Шарлотта Кордэ Роуботам. Она дала Бинго от ворот поворот и ушла к товарищу Батту.
— Я испытал адские муки, Берти. Но сейчас, э-э-э, я воспрял духом. Послушай, Берти, что ты здесь делаешь? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-холла.
— Я? Да что ты, я знаю их с детства.
Малыш Бинго резко скинул ноги на пол, стукнув каблуками.
— Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?
— Конечно! С тех пор, как ей исполнилось семь лет.
— Великий боже! — воскликнул Бинго. Впервые за весь разговор он посмотрел на меня так, будто я чего-то стоил, и тут же поперхнулся дымом.
— Я люблю эту девушку, Берти, — заявил он, откашлявшись.
— Само собой. Очень приятная девушка.
Он посмотрел на меня с отвращением.
— Не смей говорить о ней таким мерзким, безразличным тоном! Она ангел! Ангел! Она что-нибудь говорила обо мне за обедом, Берти?
— О, да.
— Что? — быстро спросил он.
— Всего не помню, но она сказала, что ты красивый молодой человек.
Малыш Бинго закрыл глаза. На лице его появилось выражение исступлённого восторга. Затем он взял блокнот с покрывала.
— Поди погуляй, старичок, будь умницей, — сказал он каким-то далёким голосом. — Мне надо немного посочинять.
— Посочинять?
— Стихи, да будет тебе известно. Как бы я хотел, разрази меня гром, — не без горечи заявил он, — чтоб её звали не Синтия, а как-нибудь иначе. Во всём проклятом языке нет ни одного слова, которое рифмовалось бы с Синтией! Боже великий, чего бы я только не сотворил, если б её звали Джейн!
На следующее утро я только открыл глаза, радуясь красивым солнечным зайчикам на туалетном столике и недоумевая, куда подевался Дживз, как на мои ноги опустилась какая-то тяжесть и голос малыша Бинго сотряс воздух.
— Уходи, — сказал я. — Оставь меня в покое. Я не могу ни с кем общаться, пока не выпью чаю.
— Когда Синтия смеётся, — изрёк малыш Бинго, — голубеют небеса, соловьям в ночи неймётся, песня жаворонка льётся и творятся чудеса, когда Синтия смеётся. — Он откашлялся и поехал в другую сторону. — Когда Синтия печальна…
— Какого чёрта! Что ты бормочешь?
— Я читаю тебе поэму о Синтии, которую написал ночью. Продолжать?
— Нет!
— Нет?
— Нет. Я ещё не выпил чай.
В этот момент Дживз вошёл в спальню, и я с радостным криком схватил с подноса чашку живительной влаги. После нескольких глотков мир приобрёл свои привычные очертания, и даже Бинго стал выглядеть не так омерзительно, как раньше. Когда я выпил первую чашку чая, я, можно сказать, родился заново и не только позволил бедному дурачку прочитать до конца его дребедень, но даже покритиковал скандирование в четвёртой строке пятого стиха. Мы всё ещё спорили, когда дверь распахнулась настежь, и в спальню ввалились Клод и Юстас. Одна из причин, по которой мне не нравится деревенская жизнь, заключается в том, что на свежем воздухе суета начинается чуть ли не с петухами. Однажды я гостил за городом у знакомых, которые попытались меня вытащить из дому в половине седьмого утра, чтобы искупаться в озере. Слава богу, в Твинг-холле меня знают и не мешают завтракать в постели.
Казалось, близнецы были рады меня видеть.
— Добрый старый Берти! — воскликнул Клод.
— Наш человек! — подтвердил Юстас.
— Преподобный сказал нам, что ты приехал. Я не сомневался, что, получив моё письмо, ты примчишься как угорелый.
— На Берти всегда можно положиться, — согласился Клод. — Спортсмен от кончиков ногтей до корней волос. Бинго тебе всё рассказал?
— Нет, конечно. Он…
— Мы разговаривали на другие темы, — торопливо перебил меня малыш Бинго. Клод стянул у меня последний кусок хлеба с маслом, а Юстас налил себе
чашку чая и уселся на кровать.
