Но прежде чем я ушёл, мне было велено развлечь брата с сестрой автомобильной прогулкой сегодня днём. Эго расстроило меня до такой степени, что я решил утешиться единственным пришедшим мне в голову способом. Отправившись к себе, я извлёк из саквояжа кушак и обмотал его вокруг талии. Повернувшись, я увидел вошедшего в номер Дживза, который отшатнулся от меня, как дикий мустанг от наездника.
— Прошу прощенья, сэр, — сказал он приглушённым голосом, — вы ведь не собираетесь в таком виде появиться на людях?
— Ты говоришь о моём кушаке? — небрежно и рассеянно — сами понимаете почему — спросил я. — Ах, да! Конечно, собираюсь!
— Я бы не советовал, сэр. Нет, не советовал бы.
— Почему?
— Вы будете слишком выделяться, сэр.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Я хочу сказать, никто лучше меня не знает, что у Дживза выдающийся ум и всё такое, но, клянусь своими поджилками, душа человека должна принадлежать ему одному и никому другому! В конце концов, нельзя же становиться рабом своего собственного камердинера! К тому же у меня было отвратительное настроение, и только кушак мог как-то его исправить.
— Твоя беда, Дживз, — сурово сказал я, — заключается в том, что ты слишком — как это называется? — слишком изолирован. Тебе никак не понять, что мы не на Пикадилли. На курорте от тебя ждут чего-нибудь яркого, поэтического. Да что там говорить, я только что видел в холле парня в жёлтом вельветовом костюме.
— Тем не менее, сэр…
— Дживз, — твёрдо сказал я. — Моё решение окончательно и бесповоротно. У меня плохое настроение, и я должен его исправить. И вообще, чем он тебе не угодил? Мне кажется, этот кушак в самый раз. В нём что-то есть от идальго. Винцент-и-Бласко как-там-его-дальше. Храбрый, добрый идальго, бьющийся с быком.
— Слушаюсь, сэр, — холодно сказал Дживз.
Ужасно неприятно, сами понимаете. Если меня что и выбивает из колеи, так это домашние сцены, а теперь наши отношения с Дживзом испортились. К тому же благодаря тёте Агате мне как снег на голову свалилась девица Хемингуэй и, должен признаться, я почувствовал, что меня никто не любит.
* * *
Дневная прогулка на автомобиле, как я и ожидал, оказалась нудной дальше некуда. Викарий, не умолкая, нёс какую-то чушь, девушка восхищалась пейзажами, а моя голова, казалось, разболелась от кончиков пальцев до корней волос, причём болела чем выше, тем сильнее. Когда мы вернулись в отель, я пошёл переодеться к обеду, чувствуя себя, как раздавленная жаба. Если б не история с кушаком, я поплакался бы Дживзу в жилетку и рассказал бы ему о всех своих неприятностях. Впрочем, поговорить с ним я всё-таки попытался.
— Послушай, Дживз, — сказал я.
— Сэр?
— Подай мне бренди с содовой.
— Да, сэр.
— Покрепче, Дживз. Поменьше содовой, и не жалей бренди.
— Слушаюсь, сэр.
Сделав несколько глотков, я ожил.
— Дживз, — сказал я.
— Сэр?
— Знаешь, по-моему, я влип.
— Вот как, сэр?
У малого был отсутствующий вид. Он всё ещё не мог забыть о кушаке.
— Да. Влип по уши, — пожаловался я, подавив гордость Вустеров и пытаясь поговорить с ним по душам. — Ты видел девушку, которая повсюду шастает со своим братцем викарием?
— Мисс Хемингуэй, сэр? Да, сэр.
— Тётя Агата хочет, чтобы я на ней женился.
— Вот как, сэр?
— Ну, что скажешь?
— Сэр?
— Я имею в виду, ты ничего не можешь мне посоветовать?
— Нет, сэр.
Он разговаривал со мной таким почтительно-холодным тоном, что я назло ему решил сделать вид, что у меня прекрасное настроение.
— Нет, и не надо, — весело произнёс я. — Тра-ля-ля, как говорят французы!
— Совершенно справедливо, сэр.
Вот так закончился наш разговор.
