Люди Элинор и ее вассалы уже полюбили Саймона. А вдруг он пойдет еще дальше, и ее люди встанут на его сторону и будут поддерживать его во всем, даже если он задумает что-нибудь против нее? А если у них будут дети, он может вообще забыть о ней, упечь ее в какую-нибудь тюрьму, придумав легенду о ее болезни? Что самое плохое, так это то, что у Элинор не было родственников, и если с ней как бы случайно что-нибудь произойдет, Саймон унаследует все ее имущество. Оно станет его по закону.
Саймон не может так поступить, не может, – повторяла Элинор снова и снова, убеждая себя, но в ее душу закрались беспокойство и тревога. А усиливало напряжение странное поведение Саймона. В ответ на ее письмо, в котором содержались вопросы о том, как поступить с его имуществом, Саймон дал подробную опись всего своего имущества, что было необходимо для составления контракта, и добавил, что не возражает, если контракт будет составлен, как обычно в таких случаях, то есть когда имущество переходит к наследнику по мужской линии, а при отсутствии такового – к наследнице, а при отсутствии таковой – к жене, а если жена умрет раньше мужа – в королевскую казну.
«У меня нет детей, – отвечал Саймон в письме на ее прямой вопрос.– А если даже и есть, их матери не удосужились информировать меня об этом, поэтому я считаю, что они сами как-то уладили этот вопрос».
Вот и все, что он написал, ни слова больше. Ни слова любви, ни слова радости от того, что их мечта, к которой они так долго шли, должна вот-вот осуществиться. Элинор написала еще одно письмо, и еще одно – и вообще не получила ответа. Курьеры возвращались с пустыми руками и толком ничего не могли ей сказать. Тогда она послала Бьорна, но его сообщение еще больше озадачило и даже напугало ее. По словам Бьорна, Саймон не был болен, по крайней мере, не лежал в постели, и у него не было явных признаков слабости, но он заметно похудел и был в мрачном настроении. Особых дел у него не было, весь лагерь бездействовал, и он сказал Бьорну, что не отвечает на письма Элинор только потому, что не происходит ничего интересного, о чем можно написать, да и вообще, он скоро приедет сам и все расскажет Элинор.
Если Элинор была охвачена беспокойством и тревогой по поводу их предстоящей женитьбы, то Саймон был в еще более плохом состоянии. С каждым днем он все больше убеждался в том, что король был прав, пеняя ему за то, что в его возрасте было бы непростительно жениться на такой молодой девушке, как Элинор, и загубить ее жизнь. Надо было принять какое-то решение. Проще всего было бы сказать королю, что он больше не желает жениться. Но загвоздка была в том, что Саймон желал этого брака больше, чем самой жизни, и он не смог бы заставить себя попросить короля отменить свое разрешение на их брак. Саймон был из тех людей, которым легче было решить практический, деловой вопрос, а когда возникали проблемы на любовном фронте, он, как страус, зарывал голову в песок и ждал, пока ситуация не разрешится сама по себе. Он не будет делать ничего, что бы заставило Элинор отказать ему, равно как и не будет делать ничего, что бы могло укрепить ее желание и решимость выйти за него замуж.
Его состояние усугублялось той общей депрессией, которая нависла над лагерем. Король был омрачен тем, что он не только не взял Иерусалим и не спас Святую Гробницу от неверных, но даже не смог удержать Аскалон, на восстановление которого они потратили столько сил. Не радовало короля и то, что на севере Святой земли города были в надежных руках Генри де Шампаня, и христиане смогут иметь свободный доступ к Святому городу и местам, расположенным там. По сравнению с великими целями, стоявшими перед ним в крестовом походе, эти победы казались незначительными. Когда король и его армия прибыли в Акр, все приготовления к свадьбе Элинор проходили в этой атмосфере мрачной депрессии.
Когда Саймон не пришел к ней в день прибытия в Акр, Элинор отправила к нему священника, который составлял брачный контракт. Священник вернулся с неподписанными документами.
Элинор была взбешена и испугана одновременно.
– Что ему не понравилось? – закричала она.
– Ничего, – ответил озадаченный священник.– Сначала он сказал, что вы чересчур великодушны, но я ответил, что любые изменения могут оскорбить не только его, но и короля, который выбрал его Вашим будущим мужем. Он рассмеялся, но не сказал ничего, кроме того, что подписать контракт можно будет и в день свадьбы.
