Факел ткнулся в воду и с шипением погас. Пыха, не выпустивший вовремя свой конец, стукнулся коленями о палубу – так силён был рывок.
– Нье нравится! – сказал Джро, вдруг появившись рядом.
Лицо стибка было абсолютно бесстрастным, но усилившийся акцент выдавал волнение. В руках Джро сжимал исходящий паром глиняный горшок, держа его, чтобы не обжечь руки, через два клочка сена.
– Оки, смоки. Запали ещё один тачлайт. Но дьержи его более выше.
Пыха не заставил себя упрашивать. Выдернув жердь, он соорудил на её конце целое гнездо из сена и хвороста и поджег его. На этот раз ждать пришлось дольше. Джро осторожно подался к краю плота. Пыха предостерегающе вскрикнул – и в этот самый миг армадилл вынырнул, но не под факелом, а у самого борта, в двух шагах от стибка!
– Зетс ю фо Нит, мазафака! – заорал Джро и метнул горшок прямо в раскрытую пасть монстра.
Челюсти армадилла лязгнули, смыкаясь. Джро едва успел отдёрнуть руки – ещё чуть-чуть, и он остался бы без пальцев. Река всколыхнулась. Предводитель стибков повалился спиной на палубу; а за бортом в это время творилось что-то невероятное! Вода вспучивалась и кипела, клочья белой пены выплёскивались на брёвна. Рептилия билась, свиваясь в кольца и судорожно распрямляясь, топорщила чешую, металась из стороны в сторону – и, наконец, со страшной скоростью, оставляя за собой буруны, понеслась прочь от плотов.
– Получилось! – выдохнул Пыха.
Джро Кейкссер слегка улыбнулся и показал сложенное из большого и указательного пальцев колечко. Смоукер уже знал, что у стибков этим жестом принято сопровождать самые удачные шутки.
– Да, не по нраву кипяточек-то пришёлся! – злорадно пропел Грибок.
Вокруг уже толпились смоукеры и соплеменники Джро, и каждый старался воздать героям должное.
– Это быль нье просто кипьяток! – торжественно объявил какой-то стибок. – Это отвар самого жгучего пьерца, какой только у нас быль!
Слова его встретили взрывом всеобщего ликования.
Весь следующий день ушёл на починку плотов. Спустя час после рассвета плотогоны заметили справа широкую песчаную косу и причалили к ней. Уставшие люди (за ночь так никто и не сомкнул глаз) принялись за работу. Армадилл здорово потрепал один из смоукеровских плотов и слегка повредил плот стиб. Кое-кто из смоукеров заговорил о днёвке; однако Свистоль был непреклонен.
– В джунглях больше опасностей, чем на реке, – в сотый, наверное, раз повторял он. – Как только закончим ремонт и пополним запасы дров, путешествие продолжится.
* * *
– Всё было бы просто замечательно, старина, но ты упускаешь из виду одну вещь: нам предстоит меряться силами с профессиональными музыкантами, к тому же без репетиций. Извини, конечно, но, по-моему, это малость легкомысленно, – ворчал Громила.
– Всё будет в лучшем виде, Гро. Я тебя уверяю, – рассеянно отвечал Иннот.
Он валялся на диванчике, закинув руки за голову, и, казалось, витал мыслями где-то очень далеко.
– Мы их сделаем, вот увидишь.
– Да каким образом?! – начал сердиться Громила. – Вернись с неба на землю, пожалуйста!
– Я и так на земле, – в подтверждение своих слов Иннот похлопал по диванной обивке. – Трудно представить себе существо более приземлённое, чем человек, который валяется на диване с литром пива в пузе. Кстати, знаешь, чем джанги отличается от остальной музыки?
– Ну и чем же?
– Для него главное не профессионализм, а… – Иннот на мгновение запнулся. – Страсть. Огонь. Ритм. Умение зажечь слушателя, заставить его забыть, что он сидит, например, в прокуренном кабаке и из окна несёт горячим асфальтом. И тогда вместо несвежей рубашки он ощутит на груди жар ночного костра, и ноги его сами пустятся в пляс, а в руке почудится тяжесть верного охотничьего копья… Знаешь, почему большинство музыкальных корифеев так не любят джанги? Да как раз потому, что они виртуозно владеют инструментами, могут сыграть тебе всё, что захочешь, повторить любую мелодию – а настоящего огня в них нет.
