— Или его внимание отвлекла подделка.
Он колебался. Животный инстинкт протестовал против того, чтобы возлагать все надежды на успех обмана. «Никогда не полагайся на то, чего не можешь Увидеть», — предупреждал его учитель, но отбирать надежду у Сиани было бы слишком жестоко.
— Будем надеяться, — пробормотал он. И поднял к глазам маленькую подзорную трубу.
Крепость словно подскочила к нему; он терпеливо навел фокус. И когда наконец прояснились ее причудливые очертания, он судорожно вздохнул.
— Дэмьен?
— Нет окон. Вообще нет. — Но эти слова не могли выразить его ощущения. — Он ублюдочный псих, вот что.
То, что вырастало из земли в отдалении, больше всего походило на тщательно отполированный обелиск, высеченный из цельного камня; лоснящаяся поверхность не нарушалась ни дверьми, ни амбразурами, ни даже соединениями плит. Как будто его не строили, а просто вырубили из единой скалы. Монолитный, холодный, безжизненный камень, немыслимо гладкий. Он и не нуждался в дверях или окнах. Дэмьен разглядывал его поверхность и боролся с желанием задействовать свое Видение. Слишком опасно. Он искал соединительные швы, хоть какие-нибудь признаки структуры, хоть намек на то, что этот мрачный памятник воздвигли смертные, но ничего такого не было. Ни одной трещины на полированной поверхности, за которую могла бы уцепиться рука. Ни намека на вход, сквозь который могло бы проникнуть оружие или газ. «Или проворный чужак». Страх, страх подвергнуться нападению — вот что написано было на каждом дюйме причудливого строения.
— Хорошо спрятался, — проворчал Дэмьен. — Ничего не скажешь.
Он протянул трубу Сиани, услышал, как она ахнула, поймав в фокус жуткий обелиск. И быстро взглянул на нее, подумав, что здесь, так близко от замка ее мучителя, могут проснуться старые воспоминания. Рука, державшая трубу, слегка вздрогнула, прерывистый вздох вырвался из груди. Нет, не может быть. Она не потеряла память, ее начисто стерли. Отобрали. И если он повторит ошибку Сензи — примет отсутствующее за подавленное, — он может нарваться на смерть так же, как и тот.
— Си?
— Я в порядке. Только как-то… — Она неловко повертела в руках трубу, все еще вздрагивая. — Это и есть оно? Куда мы шли?
— Или это, или то, что под ним. — Дэмьен отобрал у нее трубу и передал Хессет. Та с кошачьим любопытством оглядела ее со всех сторон и только потом подняла к глазам.
Голый камень, отполированный до льдистого блеска. Шестигранная башня, что возвышалась над землей, как базальтовая колонна, как будто сама Эрна извергла ее из глубин своей мантии. Сооружение это еще и расширялось вверху, так что стены имели обратный наклон, вдвойне обескураживая тех, кто попытался бы одолеть его.
Это было совершенно невозможно. Немыслимо. Пусть землетрясений здесь не бывало, но солнце-то светило, и сменялись времена года, как и везде. И любая другая глыба такой величины, такого строения, давно бы уже растрескалась по всем законам природы. Неравномерное расширение и сжатие, разъедающее действие ветра и льда, давление собственного непомерного веса… Такой монумент не может существовать, значит, он не существует. Вот и все. Никакие охранительные Творения не защитили бы его от действия природных сил. Значит, здесь что-то другое.
— Иллюзия? — подумал он вслух.
Женщины обернулись к нему.
— Думаешь? — недоверчиво спросила Сиани.
— «Когда встречаешься с невозможным, просто невероятное становится правдоподобным при сопоставлении». Помнишь эту цитату из… — Он внезапно остановился, словно слова застряли в горле. Но все-таки закончил: — Из Пророка. Из его рукописей.
— Джеральд, — прошептала Сиани. Дэмьен промолчал. — Значит, он там?
Голос ее был тих и ровен, но в нем скрывалась такая тоска, такое страдание, что сердце его заныло.
— Его прячут там.
— Очень может быть.
Он знал, произнося эти слова, что не «может быть», а совершенно точно. Он чуял нутром, будто связь его с Таррантом помогла прорасти изнутри этому знанию, и ему даже не пришлось прикладывать усилий.
— Или то, что от него осталось. — Он понизил голос. — Вспомни сны про огонь.
Сиани кивнула. Это были больше, чем просто сны, но они еще не доходили до уровня Познания. Насколько им можно было доверять? Она подняла взгляд на далекую цитадель.
— Ему больно.
— Больно. — Дэмьен заставил себя посмотреть туда же. — Как и тем несчастным, чью жизнь он разрушил. Не говоря уже о тех, кого он убил.