— Сейчас я тебе всё объясню, Берти. Как ты знаешь, нас тут девять человек. Живём как на необитаемом острове и занимаемся у старого Хеппенстолла. Само собой, нет ничего интереснее, чем изучать классическую литературу в сорокаградусную жару, но отдохнуть тоже хочется, а в этой жуткой дыре, будь она проклята, нет никакой возможности как следует расслабиться. Слава богу, Стегглзу — он тоже в нашей группе — пришла в голову блестящая мысль. Вообще-то Стегглз жалкая личность, и всё такое, но надо отдать ему должное, идея что надо.
— Какая идея?
— Ты ведь знаешь, что в округе навалом священников. В радиусе шести миль расположена дюжина деревушек, и в каждой деревушке имеется церковь, а в каждой церкви имеется священник, а каждый священник по воскресеньям читает проповеди. В воскресенье на следующей неделе — двадцать третьего числа — мы хотим устроить соревнование под названием «Проповедь с гандикапом». Надежный распорядитель, как на скачках, будет наблюдать за каждым священником, и тот, кто прочтёт самую длинную проповедь, будет считаться победителем. Стегглз — букмекер. Ты изучил скаковую карточку, которую я тебе прислал?
— Я ничего в ней не понял.
— Олух царя небесного, там чёрным по белому были написаны гандикапы и шансы участников, на которых делаются ставки. Я захватил с собой копию на тот случай, если ты потерял письмо. Изучи её самым внимательным образом. Дживз, старина, не хочешь проявить спортивный дух и нажить немного денег?
— Сэр? — спросил Дживз, который только что принёс мне завтрак.
Клод объяснил ему положение дел. Удивительно, как Дживз сразу во всём разобрался. Но он лишь покачал головой и отечески улыбнулся.
— Благодарю вас, сэр. Я воздержусь.
— Но ведь ты с нами, Берти? — спросил Клод, уворовав с тарелки ломоть бекона и кусок булки. — Изучил карточку? Ну как, прояснилось в голове?
Дурацкий вопрос. Мне всё стало ясно с первого взгляда.
— Нет сомнений, старого Хеппенстолла никто не сможет обскакать, — сказал я. — Его дело в шляпе. По всей Англии не найти священника, который смог бы дать ему восемь минут форы. Твой Стегглз самый настоящий осёл, если он даёт ему такой гандикап. Да что там говорить! Когда я здесь жил, старик никогда не проповедовал меньше получаса, а одна из его проповедей, о Братской Любви, продолжалась сорок пять минут, и ни секундой меньше. Может, с годами он утратил свой пыл?
— Ничуть, — ответил Юстас. — Расскажи ему, в чём дело, Клод.
— Ну, в первое же воскресенье, как мы сюда приехали, — сказал Клод, — старый Хеппенстолл прочитал проповедь, продолжавшуюся не больше двадцати минут. Ни Стегглз, ни сам священник этого не заметили, но мы с Клодом увидели, что старик уронил из своей папки по меньшей мере с дюжину страниц, когда поднимался на кафедру. Бедняга чуть замешкался посередине проповеди, но никто ничего не понял, и Стегглз ушёл в полной уверенности, что двадцать минут — предел для Хеппенстолла. В следующее воскресенье мы слушали Такера и Старки, и оба они говорили больше тридцати пяти минут, поэтому Стегглз распределил гандикап так, как ты видишь на карточке. Ты должен войти к нам в долю, Берти. Понимаешь, у меня нет ни гроша, и у Юстаса нет ни гроша, и у Бинго Литтла нет ни гроша, так что тебе придётся финансировать наш синдикат. Не сомневайся. Мы набьём карманы деньгами, как дважды два! Ну, нам пора. Внимательно всё обдумай и позвони мне позже. И если ты подведёшь нас, Берти, пусть проклятье кузена… Пойдём, Клод, старичок.
Чем больше я размышлял, тем больше мне нравилось это предприятие.
— Что скажешь, Дживз? — спросил я.
Дживз мягко улыбнулся и выплыл из комнаты.