– Да, старина, тебе бы стихи писать, – неловко ухмыльнулся Громила. – Белые. Ну и скажи на милость, как ты всего этого собираешься добиться от конкурсной комиссии?
– Я войду в роль, – сказал Иннот. – Так и знай, старина: завтра я войду в роль, и войду в неё здорово. Прошу тебя об одном: не заражай своим пессимизмом Джихад и Кактуса. Они почти поверили, что у нас получится. А это, считай, половина успеха.
Громила вздохнул:
– Ладно, это твоё шоу, парень. Постараюсь его не испортить.
– Ты мне только дай начать, старина, – улыбнулся Иннот. – Только дай начать.
Он укрылся одеялом и вскоре засопел.
– Ты не рано баиньки собрался-то? – удивился Громила.
Иннот не ответил. Он уже спал. Громила вздохнул и нижней конечностью подтянул к себе очередную упаковку с пивом. Может быть, чтобы увидеть приземлённого человека, и достаточно залить в него литр бэбилонского тёмного, подумал он; но для обезьянца-горри нужно куда как больше.
А Иннот уже брёл по затопленному городу своих снов. Проделав недолгий путь, он очутился в знакомой квартире, где его с улыбкой поприветствовал Дворнике.
Старейший персонажик восседал в потёртом кожаном кресле и, побрякивая спицами, что-то вязал.
– Ты что делаешь? – удивился каюкер.
– Вяжу носки, – невозмутимо ответил Дворнике. – Очень хорошее дело. Медитативное… Хочешь, научу? Это несложно.
– Спасибо, может, как-нибудь в другой раз. Слушай, мне срочно нужен Сол Кумарозо.
Дворнике рассмеялся.
– Старине Кумарозо даже после смерти не дают покоя! Вот что значит быть знаменитостью! Ладно, сейчас я его позову. – Дворнике отложил вязание и встал. – Ты и сам, конечно, можешь это сделать – но, боюсь, после того как ты увидишь, что за мир придумал для себя Сол, ты так и проснёшься с раскрытым от изумления ртом. Этот парень совершенно сумасшедший!
Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Иннот успел лишь заметить длинный, уходящий во тьму коридор с множеством дверей. «Вероятно, за каждой такой дверью находится чей-нибудь мир, – подумал он. – И когда-нибудь одна из них будет вести в мой». Невольно каюкер поёжился.
– Здорово, старина! Какие проблемы? – весело поприветствовал его Кумарозо.
Звезда джанги был одет всё в то же яркое пончо; глаза весело поблескивали сквозь розовые очки.
– У меня действительно проблема, Сол. Завтра я с друзьями буду выступать перед отборочной комиссией джанги-фестиваля, и нам во что бы то ни стало надо выиграть.
– Решил начать музыкальную карьеру? – изумился Сол. – А как же каюкинг?
– Да нет, дело не в этом. – И Иннот вкратце изложил причины, побудившие его прийти.
– Вот что, это дело непростое. Пойдём-ка прогуляемся и обсудим, – предложил Сол.
В руке его внезапно материализовался огромный «косяк». Потянуло умат-кумаром.
Они вышли на лестничную площадку, и там Кумарозо неожиданно повернул наверх.
– С крыши вид лучше, – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Иннота.
– Слушай, а почему это Дворнике сказал, что твой личный мир совершенно сумасшедший? Что в нём такого? – полюбопытствовал каюкер, взбираясь вслед за ним.
Кумарозо расхохотался:
– Это мой-то мир сумасшедший?! Видел бы ты его мир! Нет, ну надо же! Ай да Дворнике! Я бы с удовольствием показал тебе, что у меня и как, но ты ведь, насколько я понял, сейчас пришёл по делу? – Сол выбрался сквозь чердачный люк на крышу и, глубоко затянувшись, предложил: – Присаживайся.