— Дэмьен…
— Сиани. Прошу тебя… — Он знал, что за этим последует, и боялся этого. — Он выбрал сам. Если он…
— Мы должны ему помочь, — прошептала женщина.
Что-то стиснуло его грудь — страдание или ярость. Но прежде чем он ответил, она быстро добавила:
— Не потому, что ему нужна помощь. Тебя это не трогает, я знаю. Но потому, что он нужен нам. — Тонкие руки ее вцепились в Дэмьена, и он оказался с ней лицом к лицу. — В этой крепости — или под ней — сейчас находятся трое. Человек-колдун, который уже доказал, что способен убить кого угодно. Могущественный демон, которого защищают десятки — если не сотни — ему подобных. И человек, обладающий властью, о которой мы с тобой можем только мечтать, и если ему удастся освободиться, он вновь обретет эту власть, чтоб защитить нас. Разве ты не понимаешь? — Сиани вскинула голову, сверкающие глаза не отрывались от Дэмьена. В уголке одного глаза блеснула слеза. — Это не сентиментальность, Дэмьен, и этические соображения тут ни при чем. Это попросту единственный наш шанс. Боги, как я хочу выбраться отсюда и остаться в живых! Я хочу, наконец, разделаться со всем этим. Но Огня у тебя нет, Сензи убит… Так неужели мы откажемся от помощи Тарранта, от нашей единственной надежды?
— Я бы скорее сам отправился в ад, чем помог этому человеку вернуться в мир, — ответил Дэмьен. — Ты хоть понимаешь, кто он такой? Ты хоть понимаешь, что он сделал? Он замучил сотни людей, и он замучит еще тысячи — и только потому, что нам понадобилась его помощь!
— Ты заключил с ним соглашение. Ты говорил, что пока он идет с нами…
— И я чертовски точно соблюдал каждую букву этого соглашения, я поддерживал его вместо того, чтобы убить, и отвечу за это в Судный день. Я и пальцем не шевельнул против него, пока мы шли вместе, но Бог мой, Си, неужели я должен отправиться за ним в ту же ловушку? Рисковать своей жизнью, спасая его?
— Он попался из-за меня…
— Он попался, потому что ставил свою дерьмовую жизнь в сто раз выше, чем твою — или мою, или нас обоих! Потому что один маленький пунктик в контракте, связывающем его, гласит, что он должен защищать свое существование! И все! Этот человек — чудовище, а что еще хуже — это чудовище когда-то было человеком. Это куда ужаснее, чем твои демоны. Думаешь, он и вправду заботился о тебе? Думаешь, он способен заботиться о чем-либо, кроме собственной жизни? Он бы раздавил тебя в лепешку, если б ты встала на его пути! — Слова вырывались из него бурным потоком, и вместе с ними — весь накопившийся гнев. Вся ненависть к этому человеку, к тому, чем он был. Все, что держалось под спудом все эти недели. — Ты знаешь, что он сделал со своей женой, со своей семьей? Думаешь, ты лучше них, если ему понадобится ради собственной выгоды убить тебя? Думаешь, тебя он оценит выше, чем ценил собственную кровь? Да он убьет тебя не раздумывая — разве что прикинет, как извлечь побольше пользы.
— Не считай меня дурой, — тихо проговорила она. — У меня нет никаких иллюзий насчет него. Может быть, я понимаю его даже лучше, чем ты, — глаза ее сузились, — поскольку меня не ослепляют теологические предубеждения. Позволь, я расскажу тебе, кто он такой. Убери его меч, и его ошейник, и все атрибуты его зла… и останется просто посвященный. Такой же, как я. — Она помолчала, чтобы смысл ее слов дошел до него. — Мы с ним — одно и то же. Он и я.
— Сиани…
— Послушай. Попытайся понять. Я знаю, ты не хочешь этого слышать. Почему, думаешь, я молчала раньше? Как бы мы ни были близки, эту часть меня ты никогда не понимал по-настоящему. Ту часть, о которой ты знать не хочешь. Ту часть, которую никогда не поймет непосвященный… только Зен мог бы, наверное. Иногда я думаю, что он понимал. — Она дотронулась до его руки, но прикосновение было холодным и странно чужим. Неуютным. — Мы родились не такими, как вы. Вы появляетесь на свет в понятном мире, ваши родители знают, с какими бедами вы столкнетесь, и могут подготовиться… Большинство же посвященных умирают во младенчестве. Или вырастают безумными. Мозг ребенка не справляется с тем, что обрушивается на него: хаос информации, не поддающийся контролю. Мы всю жизнь пытаемся приспособиться, отыскать хоть какой-то порядок во вселенной. Он так жил, и я тоже. Пути у нас различны, но конечная цель одна: покой. В наших душах, в наших мирах.
