терпение выбивает подпорки из-под твоей морали. Зло, которое заставляет тебя сомневаться в самых глубинных принципах, на которых держится твоя личность, которое размывает границу между светом и тьмой, пока ты не перестаешь понимать, что есть что и как они разделяются… Это твой самый большой страх, священник. Проснуться однажды утром и больше не знать, кто и что ты есть. — Бледные глаза жадно блеснули в лунном свете. — Это тебя успокоило? Хватит с тебя? Или хочешь услышать еще что-нибудь?
Какое-то время Дэмьен не мог вымолвить ни слова; рана была слишком свежа, и голос не подчинялся. Наконец он заговорил, тщательно подбирая слова:
— Когда это все кончится… когда мы встретимся с нашим врагом, когда выберемся из земель ракхов — тогда я убью тебя, Охотник. И избавлю мир от твоей заразы. Клянусь.
Трудно сказать, что выражала гримаса, исказившая лицо Охотника. Печаль? Веселье?
— Не сомневаюсь, что ты попытаешься, — негромко проговорил он.
В путь отправились на закате. Когда усаживались на лошадей, селение вздрогнуло от толчка, украшения на палатках зазвенели, как колокольчики под ветром, и детвора разбежалась, визжа, как маленькие бесенята, но несмотря на шум, небольшое землетрясение не причинило особого ущерба. Зато к поверхности поднялось свежее земное Фэа, на какое-то время усилив потоки, — Дэмьен посчитал это отличным предзнаменованием.
На первый взгляд отряд был неплохо снаряжен для путешествия — пятеро путников, пять скакунов, припасов достаточно, чтобы добраться до восточного побережья и обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— В чем дело? — спросила ракханка.
— Чертова система натяжения. Он будет стрелять, и я могу взвести его, но Си или Зен… — Он хмуро мотнул головой. Здесь нельзя было найти ни хитро выточенных деталей, чтобы заменить поврежденные, ни вообще какой-нибудь железки, которая подошла бы на скорую руку. Какого черта таскать с собой это дерьмо, даже в рабочем состоянии, если половина отряда не сможет им воспользоваться?
Ракханка потянулась к арбалету, он позволил ей взять оружие. Она осмотрела полуразобранный механизм, ее уши с кисточками встали торчком, глаза ярко светились любопытством, словно у кошки.
— Так в чем дело?
Он с отвращением ткнул во взводный рычаг и пробормотал:
— Чертову штуку сейчас можно взвести только грубой силой. Сейчас это хороший кусок дерьма, и все! Я-то его натяну, да что толку…
Красти зацепила рычаг когтем и взвела его одним неуловимым движением, с грацией потягивающегося танцора. Ее многослойные рукава и свободная накидка скрыли игру мускулов и суставов, когда она отвела рычаг назад, далеко назад, до самого упора. И защелкнула его там. Без видимых усилий. И взглянула на него.
— Черт… — прошептал он.
— Этого достаточно? — В ее глазах горел свирепый огонек. — Достаточно, чтобы убить? — А в голосе ее сквозила нетерпеливая страсть, первобытная, всеобъемлющая — казалось, она наполняла палатку. Дэмьен почувствовал, как и в нем самом, где-то глубоко внутри, пробуждается к жизни какой-то первобытный инстинкт, и с трудом заставил себя подавить новое ощущение.
— В общем, да, — кивнул он. Его мускулы заныли, потому что он бессознательно представил ее силу. Сопереживал ее жестокости. — Более чем достаточно.
И мысленно добавил: «И да поможет Господь тому, кто встанет на твоем пути».
Охотник одиноко стоял на невысоком холме, черный силуэт на фоне черной ночи. И пристально смотрел вдаль, как будто простым сосредоточением мысли мог преодолеть сотни миль между собой и своей целью. А может быть, и мог… Дэмьен не имел бы ничего против.