И вот этот день наступил. Саймон проснулся утром, поднялся, отложил в сторону белый плащ крестоносца и выбрал серую тунику и плащ, который Элинор прислала ему накануне. Он взял в руки тунику и долго разглядывал и ощупывал вышивку на вороте. Это, несомненно, работа Элинор. И как только она не ослепла, вышивая этот затейливый орнамент, где зверюшки, расшитые золотом, прятались в серебристой листве деревьев! Как только она не ослепла, вышивая их крохотные глазки-точечки и коготки-царапки! Она ослепла, ослепла – бешено колотилось его сердце. Иначе она увидела бы, что он слишком стар для нее.
Он уже было собрался написать ей: Элинор, откажись от меня, я слишком стар. Но он знал, что сейчас Элинор ни за что не откажет ему. Ни за что? А почему, собственно, он так самоуверен? Саймон отложил в сторону тунику и плащ, и надел менее парадное платье. «Если она откажет мне, я умру», – так пели трубадуры. «А я не умру, – подумал Саймон.– Если бы я мог умереть, я бы не медлил ни минуты. Мне придется жить, а я не могу вынести эту муку».
Он выехал из дворца, объяснив свой отъезд тем, что ему необходимо выкупить подарок для невесты, который он оставил на хранение Тамплиерам, пока шли военные действия. На самом же деле он просто хотел побыть один и ни с кем не разговаривать. В беседе он мог нечаянно проговориться о своих сомнениях, и тогда возможны два варианта: либо он будет выглядеть полным идиотом, либо, что еще хуже, король изменит свое решение, а, может, и Элинор изменит свое.
А приготовления к свадьбе шли своим чередом. Учитывая подавленное и близкое к безумству состояние королевы Беренгарии, было решено не устраивать пышных торжеств, а провести церемонию бракосочетания тихо и скромно. Обед тоже прошел спокойно. Король и его люди не присутствовали на обеде: им нужно было многое завершить до того, как они покинут Святую землю. Беренгария рыдала; Элинор молчала и сидела неподвижно, как статуя; Джоанна попыталась разрядить обстановку, но ей это не удалось.
Джоанна предложила Элинор помочь одеться перед свадьбой, но в последний момент ее и других фрейлин вызвали к королеве. С помощью горничных Элинор облачилась в белую шелковую тунику и верхнее платье зеленого цвета. У нее не было времени подготовить более изысканный наряд, да это было бы и не к месту в данной ситуации. На фоне ее полного неведения о состоянии Саймона появилось светлое пятно, которое, однако, не порадовало ее так, как могло бы. Дело в том, что, когда священник принес подписанный Саймоном брачный контракт, он принес для Элинор богатую нить изумрудов, обрамленных в золото. Это был бесценный дар, но к нему не прилагалось никакого послания, чтобы обрадовать измученное сердце страдающей девушки. Когда на землю опустились сумерки, Элинор одна, без сопровождения, прошла в часовню, туда, где ей суждено было расстаться со своей свободой и вверить свою жизнь человеку, который сейчас уже казался ей чужим.
Это была невеселая свадьба. Невеста и жених, казалось, были охвачены ужасом от всего происходящего, их лица были белы, как мел, и они едва шевелили губами, отвечая на вопросы священника. Король был мрачнее тучи, бросая сочувственные взгляды на Саймона и в душе сожалея о том, что теряет одного из своих самых преданных вассалов. Королева так громко всхлипывала во время церемонии, что иногда даже заглушала ответы новобрачных. Леди Джоанна горько шутила о том, что будет связана по рукам и ногам, предвидя то, сколько хлопот будет у нее с Беренгарией в последующие дни.
Церемония первой брачной ночи была такой же натянутой, как и свадьба. Во дворце для новобрачных была отведена комната, но у Элинор не было ни сил, ни желания украсить ее. Дворец не был ее домом, и, в любом случае, Саймону не понравятся эти расшитые золотом покрывала, и портьеры, и усыпанные бриллиантами сосуды для омовения. Более того, если бы она купила все эти роскошные вещи, потом ей пришлось бы продать их себе в убыток. Думая о том, что на дорогу домой им потребуются деньги, Элинор не собиралась тратить ни пенни на бесполезное красивое зрелище.