— В Дживзе отсутствует спортивный дух, — заметил Бинго.
— Но во мне он присутствует. По-моему, дело верное. Клод прав. Это всё равно, что найти деньги на дороге.
— Так держать! — воскликнул Бинго. — Наконец-то передо мной забрезжил свет! Скажем, я поставлю на Хеппенстолла десятку. Когда выиграю, поставлю на Розовый Мяч в Кэтвике через неделю; когда выиграю, поставлю на Ондатру в Люисе; когда выиграю, у меня соберётся кругленькая сумма для скачек в Александр-парке десятого сентября, где я точно знаю победителя. Информация прямо из конюшен.
Для меня это прозвучало, как отрывок из «Дома, который построил Джек».
— А затем, — продолжал малыш Бинго, — у меня появится возможность навестить дядю и припереть его к стенке. В душе он большой сноб, и когда я сообщу ему, что женюсь на дочери эрла…
— Послушай, старина, — не удержался я, — не забегаешь ли ты слишком далеко вперёд?
— Да ну, брось. Естественно, окончательно ничего ещё не решено, но вчера она практически призналась, что я ей очень нравлюсь.
— Что?!
— Ну, она сказала, что любит людей, надеющихся только на самих себя, мужественных, красивых, смелых, с сильным характером, честолюбивых и предприимчивых.
— Уйди, малыш, — сказал я. — Уйди и дай мне спокойно сесть яйцо всмятку.
* * *
Позавтракав и одевшись, я добрался до телефона и, оторвав Юстаса от занятий, велел ему поставить по десятке от каждого из нас на резвую лошадку из Твинга. После ленча Юстас перезвонил мне, сообщив, что поставил семь к одному, так как шансы Хеппенстолла упали из-за слухов, что он заболевает сенной лихорадкой и может свалиться в любую минуту. Должен вам сказать, мы успели внести деньги вовремя, потому что в это воскресенье старик закусил удила и порадовал нас тридцатишестиминутной проповедью о Распространённых Предрассудках. Я сидел в церкви рядом со Стегглзом и видел, что он заметно побледнел.
У коротышки Стегглза была крысиная физиономия, а глаза всё время бегали, словно он подозревал всех и каждого в непорядочности; и как только мы вышли из церкви, он объявил, что старый Хеппенстолл теперь пойдёт пятнадцать к восьми, а затем добавил, что игра велась нечестно и, если б это было возможно, он пожаловался бы в Жокей-клуб. Естественно, столь неравные шансы отпугнули от старика всех игроков, и временно желающих делать ставки вообще не оказалось. Наступило затишье, но после ленча во вторник, когда я прогуливался в саду, наслаждаясь сигаретой, Клод и Юстас прикатили на велосипедах, бешено вращая педалями, и сообщили дурные новости.
— Берти, — дрожа от возбуждения, сказал Юстас, — если мы немедленно не предпримем каких-нибудь мер, наше дело дрянь.
— Что случилось?
— Г. Хейворд, вот что случилось, — мрачно произнёс Юстас. — Из Нижнего Бингли.
— Мы не приняли его в расчёт, — пояснил Клод. — Непонятно почему, но все его проморгали. Так всегда бывает. Стегглз его проглядел. Мы его проглядели. Сегодня утром мы совершенно случайно проезжали по Нижнему Бингли, а в церкви было венчание, и нам внезапно захотелось проверить, в какой форме находится
Г. Хейворд — на тот случай, если вдруг он окажется тёмной лошадкой.
— И хорошо, что проверили, — заявил Юстас. — Он выступил с речью, продолжавшейся ровно тридцать шесть минут по хронометру Клода! И это на деревенской свадьбе! Представляешь, какую проповедь он прочтёт в воскресенье?
— Нам остается только одно, Берти, — сказал Клод. — Тебе придётся раскошелиться, чтобы мы смогли поставить на Хейворда и не потерять денег.
— Но…
— Другого выхода нет.
— Да, но послушай, это уж слишком, знаешь ли. Мы вложили в Хеппенстолла сорок фунтов.