Священник подошел к нему и молча ожидал, зная, что Таррант чувствует его присутствие. Через минуту посвященный пошевелился и глубоко вдохнул. Первый раз за все то время, что Дэмьен стоял рядом.
— Как там дела? — спросил Охотник.
— Да вроде ничего. Многое мы потеряли в реке… но насколько это повредило, покажет время. Я хотел спросить… Твои карты…
— Возможно, уже в Змее.
Дэмьен медленно вздохнул:
— Жаль.
— Мне тоже. Очень. Это были драгоценные реликвии.
— Я знаю собирателей, которые пошли бы из-за них на убийство.
— Я и пошел, — невозмутимо отозвался Таррант.
Дэмьен взглянул на собеседника, потрясенный ответом. Потом сменил тему:
— Я тебя едва нашел.
— Прошу прощения. Мне было необходимо уйти. Не от вас, — быстро пояснил он. — От ракхов. Они перекрывали потоки, делали их недоступными для чистого Творения. Мне нужно было избавиться от их влияния.
Дэмьен посмотрел на восток, но не увидел ничего, кроме тьмы.
— Ты пытаешься Познать врага?
Тот подтвердил кивком.
— И пытаюсь не дать ему Познать нас. Потоки здесь направлены на восток, а значит, каждое наше намерение становится ему известным. Это как запахи по ветру — легко читать, просто понять. Я пытался провести Затемнение. Удалось ли мне… — Посвященный как-то стесненно пожал плечами. — Время покажет. Я сделал все, что мог.
Он повернул лицо к Дэмьену, и светлые серые глаза впились в лицо священника. Серебряные озера неведомой глубины, что впитывали, втягивали знание: на миг у Дэмьена закружилась голова, он пошатнулся… Но глаза колдуна были уже просто глазами, и канал между двумя людьми вновь закрылся.
— Зачем ты пришел сюда? — спросил посвященный.
Дэмьен попытался составить дипломатичную фразу, вежливый оборот, нейтральную словесную конструкцию. Но надо было отвечать, и он выбрал простейший вариант — и наиболее прямой.
— Я хочу знать, кто ты такой, — тихо сказал он.
— А-а, — хмыкнул посвященный. — Вот оно что.
— Это путешествие с каждой ночью становится все опасней. Одному трудно решать за четверых, и я не хочу утверждать, что это у меня получается или что это мне нравится. Но это нужно делать. А как это делать, если я даже не знаю, кто мой спутник? Мы уже попадали в ситуацию, когда я не знал, как, черт побери, помочь тебе или хотя бы не помешать… Я не люблю чувствовать себя беспомощным. Но там, на реке, было именно так. Я не люблю путешествовать с загадками, но ты заставляешь меня так поступать. Это никому из нас не облегчает путь. — Он подождал мгновение, надеясь на ответ. Не дождавшись, продолжил: — Я думаю, они могли убить тебя там, у реки. И не думаю, что ты смог бы им помешать. Я не прав? Столетия жизни, могущество, о котором другие не осмеливаются даже мечтать, — и все это могло закончиться одним ударом копья. Скажи мне, Охотник, я неверно оценил тебя?
Глаза посвященного сузились: память о той ночи явно растравила его.
— Если бы я решал только за себя, они бы меня даже не коснулись. Но я беспокоился за леди, а значит, ты… — Он запнулся. — Нет, это сложно.
— У нас с тобой общее дело. Ни мне, ни тебе может не нравиться этот факт, но мы оба согласились принять его. Я выполнил свою часть договора — ты знаешь это, Охотник. Теперь твоя очередь.
Тихий голос Тарранта звенел от напряжения:
— Ты спрашиваешь, чтобы узнать мои слабости.