В необычной тишине, а, как правило, церемония раздевания вызывала непристойные жесты и комментарии, рыдающая королева и разъяренная Джоанна раздели Элинор, которая обнаженной предстала перед королем и несколькими присутствующими прелатами. В соблюдении этих формальностей не было никакой необходимости: у Элинор не было никаких физических изъянов. Даже если бы у нее был горб и ослиные копыта, ее муж не отказался бы от такой богатой невесты. Король и архиепископ Бевуа раздели Саймона. Королева отвернулась, но другие свидетели внимательно уставились на Саймона. Была вероятность того, что невеста может отказать жениху. Все сошлись во мнении, что, если бы так случилось, отказ не был бы вызван физическими недостатками, хотя тело Саймона было изборождено швами и шрамами, полученными в сражениях и турнирах. Его тело было сплошь покрыто светлыми и седыми волосами, которые контрастировали с местами шрамов, где волосы не росли, и кожа была нежно-розовой. Но, что самое удивительное, волосы на лобке были огненно-рыжего цвета! Это вызвало определенные комментарии во время этой ужасной получасовой процедуры. Архиепископ Бевуа, который впервые видел Саймона обнаженным, заметил, криво усмехаясь, что языки пламени ада знали, где им разгореться.
Король нетерпеливо подтолкнул Саймона к огромной кровати. Для него не было неожиданностью увидеть Саймона обнаженным после того, как в течение более чем двух лет он делил с ним кров – во дворце или в палатке.– На мой взгляд, они оба совершенны, – провозгласил король.– Я свидетельствую, и все мы свидетельствуем, что ни у леди Элинор Дево, ни у сэра Саймона. Леманя нет физических недостатков, которые явились бы причиной считать их брак невозможным.
Саймон и Элинор легли на кровать, полог опустился, и свидетели, наконец, оставили их в покое. Саймон закрыл глаза и облизал пересохшие губы. Сейчас он объяснит ей, как получилось так, что он принял ее самопожертвование. Сегодня утром, вместо того, чтобы поехать к Тамплиерам, он бродил целый день и думал о том, что делать, и, кажется, нашел решение.
– Элинор, – начал он.
Его голос прозвучал резко в тишине комнаты. Элинор вскочила, как испуганная газель, и разрыдалась. Для Элинор не было секретом то, что должно произойти, и ее не обидел грубый юмор на церемонии раздевания, но она почувствовала оскорбление в холодном, безразличном заключении короля и пожилых прелатов, которых он призвал в качестве свидетелей. А теперь еще и Саймон сердится на нее неизвестно почему.
– Что не так? Что случилось? – запричитала Элинор, обвивая руками шею Саймона.– Почему ты не такой, как прежде? Почему ты так изменился?
Ему следовало бы ответить ей, что он не изменился, что он такой же, как прежде, но вместо этого близость Элинор, прижавшейся к нему всем телом, вызвала в нем такой бешеный приступ желания, что эта страсть лишила его голоса и рассудка. Он заставил ее лечь и впился губами в ее губы. Элинор извивалась и корчилась под тяжестью его тела, но он знал, как сделать женщину послушной его желанию.
– Ты не откажешь мне, – прорычал он.
– Я убью тебя, – завизжала она.
Саймон рассмеялся и вновь закрыл ей рот долгим поцелуем. Он вложил в этот поцелуй все: любовь, страсть, желание. Элинор уже не так сильно сопротивлялась. Саймон отодвинулся немного в сторону и принялся ласкать Элинор. По ее телу пробежала дрожь, но она больше не предпринимала попыток вырваться из объятий Саймона. Его рука скользнула по ее телу вверх и нащупала грудь. Элинор задохнулась и дернулась под ним, но это не было движением протеста. Коленом Саймон осторожно раздвинул ей ноги. Элинор приоткрыла рот от возбуждения. Саймон немного приподнялся, опираясь на локоть и колено, и провел рукой по лону Венеры.
Когда он вошел в нее, она негромко вскрикнула. Саймон выждал немного, и, привычно изогнувшись, впился губами в нежный розовый сосок. Элинор вновь вскрикнула и дернулась. Саймон мягко сделал несколько движений, посасывая ее грудь в такт этим движениям. Элинор задохнулась от возбуждения, нервно дернулась раз, другой, а затем вошла в ритм его движений и ответила на них своим телом. Чуть позже, к счастью, не слишком поздно для Саймона, который, уже обливался потом, с трудом сдерживая себя, из ее груди вырвалось несколько конвульсивных стонов. Саймон буквально вжался в нее – раз, два, три, – его сдавленные стоны удовлетворения раздались над ее вздохами боли, – и он затих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67