— У тебя имеются другие предложения? Надеюсь, ты не думаешь, что старик может дать Хейворду четыре минуты форы и выиграть?
— Эврика! — воскликнул я.
— Что?
— Я знаю, как нам обезопасить нашего кандидата. Я зайду к нему сегодня вечером и попрошу сделать мне одолжение и прочитать проповедь о Братской Любви.
Клод и Юстас переглянулись, как те самые ребята из поэмы, которых осенило.
— Неплохо придумано, — сказал Клод.
— Толковый план, — согласился Юстас. — Хоть и редко, но голова у тебя варит, Берти.
— И всё-таки ты уверен, что эта проповедь, пусть шикарная, устоит перед четырёхминутным гандикапом? — спросил Клод.
— Двух мнений быть не может, — уверенно сказал я. — Когда я говорил о сорока пяти минутах, я преуменьшил. Она продолжалась не меньше пятидесяти.
— Тогда действуй, — согласился Клод.
Вечером я отправился в дом священника и всё устроил. Он был крайне польщён, что все эти годы я помнил его проповедь, и признался, что несколько раз порывался её прочитать, но после короткого раздумья откладывал в сторону, так как находил слишком длинной.
— В наши беспокойные времена, дорогой Вустер, — заявил он, — краткость священного слова становится всё более желанной даже для деревенских прихожан, которые не так заражены духом спешки, как их собратья в метрополии. Я часто спорю с моим племянником, Бейтсом, который замещает моего старого друга Спеттигю в Гэндле-на-Холме. Мой племянник считает, что обращение к пастве должно быть коротким и ясным, не более десяти-двенадцати минут.
— Вы находите проповедь о Братской Любви слишком длинной? — изумлённо спросил я. — Но как же так? Разве она длинная?
— Не менее пятидесяти минут.
— Быть того не может!
— Ваше удивление, дорогой мой Вустер, делает мне честь, которой я, конечно, недостоин. Тем не менее факт остаётся фактом. Вы уверены, что мне не следует опустить несколько абзацев? Может, стоит что-нибудь урезать или сократить? Например, экскурс в семейную жизнь древних ассирийцев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Я испытал адские муки, Берти. Но сейчас, э-э-э, я воспрял духом. Послушай, Берти, что ты здесь делаешь? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-холла.
— Я? Да что ты, я знаю их с детства.
Малыш Бинго резко скинул ноги на пол, стукнув каблуками.
— Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?
— Конечно! С тех пор, как ей исполнилось семь лет.
— Великий боже! — воскликнул Бинго. Впервые за весь разговор он посмотрел на меня так, будто я чего-то стоил, и тут же поперхнулся дымом.
— Я люблю эту девушку, Берти, — заявил он, откашлявшись.
— Само собой. Очень приятная девушка.
Он посмотрел на меня с отвращением.
— Не смей говорить о ней таким мерзким, безразличным тоном! Она ангел! Ангел! Она что-нибудь говорила обо мне за обедом, Берти?
— О, да.
— Что? — быстро спросил он.
— Всего не помню, но она сказала, что ты красивый молодой человек.
Малыш Бинго закрыл глаза. На лице его появилось выражение исступлённого восторга. Затем он взял блокнот с покрывала.
— Поди погуляй, старичок, будь умницей, — сказал он каким-то далёким голосом. — Мне надо немного посочинять.
— Посочинять?
— Стихи, да будет тебе известно. Как бы я хотел, разрази меня гром, — не без горечи заявил он, — чтоб её звали не Синтия, а как-нибудь иначе. Во всём проклятом языке нет ни одного слова, которое рифмовалось бы с Синтией! Боже великий, чего бы я только не сотворил, если б её звали Джейн!
На следующее утро я только открыл глаза, радуясь красивым солнечным зайчикам на туалетном столике и недоумевая, куда подевался Дживз, как на мои ноги опустилась какая-то тяжесть и голос малыша Бинго сотряс воздух.
— Уходи, — сказал я. — Оставь меня в покое. Я не могу ни с кем общаться, пока не выпью чаю.