Иннот в недоумении огляделся. Сесть, собственно говоря, было не на что – кругом громоздились только крашенные суриком жестяные скаты и кирпичные трубы. Кумарозо между тем с удобством расположился прямо в воздухе, в полуметре над крышей, скрестив ноги, точно факир.
– Это же всё не более, чем сон, – он обвёл рукой мёртвый город. – Но если тебе так уж нужно нечто материальное… – Сол глубоко затянулся и вдруг выдохнул в направлении Иннота чудовищно густую струю кумарного дыма.
Клубящееся облако почти мгновенно приняло очертания роскошного, с гнутыми ножками дивана.
– Устраивайся!
С некоторым опасением Иннот пощупал обивку. Она была мягкой, словно пух, но вполне материальной. Каюкер осторожно сел и достал из кармана свою трубочку. «А почему бы мне не попробовать»? – подумал он и представил, что вместо горлодёристой махорки только что набил её ароматнейшим табаком – вроде того, которым его угощал Хлю при первой их встрече. Он осторожно затянулся… Да! Получилось!
Музыкант снисходительно поглядывал на него.
– Значит, так, старина. Во-первых, должен тебя огорчить: профессионализм всё-таки играет роль в искусстве джанги, причём немаловажную. И второе: нельзя лабать хорошую музыку, просто собрав компанию приятелей, которые и инструменты-то держали в руках предки знают когда. Разумеется, где-нибудь в джунглях, у костра, всё это будет прикольно и весело. Но когда ты окажешься перед отборочной комиссией фестиваля… Извини, такой номер не пройдёт.
– Я-то надеялся, ты чему-нибудь научишь меня по-быстрому, – огорчился Иннот. – Или хоть подскажешь, что делать.
– Увы! Понимаешь, какая штука… – Кумарозо помолчал. – На самом-то деле и ты, и я, и прочие персонажики – это всё один и тот же человек. Но судьбы у нас совершенно непохожие, и занимались мы все по жизни разными вещами. Разумеется, ты можешь играть джанги, причём безо всяких подсказок с моей стороны. Его ритмы в твоей крови. Но вот, как говорят музыканты, зажигать… Надо сбить себе о струны все пальцы и оттрубить не один концерт, прежде чем это начнёт получаться.
– А что, если ты просто подменишь меня на денёк, а?
Кумарозо аж поперхнулся:
– Подменить?!
– Ну да. Только на завтра!
Сол снял очки и протёр их.
– Оригинальное предложение! Знаешь, такого мы до сих пор не практиковали… – Он задумался, потом вдруг улыбнулся: – А что! Мне эта идея даже нравится – отдохнуть денёк от всемогущества! Но учти – я парень своевольный! Твои друзья на меня не обидятся, ежели что?
– Я предупредил их, что для пользы дела, так сказать, войду в образ, – ухмыльнулся каюкер. – Так что любое моё, в смысле твоё, чудачество просто спишут на это. Ну как, по рукам?
– По рукам! Кстати, как вы называетесь? Уже придумали?
– «Киллинг очестра»! – гордо сказал Иннот.
– Забавно! А ты знаешь, что моя группа называлась «Смуфинг очестра»? Очень похоже.
– Нет, я не знал. А что значит слово «смуфинг»?
– «Smoothing» на пиджине – «сглаженный», или «плавный».
– «Сглаженный оркестр»? Странное название!
– Ничего странного. Видел бы ты, сколько умат-кумара выкуривалось перед каждым концертом! Мы и по струнам-то попадали с трудом, настолько всё было сглаженно и размыто…
* * *
Морш де Камбюрадо открыл маленьким серебряным ключиком палисандровую шкатулку, достал из неё толстую сигару и с наслаждением понюхал. Восхитительная вещь! На месте наших олухов-законодателей, подумал он, я бы лучше запретил не умат-кумар, а табак. Во-первых, такое замечательное зелье просто обязано быть незаконным и запретным. Во-вторых, всё незаконное и запретное в Биг Бэби тут же расцветает пышным цветом. Майор представил себе, как посланный на чёрный рынок дворецкий покупает из-под полы некоего абстрактно-вёрткого господина упаковку сигар. Да, всё было бы намного проще… Те, что лежали в шкатулке, привёз ему знакомый телевизионщик – привёз из какой-то всеми предками забытой лесной деревеньки. Вот до чего дошло! Какие-то куки делают столь замечательные вещи, а в Бэби достать их практически невозможно.