— И теперь вдруг ты об этом вспомнила? — резко оборвал ее священник. Он готов был убить себя за эти слова, ведь они больно ранили ее. Но ненависть словно сорвала заслонки — он уже не мог сдерживаться.
— Я Разделила его воспоминания. Он сам предложил. — И Сиани продолжала, не давая перебить себя: — А почему бы и нет? Это тоже способ обучения. Там не было воспоминаний о… о том времени, когда он уже изменился. Нет, о нет. Только о его человеческой жизни. И — боги — какое богатство, какая глубина…
Он зажмурился. Он понял все. Вот оно, темное пятно. Та порочность, которую он ощущал в ней, хотя пока не мог определить. Таррант влил часть своей души в ее душу, заполнив пустоту. На короткое время это даже как-то успокоило его. Теперь у нее есть твердая основа знаний, заменившая то, что она потеряла, это придаст ей уверенности. Но потом… Дэмьен быстро отвернулся, чтобы она не увидала, какая ярость бушевала в его глазах. Какая ненависть. И печаль…
Она уже не сможет забыть его. Физически не сможет. Точка. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, она не выйдет из-под его влияния.
— А что до его качеств, так ведь это просто приспособление, — говорила она. — Разве ты не понимаешь? Ты можешь думать о них все, что угодно, — это вопрос веры или гордости, — но для меня это именно так. Это страшное приспособление, верно, я не отрицаю, но разве оно не достигает своей цели? Он жив. Он в здравом уме. Не многие из нас требуют от жизни большего.
— Смотря как понимать здравый ум.
— Дэмьен. — Женщина говорила так мягко, так ласково, что ее голос пробуждал в памяти иные места, лучшие времена. Ладонью, стынущей на зимнем ветру, она нежно коснулась его щеки. — Разве ты не хочешь, чтобы он был с нами? Чтобы такая власть была на нашей стороне?
«И жить с этим до самой смерти?» Он содрогнулся. «И знать, что именно я выпустил Охотника на волю? Сотни несчастных, которых он еще замучит, убьет, чьи страдания доставят ему удовольствие… все будет на моей совести. Все невинные жертвы остались бы в живых, если бы не я».
— Я не могу, — прошептал он.
Воцарилась тишина. Потом его руки коснулась другая рука. Острые, сильные когти прошли сквозь материю рукава. Это была не Сиани.
Он открыл глаза. Перед ним стояла Хессет.
— Послушай, — тихо заговорила она. Голос ее был полушепотом, полушипением. — Здесь рискует не только твоя раса, ты помнишь об этом? Меня послали с вами, потому что здесь умирают ракхи, на каждой пяди этой земли. Народ такой же настоящий и такой же «невинный», как те люди, о которых ты так печешься. И страдают они не меньше, чем жертвы твоего Охотника. Их жизни не заслуживают твоего внимания? — Красти оглянулась на Сиани. — Я презираю твоего спутника-убийцу. Я сочувствую вашей ненависти. Но я еще тебе скажу: у нас не останется надежды на успех, если его не будет с нами. — Она предостерегающе оскалила зубы. — Ты говорил мне, чтобы я переборола свои первобытные инстинкты и думала головой. Сейчас твоя очередь следовать собственным советам. Если мы проиграем, мы обречем весь мой народ на такие же беды, какие творятся здесь, в Лема. А потом они проникнут за Завесу, потом подвергнется нападению ваш народ. Ты этого хочешь? Чтобы все наши усилия были затрачены зря? — Из ее горла вырвалось рычание. — Мы пойдем туда и посмотрим, что можно сделать. Если есть хоть какой-то доступ к нашему врагу, мы им воспользуемся. Но если его нет, зато можно освободить вашего Охотника… Мы будем глупцами, если не сделаем этого, священник. А я не потерплю глупости, которая может угрожать моей жизни.
Какое-то время он не мог ответить. Слова бурлили внутри, как шипучее вино. Вот-вот разразится взрыв. Но он потихоньку выдохнул, медленно, очень медленно. Приходя в себя. Еще раз вздохнул. И еще раз. И наконец вымолвил, очень ровно, без всякого выражения, как будто все его чувства не были поражены услышанным:
— Хорошо. Как скажешь. Мы сначала осмотримся, потом будем решать. Втроем.
Он чувствовал себя оскверненным, опозоренным, как будто его предали… Кто? Его народ? Ракхи? Это был слишком сложный вопрос, чтобы ответить просто. Но и сам он словно предал свою веру — и себя, — и стыд жег его, точно пламя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83