— Я спрашиваю, что ты такое. Разве это так неразумно? С каким человеком — или существом — мы странствуем бок о бок. Черт бы тебя побрал, колдун! Я устал гадать! Устал надеяться, что нас не застанет врасплох ситуация, когда мое неведение дорого нам обойдется. Я мог бы помочь тебе там, у реки, но как я мог узнать, что тебе нужно? Они могли угрожать тебе чем угодно, но что может действительно угрожать твоей власти? Чем ближе мы к нашему врагу, тем яснее видно, насколько он силен. В один прекрасный день мы столкнемся с главным ублюдком лицом к лицу, и ты должен будешь рассчитывать на одного из нас, как на поддержку. Помилуй нас Боже, если и тогда я должен буду гадать. Ты что, рискнешь своей жизнью, положась на мои догадки?
Охотник взглянул на него. Холодные глаза, и еще холоднее их выражение; слова его падали как льдинки:
— Человек не должен выказывать свои уязвимые места тому, кто намеревается его уничтожить.
Дэмьен резко вдохнул, задержал воздух. Медленно выдохнул:
— Я никогда не говорил этого.
Слабая улыбка — почти улыбка — смягчила выражение лица Охотника.
— Ты и вправду считаешь, что можешь скрыть от меня хоть что-нибудь? После всего, что произошло между нами? Я знаю, каковы твои намерения.
— Но не здесь, — твердо заявил Дэмьен — Не сейчас. Не во время нашего путешествия. Я не могу сказать, что случится потом, когда мы оставим земли ракхов, но сейчас мы четверо — союзники. Я принял это. Разве ты не видишь, что я не лгу?
— А потом? — тихо осведомился посвященный.
— Что ты хочешь сказать? — огрызнулся Дэмьен. — Что я одобряю твой образ жизни? Что в моем характере сидеть в сторонке и смотреть, как режут женщин ради твоей забавы? Я поклялся избавить от тебя мир гораздо раньше, чем встретил. Но этот обет принадлежит другому времени и месту — вообще другому миру. Здесь другие правила. И если мы оба хотим вернуться домой, мы, черт возьми, должны работать вместе. После же этого… Полагаю, ты знаешь, как позаботиться о себе, вернувшись назад, в Лес. Ты и вправду думаешь, что простые слова могут что-то изменить?
Минуту Таррант пристально всматривался в него. Невозможно было понять выражение его глаз, направление его мыслей; невозможно было проникнуть под его непроницаемую маску.
— Упрямство — одно из немногих твоих качеств, которое возмещает нехватку прочих, — задумчиво проговорил он наконец. — Иногда оно раздражает… но с ним приходится считаться.
Внезапно сорвался ветер, всколыхнул траву у них под ногами. Где-то неподалеку хрипло крикнула голодная хищная птица.
— Ты спрашиваешь, кто я, как будто на это так просто ответить. Словно я сам не провел столько веков, пытаясь выяснить именно это. — Он отвернулся от Дэмьена, так что тот не мог видеть его лица; его слова адресовались ночи. — Десять веков назад я пожертвовал своей человеческой сущностью, заключив сделку. Есть в этом мире силы столь злые, что им нет имени, столь всеобъемлющие, что ни один образ не может вместить их. Я говорил с ними через канал, протравленный кровью моей семьи. «Дайте мне вечную жизнь, — сказал я им, — и я буду служить вашим целям. Я приму любую форму, какую вы потребуете, приспособлю свою плоть, чтобы удовлетворить вашу волю, — вы получите всего меня, кроме моей души. Она одна останется при мне». И они ответили — не словами, превращением. Я стал чем-то другим, не тем человеком, которым был; существом, чей голод и инстинкты служили темной воле. И договор этот до сих пор действителен.
Законы моего существования? Я узнавал их не сразу. Как актер, который обнаружил себя стоящим на незнакомой сцене, изрекающим строки, которых он не знает, в пьесе, которую никогда не читал, я ощупью брел сквозь века. Ты думаешь, это было не так? Ты думаешь, когда я принес жертву, кто-то сунул мне в руки учебник и сказал: «Вот новые правила. Ты должен следовать им». Жаль разочаровывать тебя, священник… — Он холодно хмыкнул. — Я живу. Я хочу есть. Я ищу то, что может насытить голод и учусь добывать это. Вначале у меня было мало опыта, и грубый голод утоляла грубая пища. Кровь. Насилие. Судороги агонизирующей плоти. Когда я стал искушеннее, таким же стал и мой аппетит… Но прежняя пища еще подкрепляет меня, — предупредил он. — Пусть это будет человеческая кровь, если нет ничего другого. Я ответил на твой вопрос?