Де Камбюрадо ещё раз с наслаждением вдохнул тонкий, отдающий ванилью аромат и с сожалением положил сигару обратно. Время насладиться ею ещё не приспело. Он взял со стола колокольчик и позвонил. Тотчас высокая резная дверь приоткрылась, и в кабинет проскользнул секретарь – молодой павиан, племянник.
– Ждёт? – чуть шевельнув уголками губ, спросил де Камбюрадо.
– Ждёт, – подтвердил секретарь.
Майор с некоторым сомнением взглянул на его рубашку. Нет, рубашка была как рубашка – светло-серая, весьма скромного покроя. Но вот материал… «Может быть, сказать ему, что атласный шелк – удел дешевых сутенёров? Да нет, не стоит. Я и так затюкал парня. Однако же, стоит признать, с тех пор как я принял участие в его судьбе, у мальчишки определённо появился лоск. Ещё годик-другой, и можно будет выводить его в свет».
– Потоми ещё минут пять, потом впускай, – разрешил он.
Секретарь молча склонил голову и испарился. Тонкие холёные пальцы майора начали легонько постукивать по краю стола. Заметив это, де Камбюрадо поспешно убрал ладонь. Не хватает ещё, чтобы пройдоха прочёл его мышечные реакции! А ведь может и прочесть, причём запросто… Парень явно неглуп, хотя и малость безумен – как, впрочем, большинство обитателей этого города. «А ты?» – спросил себя майор и усмехнулся. Действительно, можно ли назвать безумцем обезьянца, задумавшего то, что задумал он? Поверившего бесплотному голосу в телефонной трубке – голосу, навек изменившему его судьбу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Нье нравится! – сказал Джро, вдруг появившись рядом.
Лицо стибка было абсолютно бесстрастным, но усилившийся акцент выдавал волнение. В руках Джро сжимал исходящий паром глиняный горшок, держа его, чтобы не обжечь руки, через два клочка сена.
– Оки, смоки. Запали ещё один тачлайт. Но дьержи его более выше.
Пыха не заставил себя упрашивать. Выдернув жердь, он соорудил на её конце целое гнездо из сена и хвороста и поджег его. На этот раз ждать пришлось дольше. Джро осторожно подался к краю плота. Пыха предостерегающе вскрикнул – и в этот самый миг армадилл вынырнул, но не под факелом, а у самого борта, в двух шагах от стибка!
– Зетс ю фо Нит, мазафака! – заорал Джро и метнул горшок прямо в раскрытую пасть монстра.
Челюсти армадилла лязгнули, смыкаясь. Джро едва успел отдёрнуть руки – ещё чуть-чуть, и он остался бы без пальцев. Река всколыхнулась. Предводитель стибков повалился спиной на палубу; а за бортом в это время творилось что-то невероятное! Вода вспучивалась и кипела, клочья белой пены выплёскивались на брёвна. Рептилия билась, свиваясь в кольца и судорожно распрямляясь, топорщила чешую, металась из стороны в сторону – и, наконец, со страшной скоростью, оставляя за собой буруны, понеслась прочь от плотов.
– Получилось! – выдохнул Пыха.
Джро Кейкссер слегка улыбнулся и показал сложенное из большого и указательного пальцев колечко. Смоукер уже знал, что у стибков этим жестом принято сопровождать самые удачные шутки.
– Да, не по нраву кипяточек-то пришёлся! – злорадно пропел Грибок.
Вокруг уже толпились смоукеры и соплеменники Джро, и каждый старался воздать героям должное.
– Это быль нье просто кипьяток! – торжественно объявил какой-то стибок. – Это отвар самого жгучего пьерца, какой только у нас быль!