— Когда Синтия смеётся, — изрёк малыш Бинго, — голубеют небеса, соловьям в ночи неймётся, песня жаворонка льётся и творятся чудеса, когда Синтия смеётся. — Он откашлялся и поехал в другую сторону. — Когда Синтия печальна…
— Какого чёрта! Что ты бормочешь?
— Я читаю тебе поэму о Синтии, которую написал ночью. Продолжать?
— Нет!
— Нет?
— Нет. Я ещё не выпил чай.
В этот момент Дживз вошёл в спальню, и я с радостным криком схватил с подноса чашку живительной влаги. После нескольких глотков мир приобрёл свои привычные очертания, и даже Бинго стал выглядеть не так омерзительно, как раньше. Когда я выпил первую чашку чая, я, можно сказать, родился заново и не только позволил бедному дурачку прочитать до конца его дребедень, но даже покритиковал скандирование в четвёртой строке пятого стиха. Мы всё ещё спорили, когда дверь распахнулась настежь, и в спальню ввалились Клод и Юстас. Одна из причин, по которой мне не нравится деревенская жизнь, заключается в том, что на свежем воздухе суета начинается чуть ли не с петухами. Однажды я гостил за городом у знакомых, которые попытались меня вытащить из дому в половине седьмого утра, чтобы искупаться в озере. Слава богу, в Твинг-холле меня знают и не мешают завтракать в постели.
Казалось, близнецы были рады меня видеть.
— Добрый старый Берти! — воскликнул Клод.
— Наш человек! — подтвердил Юстас.
— Преподобный сказал нам, что ты приехал. Я не сомневался, что, получив моё письмо, ты примчишься как угорелый.
— На Берти всегда можно положиться, — согласился Клод. — Спортсмен от кончиков ногтей до корней волос. Бинго тебе всё рассказал?
— Нет, конечно. Он…
— Мы разговаривали на другие темы, — торопливо перебил меня малыш Бинго. Клод стянул у меня последний кусок хлеба с маслом, а Юстас налил себе
чашку чая и уселся на кровать.
— Сейчас я тебе всё объясню, Берти. Как ты знаешь, нас тут девять человек. Живём как на необитаемом острове и занимаемся у старого Хеппенстолла. Само собой, нет ничего интереснее, чем изучать классическую литературу в сорокаградусную жару, но отдохнуть тоже хочется, а в этой жуткой дыре, будь она проклята, нет никакой возможности как следует расслабиться. Слава богу, Стегглзу — он тоже в нашей группе — пришла в голову блестящая мысль. Вообще-то Стегглз жалкая личность, и всё такое, но надо отдать ему должное, идея что надо.
— Какая идея?
— Ты ведь знаешь, что в округе навалом священников. В радиусе шести миль расположена дюжина деревушек, и в каждой деревушке имеется церковь, а в каждой церкви имеется священник, а каждый священник по воскресеньям читает проповеди. В воскресенье на следующей неделе — двадцать третьего числа — мы хотим устроить соревнование под названием «Проповедь с гандикапом». Надежный распорядитель, как на скачках, будет наблюдать за каждым священником, и тот, кто прочтёт самую длинную проповедь, будет считаться победителем. Стегглз — букмекер. Ты изучил скаковую карточку, которую я тебе прислал?
— Я ничего в ней не понял.
— Олух царя небесного, там чёрным по белому были написаны гандикапы и шансы участников, на которых делаются ставки. Я захватил с собой копию на тот случай, если ты потерял письмо. Изучи её самым внимательным образом. Дживз, старина, не хочешь проявить спортивный дух и нажить немного денег?
— Сэр? — спросил Дживз, который только что принёс мне завтрак.
Клод объяснил ему положение дел. Удивительно, как Дживз сразу во всём разобрался. Но он лишь покачал головой и отечески улыбнулся.
— Благодарю вас, сэр. Я воздержусь.
— Но ведь ты с нами, Берти? — спросил Клод, уворовав с тарелки ломоть бекона и кусок булки. — Изучил карточку? Ну как, прояснилось в голове?
Дурацкий вопрос. Мне всё стало ясно с первого взгляда.