— Ты был вампиром.
— Какое-то время. Когда только начинал. Прежде, чем Открыл, что есть и другие возможности. Жалкая полужизнь этих типов и огромные физические усилия никогда меня не привлекали. Я счел утонченное наслаждение от вмешательства в физиологию гораздо более… удовлетворительным. Что до власти, что поддерживает во мне жизнь… Назови это слиянием тех сил, которые на Земле считались просто негативными, но которые здесь имеют материальную основу и энергетический потенциал, о котором на Земле не приходилось и мечтать. Холод, который есть отсутствие тепла. Тьма, которая есть отсутствие света. Смерть — отсутствие жизни. Эти силы заключают в себе мое бытие — они хранят мою жизнь, они определяют мою силу и мою слабость, мои желания, даже мой способ мыслить. Что до того, как эта власть проявляет себя… — Он помолчал. — Я принимаю любую форму, чтобы внушить страх тем, кто окружает меня.
— Как ты поступил в Морготе.
— Как я поступаю даже сейчас.
Дэмьен застыл.
— Леди знает, что я могу, подражая тварям, атаковавшим ее, заставить ее вновь пережить эту боль в любое время, когда мне того захочется. Это достаточно страшно, как ты думаешь? Сензи Рис требует гораздо более тонкой работы. Скажем, я олицетворяю собой власть, которой он жаждет, соблазн отбросить все, чем он дорожит, и без оглядки прыгнуть во тьму — и страх, что он вернется оттуда с пустыми руками, с душой, опаленной и израненной злом.
— А я? — с трудом спросил Дэмьен.
— Ты? — Охотник тихо рассмеялся. — Для тебя я стал самым коварным существом из всех: цивилизованное зло, культурное, обольстительное. Зло, которое ты терпишь, поскольку нуждаешься в его услугах, даже когда это самое терпение выбивает подпорки из-под твоей морали. Зло, которое заставляет тебя сомневаться в самых глубинных принципах, на которых держится твоя личность, которое размывает границу между светом и тьмой, пока ты не перестаешь понимать, что есть что и как они разделяются… Это твой самый большой страх, священник. Проснуться однажды утром и больше не знать, кто и что ты есть. — Бледные глаза жадно блеснули в лунном свете. — Это тебя успокоило? Хватит с тебя? Или хочешь услышать еще что-нибудь?
Какое-то время Дэмьен не мог вымолвить ни слова; рана была слишком свежа, и голос не подчинялся. Наконец он заговорил, тщательно подбирая слова:
— Когда это все кончится… когда мы встретимся с нашим врагом, когда выберемся из земель ракхов — тогда я убью тебя, Охотник. И избавлю мир от твоей заразы. Клянусь.
Трудно сказать, что выражала гримаса, исказившая лицо Охотника. Печаль? Веселье?
— Не сомневаюсь, что ты попытаешься, — негромко проговорил он.
В путь отправились на закате. Когда усаживались на лошадей, селение вздрогнуло от толчка, украшения на палатках зазвенели, как колокольчики под ветром, и детвора разбежалась, визжа, как маленькие бесенята, но несмотря на шум, небольшое землетрясение не причинило особого ущерба. Зато к поверхности поднялось свежее земное Фэа, на какое-то время усилив потоки, — Дэмьен посчитал это отличным предзнаменованием.
На первый взгляд отряд был неплохо снаряжен для путешествия — пятеро путников, пять скакунов, припасов достаточно, чтобы добраться до восточного побережья и обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83