Слова его встретили взрывом всеобщего ликования.
Весь следующий день ушёл на починку плотов. Спустя час после рассвета плотогоны заметили справа широкую песчаную косу и причалили к ней. Уставшие люди (за ночь так никто и не сомкнул глаз) принялись за работу. Армадилл здорово потрепал один из смоукеровских плотов и слегка повредил плот стиб. Кое-кто из смоукеров заговорил о днёвке; однако Свистоль был непреклонен.
– В джунглях больше опасностей, чем на реке, – в сотый, наверное, раз повторял он. – Как только закончим ремонт и пополним запасы дров, путешествие продолжится.
* * *
– Всё было бы просто замечательно, старина, но ты упускаешь из виду одну вещь: нам предстоит меряться силами с профессиональными музыкантами, к тому же без репетиций. Извини, конечно, но, по-моему, это малость легкомысленно, – ворчал Громила.
– Всё будет в лучшем виде, Гро. Я тебя уверяю, – рассеянно отвечал Иннот.
Он валялся на диванчике, закинув руки за голову, и, казалось, витал мыслями где-то очень далеко.
– Мы их сделаем, вот увидишь.
– Да каким образом?! – начал сердиться Громила. – Вернись с неба на землю, пожалуйста!
– Я и так на земле, – в подтверждение своих слов Иннот похлопал по диванной обивке. – Трудно представить себе существо более приземлённое, чем человек, который валяется на диване с литром пива в пузе. Кстати, знаешь, чем джанги отличается от остальной музыки?
– Ну и чем же?
– Для него главное не профессионализм, а… – Иннот на мгновение запнулся. – Страсть. Огонь. Ритм. Умение зажечь слушателя, заставить его забыть, что он сидит, например, в прокуренном кабаке и из окна несёт горячим асфальтом. И тогда вместо несвежей рубашки он ощутит на груди жар ночного костра, и ноги его сами пустятся в пляс, а в руке почудится тяжесть верного охотничьего копья… Знаешь, почему большинство музыкальных корифеев так не любят джанги? Да как раз потому, что они виртуозно владеют инструментами, могут сыграть тебе всё, что захочешь, повторить любую мелодию – а настоящего огня в них нет.
– Да, старина, тебе бы стихи писать, – неловко ухмыльнулся Громила. – Белые. Ну и скажи на милость, как ты всего этого собираешься добиться от конкурсной комиссии?
– Я войду в роль, – сказал Иннот. – Так и знай, старина: завтра я войду в роль, и войду в неё здорово. Прошу тебя об одном: не заражай своим пессимизмом Джихад и Кактуса. Они почти поверили, что у нас получится. А это, считай, половина успеха.
Громила вздохнул:
– Ладно, это твоё шоу, парень. Постараюсь его не испортить.
– Ты мне только дай начать, старина, – улыбнулся Иннот. – Только дай начать.
Он укрылся одеялом и вскоре засопел.
– Ты не рано баиньки собрался-то? – удивился Громила.
Иннот не ответил. Он уже спал. Громила вздохнул и нижней конечностью подтянул к себе очередную упаковку с пивом. Может быть, чтобы увидеть приземлённого человека, и достаточно залить в него литр бэбилонского тёмного, подумал он; но для обезьянца-горри нужно куда как больше.
А Иннот уже брёл по затопленному городу своих снов. Проделав недолгий путь, он очутился в знакомой квартире, где его с улыбкой поприветствовал Дворнике.
Старейший персонажик восседал в потёртом кожаном кресле и, побрякивая спицами, что-то вязал.
– Ты что делаешь? – удивился каюкер.
– Вяжу носки, – невозмутимо ответил Дворнике. – Очень хорошее дело. Медитативное… Хочешь, научу? Это несложно.
– Спасибо, может, как-нибудь в другой раз. Слушай, мне срочно нужен Сол Кумарозо.
Дворнике рассмеялся.