— Нет сомнений, старого Хеппенстолла никто не сможет обскакать, — сказал я. — Его дело в шляпе. По всей Англии не найти священника, который смог бы дать ему восемь минут форы. Твой Стегглз самый настоящий осёл, если он даёт ему такой гандикап. Да что там говорить! Когда я здесь жил, старик никогда не проповедовал меньше получаса, а одна из его проповедей, о Братской Любви, продолжалась сорок пять минут, и ни секундой меньше. Может, с годами он утратил свой пыл?
— Ничуть, — ответил Юстас. — Расскажи ему, в чём дело, Клод.
— Ну, в первое же воскресенье, как мы сюда приехали, — сказал Клод, — старый Хеппенстолл прочитал проповедь, продолжавшуюся не больше двадцати минут. Ни Стегглз, ни сам священник этого не заметили, но мы с Клодом увидели, что старик уронил из своей папки по меньшей мере с дюжину страниц, когда поднимался на кафедру. Бедняга чуть замешкался посередине проповеди, но никто ничего не понял, и Стегглз ушёл в полной уверенности, что двадцать минут — предел для Хеппенстолла. В следующее воскресенье мы слушали Такера и Старки, и оба они говорили больше тридцати пяти минут, поэтому Стегглз распределил гандикап так, как ты видишь на карточке. Ты должен войти к нам в долю, Берти. Понимаешь, у меня нет ни гроша, и у Юстаса нет ни гроша, и у Бинго Литтла нет ни гроша, так что тебе придётся финансировать наш синдикат. Не сомневайся. Мы набьём карманы деньгами, как дважды два! Ну, нам пора. Внимательно всё обдумай и позвони мне позже. И если ты подведёшь нас, Берти, пусть проклятье кузена… Пойдём, Клод, старичок.
Чем больше я размышлял, тем больше мне нравилось это предприятие.
— Что скажешь, Дживз? — спросил я.
Дживз мягко улыбнулся и выплыл из комнаты.
— В Дживзе отсутствует спортивный дух, — заметил Бинго.
— Но во мне он присутствует. По-моему, дело верное. Клод прав. Это всё равно, что найти деньги на дороге.
— Так держать! — воскликнул Бинго. — Наконец-то передо мной забрезжил свет! Скажем, я поставлю на Хеппенстолла десятку. Когда выиграю, поставлю на Розовый Мяч в Кэтвике через неделю; когда выиграю, поставлю на Ондатру в Люисе; когда выиграю, у меня соберётся кругленькая сумма для скачек в Александр-парке десятого сентября, где я точно знаю победителя. Информация прямо из конюшен.
Для меня это прозвучало, как отрывок из «Дома, который построил Джек».
— А затем, — продолжал малыш Бинго, — у меня появится возможность навестить дядю и припереть его к стенке. В душе он большой сноб, и когда я сообщу ему, что женюсь на дочери эрла…
— Послушай, старина, — не удержался я, — не забегаешь ли ты слишком далеко вперёд?
— Да ну, брось. Естественно, окончательно ничего ещё не решено, но вчера она практически призналась, что я ей очень нравлюсь.
— Что?!
— Ну, она сказала, что любит людей, надеющихся только на самих себя, мужественных, красивых, смелых, с сильным характером, честолюбивых и предприимчивых.
— Уйди, малыш, — сказал я. — Уйди и дай мне спокойно сесть яйцо всмятку.
* * *
Позавтракав и одевшись, я добрался до телефона и, оторвав Юстаса от занятий, велел ему поставить по десятке от каждого из нас на резвую лошадку из Твинга. После ленча Юстас перезвонил мне, сообщив, что поставил семь к одному, так как шансы Хеппенстолла упали из-за слухов, что он заболевает сенной лихорадкой и может свалиться в любую минуту. Должен вам сказать, мы успели внести деньги вовремя, потому что в это воскресенье старик закусил удила и порадовал нас тридцатишестиминутной проповедью о Распространённых Предрассудках. Я сидел в церкви рядом со Стегглзом и видел, что он заметно побледнел.