– Старине Кумарозо даже после смерти не дают покоя! Вот что значит быть знаменитостью! Ладно, сейчас я его позову. – Дворнике отложил вязание и встал. – Ты и сам, конечно, можешь это сделать – но, боюсь, после того как ты увидишь, что за мир придумал для себя Сол, ты так и проснёшься с раскрытым от изумления ртом. Этот парень совершенно сумасшедший!
Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Иннот успел лишь заметить длинный, уходящий во тьму коридор с множеством дверей. «Вероятно, за каждой такой дверью находится чей-нибудь мир, – подумал он. – И когда-нибудь одна из них будет вести в мой». Невольно каюкер поёжился.
– Здорово, старина! Какие проблемы? – весело поприветствовал его Кумарозо.
Звезда джанги был одет всё в то же яркое пончо; глаза весело поблескивали сквозь розовые очки.
– У меня действительно проблема, Сол. Завтра я с друзьями буду выступать перед отборочной комиссией джанги-фестиваля, и нам во что бы то ни стало надо выиграть.
– Решил начать музыкальную карьеру? – изумился Сол. – А как же каюкинг?
– Да нет, дело не в этом. – И Иннот вкратце изложил причины, побудившие его прийти.
– Вот что, это дело непростое. Пойдём-ка прогуляемся и обсудим, – предложил Сол.
В руке его внезапно материализовался огромный «косяк». Потянуло умат-кумаром.
Они вышли на лестничную площадку, и там Кумарозо неожиданно повернул наверх.
– С крыши вид лучше, – пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Иннота.
– Слушай, а почему это Дворнике сказал, что твой личный мир совершенно сумасшедший? Что в нём такого? – полюбопытствовал каюкер, взбираясь вслед за ним.
Кумарозо расхохотался:
– Это мой-то мир сумасшедший?! Видел бы ты его мир! Нет, ну надо же! Ай да Дворнике! Я бы с удовольствием показал тебе, что у меня и как, но ты ведь, насколько я понял, сейчас пришёл по делу? – Сол выбрался сквозь чердачный люк на крышу и, глубоко затянувшись, предложил: – Присаживайся.
Иннот в недоумении огляделся. Сесть, собственно говоря, было не на что – кругом громоздились только крашенные суриком жестяные скаты и кирпичные трубы. Кумарозо между тем с удобством расположился прямо в воздухе, в полуметре над крышей, скрестив ноги, точно факир.
– Это же всё не более, чем сон, – он обвёл рукой мёртвый город. – Но если тебе так уж нужно нечто материальное… – Сол глубоко затянулся и вдруг выдохнул в направлении Иннота чудовищно густую струю кумарного дыма.
Клубящееся облако почти мгновенно приняло очертания роскошного, с гнутыми ножками дивана.
– Устраивайся!
С некоторым опасением Иннот пощупал обивку. Она была мягкой, словно пух, но вполне материальной. Каюкер осторожно сел и достал из кармана свою трубочку. «А почему бы мне не попробовать»? – подумал он и представил, что вместо горлодёристой махорки только что набил её ароматнейшим табаком – вроде того, которым его угощал Хлю при первой их встрече. Он осторожно затянулся… Да! Получилось!
Музыкант снисходительно поглядывал на него.
– Значит, так, старина. Во-первых, должен тебя огорчить: профессионализм всё-таки играет роль в искусстве джанги, причём немаловажную. И второе: нельзя лабать хорошую музыку, просто собрав компанию приятелей, которые и инструменты-то держали в руках предки знают когда. Разумеется, где-нибудь в джунглях, у костра, всё это будет прикольно и весело. Но когда ты окажешься перед отборочной комиссией фестиваля… Извини, такой номер не пройдёт.
– Я-то надеялся, ты чему-нибудь научишь меня по-быстрому, – огорчился Иннот. – Или хоть подскажешь, что делать.
– Увы! Понимаешь, какая штука… – Кумарозо помолчал. – На самом-то деле и ты, и я, и прочие персонажики – это всё один и тот же человек. Но судьбы у нас совершенно непохожие, и занимались мы все по жизни разными вещами. Разумеется, ты можешь играть джанги, причём безо всяких подсказок с моей стороны. Его ритмы в твоей крови. Но вот, как говорят музыканты, зажигать… Надо сбить себе о струны все пальцы и оттрубить не один концерт, прежде чем это начнёт получаться.
– А что, если ты просто подменишь меня на денёк, а?
Кумарозо аж поперхнулся:
– Подменить?!
– Ну да. Только на завтра!
Сол снял очки и протёр их.
– Оригинальное предложение! Знаешь, такого мы до сих пор не практиковали… – Он задумался, потом вдруг улыбнулся: – А что! Мне эта идея даже нравится – отдохнуть денёк от всемогущества! Но учти – я парень своевольный! Твои друзья на меня не обидятся, ежели что?
– Я предупредил их, что для пользы дела, так сказать, войду в образ, – ухмыльнулся каюкер. – Так что любое моё, в смысле твоё, чудачество просто спишут на это. Ну как, по рукам?
– По рукам! Кстати, как вы называетесь? Уже придумали?
– «Киллинг очестра»! – гордо сказал Иннот.
– Забавно! А ты знаешь, что моя группа называлась «Смуфинг очестра»? Очень похоже.
– Нет, я не знал. А что значит слово «смуфинг»?
– «Smoothing» на пиджине – «сглаженный», или «плавный».
– «Сглаженный оркестр»? Странное название!
– Ничего странного. Видел бы ты, сколько умат-кумара выкуривалось перед каждым концертом! Мы и по струнам-то попадали с трудом, настолько всё было сглаженно и размыто…
* * *
Морш де Камбюрадо открыл маленьким серебряным ключиком палисандровую шкатулку, достал из неё толстую сигару и с наслаждением понюхал. Восхитительная вещь! На месте наших олухов-законодателей, подумал он, я бы лучше запретил не умат-кумар, а табак. Во-первых, такое замечательное зелье просто обязано быть незаконным и запретным. Во-вторых, всё незаконное и запретное в Биг Бэби тут же расцветает пышным цветом. Майор представил себе, как посланный на чёрный рынок дворецкий покупает из-под полы некоего абстрактно-вёрткого господина упаковку сигар. Да, всё было бы намного проще… Те, что лежали в шкатулке, привёз ему знакомый телевизионщик – привёз из какой-то всеми предками забытой лесной деревеньки. Вот до чего дошло! Какие-то куки делают столь замечательные вещи, а в Бэби достать их практически невозможно.
Де Камбюрадо ещё раз с наслаждением вдохнул тонкий, отдающий ванилью аромат и с сожалением положил сигару обратно. Время насладиться ею ещё не приспело. Он взял со стола колокольчик и позвонил. Тотчас высокая резная дверь приоткрылась, и в кабинет проскользнул секретарь – молодой павиан, племянник.
– Ждёт? – чуть шевельнув уголками губ, спросил де Камбюрадо.
– Ждёт, – подтвердил секретарь.
Майор с некоторым сомнением взглянул на его рубашку. Нет, рубашка была как рубашка – светло-серая, весьма скромного покроя. Но вот материал… «Может быть, сказать ему, что атласный шелк – удел дешевых сутенёров? Да нет, не стоит. Я и так затюкал парня. Однако же, стоит признать, с тех пор как я принял участие в его судьбе, у мальчишки определённо появился лоск. Ещё годик-другой, и можно будет выводить его в свет».
– Потоми ещё минут пять, потом впускай, – разрешил он.
Секретарь молча склонил голову и испарился. Тонкие холёные пальцы майора начали легонько постукивать по краю стола. Заметив это, де Камбюрадо поспешно убрал ладонь. Не хватает ещё, чтобы пройдоха прочёл его мышечные реакции! А ведь может и прочесть, причём запросто… Парень явно неглуп, хотя и малость безумен – как, впрочем, большинство обитателей этого города. «А ты?» – спросил себя майор и усмехнулся. Действительно, можно ли назвать безумцем обезьянца, задумавшего то, что задумал он? Поверившего бесплотному голосу в телефонной трубке – голосу, навек изменившему его судьбу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53