У коротышки Стегглза была крысиная физиономия, а глаза всё время бегали, словно он подозревал всех и каждого в непорядочности; и как только мы вышли из церкви, он объявил, что старый Хеппенстолл теперь пойдёт пятнадцать к восьми, а затем добавил, что игра велась нечестно и, если б это было возможно, он пожаловался бы в Жокей-клуб. Естественно, столь неравные шансы отпугнули от старика всех игроков, и временно желающих делать ставки вообще не оказалось. Наступило затишье, но после ленча во вторник, когда я прогуливался в саду, наслаждаясь сигаретой, Клод и Юстас прикатили на велосипедах, бешено вращая педалями, и сообщили дурные новости.
— Берти, — дрожа от возбуждения, сказал Юстас, — если мы немедленно не предпримем каких-нибудь мер, наше дело дрянь.
— Что случилось?
— Г. Хейворд, вот что случилось, — мрачно произнёс Юстас. — Из Нижнего Бингли.
— Мы не приняли его в расчёт, — пояснил Клод. — Непонятно почему, но все его проморгали. Так всегда бывает. Стегглз его проглядел. Мы его проглядели. Сегодня утром мы совершенно случайно проезжали по Нижнему Бингли, а в церкви было венчание, и нам внезапно захотелось проверить, в какой форме находится
Г. Хейворд — на тот случай, если вдруг он окажется тёмной лошадкой.
— И хорошо, что проверили, — заявил Юстас. — Он выступил с речью, продолжавшейся ровно тридцать шесть минут по хронометру Клода! И это на деревенской свадьбе! Представляешь, какую проповедь он прочтёт в воскресенье?
— Нам остается только одно, Берти, — сказал Клод. — Тебе придётся раскошелиться, чтобы мы смогли поставить на Хейворда и не потерять денег.
— Но…
— Другого выхода нет.
— Да, но послушай, это уж слишком, знаешь ли. Мы вложили в Хеппенстолла сорок фунтов.
— У тебя имеются другие предложения? Надеюсь, ты не думаешь, что старик может дать Хейворду четыре минуты форы и выиграть?
— Эврика! — воскликнул я.
— Что?
— Я знаю, как нам обезопасить нашего кандидата. Я зайду к нему сегодня вечером и попрошу сделать мне одолжение и прочитать проповедь о Братской Любви.
Клод и Юстас переглянулись, как те самые ребята из поэмы, которых осенило.
— Неплохо придумано, — сказал Клод.
— Толковый план, — согласился Юстас. — Хоть и редко, но голова у тебя варит, Берти.
— И всё-таки ты уверен, что эта проповедь, пусть шикарная, устоит перед четырёхминутным гандикапом? — спросил Клод.
— Двух мнений быть не может, — уверенно сказал я. — Когда я говорил о сорока пяти минутах, я преуменьшил. Она продолжалась не меньше пятидесяти.
— Тогда действуй, — согласился Клод.
Вечером я отправился в дом священника и всё устроил. Он был крайне польщён, что все эти годы я помнил его проповедь, и признался, что несколько раз порывался её прочитать, но после короткого раздумья откладывал в сторону, так как находил слишком длинной.
— В наши беспокойные времена, дорогой Вустер, — заявил он, — краткость священного слова становится всё более желанной даже для деревенских прихожан, которые не так заражены духом спешки, как их собратья в метрополии. Я часто спорю с моим племянником, Бейтсом, который замещает моего старого друга Спеттигю в Гэндле-на-Холме. Мой племянник считает, что обращение к пастве должно быть коротким и ясным, не более десяти-двенадцати минут.
— Вы находите проповедь о Братской Любви слишком длинной? — изумлённо спросил я. — Но как же так? Разве она длинная?
— Не менее пятидесяти минут.
— Быть того не может!
— Ваше удивление, дорогой мой Вустер, делает мне честь, которой я, конечно, недостоин. Тем не менее факт остаётся фактом. Вы уверены, что мне не следует опустить несколько абзацев? Может, стоит что-нибудь урезать или сократить? Например, экскурс в семейную жизнь древних ассирийцев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28