ГЛАВА 4. Жемчуг — к слезам
Я помню, — должно быть, это было в школе, потому что сейчас я такими глупостями не занимаюсь, — одну поэму, а может, не поэму, о чём-то таком, забыл о чём именно, где, если мне не изменяет память, одна строчка звучала следующим образом: «Мальчишка в постоянном страхе рос, что дверь тюрьмы закроется за ним». Так вот, я это к тому говорю, что в течение последних двух недель оказался в точно таком же положении. Я имею в виду, мне чудилось, что свадебные колокола, звонившие сначала в отдалении, становились громче день ото дня, а я понятия не имел, как мне открутиться от женитьбы. Дживз, несомненно, придумал бы кучу планов один толковее другого за несколько минут, но он всё ещё дулся, а у меня не хватало духу задать вопрос ему в лоб. Я хочу сказать, он прекрасно видел, что его молодой господин попал в переплёт, а если этого было недостаточно, чтобы он позабыл о кушаке, которым я продолжал потрясать Ровиль каждый день, значит, старый феодальный дух умер в груди бессовестного малого, и с этим ничего нельзя было сделать.
Просто чудно, как семейство Хемингуэев в меня вцепилось. Понимаете, я отнюдь не считаю себя каким-то особенным, а многие, не стесняясь, называют меня ослом, но братец с сестричкой, казалось, души во мне не чаяли. По всей видимости, счастье их жизни заключалось именно в том, чтобы постоянно находиться рядом со мной. Я шагу не мог ступить, пропади всё пропадом, чтобы не наткнуться то на одного, то на другую. По правде говоря, у меня вошло в привычку прятаться у себя в номере, когда хотелось хоть немного отдохнуть. Должен вам сказать, что я занимал очень недурные три комнаты с видом на набережную.
Однажды вечером я улизнул в свой номер, уселся у окна и с облечением вздохнул. Тётя Агата навязала мне мисс Хемингуэй с самого утра, и я только что умудрился от неё отделаться. Глядя на освещённую набережную и человечков, спешивших по своим делам (кто в казино, кто в ресторан, а кто ещё куда-нибудь), я почувствовал, что моя тоска уступает место радостному возбуждению. Мне невольно подумалось, как весело я смог бы провести здесь время, если б тётя Агата и её прилипалы отдыхали бы в каком-нибудь другом месте.
Я глубоко вздохнул, и в этот момент в дверь постучали.
— Стучат, Дживз, — сказал я.
— Да, сэр.
Он открыл дверь, и в комнату впорхнули мисс Хемингуэй и её братец. По правде говоря, я совсем не ожидал их увидеть. Уж по крайней мере в моём номере они могли бы оставить меня в покое.
— О, это вы! — воскликнул я.
— Ах, мистер Вустер! — немного задыхаясь, произнесла девица. — Право, не знаю, как и начать.
Только теперь я заметил, что она была явно не в своей тарелке, а её братец выглядел как овца, опечаленная до глубины души.
Я встрепенулся и внимательно посмотрел на обоих. Сначала я решил, что они просто пришли потрепаться, но, видимо, я ошибся. Уж больно встревоженный у них был вид. Впрочем, я всё равно не понял, с какой стати они пришли именно ко мне.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Бедный Сидней… это я во всём виновата… мне нельзя было отпускать его одного… — не совсем внятно высказалась девушка. Она казалась жутко возбуждённой.
В этот момент её братец, хранивший молчание с тех самых пор, как разместил на стуле своё мешковатое пальто и шляпу, слегка кашлянул, совсем как овца, застигнутая туманом на горной вершине.
— Дело в том, мистер Вустер, — сказал он, — что произошло одно печальное, прискорбное событие. Сегодня днём, когда вы гуляли с моей сестрой, у меня выдалось немного свободного времени, и я поддался искушению и — ах! — отправился играть в казино.
Я посмотрел на бедолагу с уважением, которого раньше не испытывал. Должен вам сказать, что проявленный им спортивный дух делал его более человечным в моих глазах. Знай я раньше, что он на такое способен, мы могли бы неплохо провести время.
— Ого! — воскликнул я. — Ну и как, сорвали куш?
Он тяжело вздохнул.
— Если вы спрашиваете, повезло мне или нет, я вынужден ответить отрицательно. Я необдуманно решил, что красный цвет, выпавший семь раз подряд, должен неизбежно смениться чёрным. Я ошибся, мистер Вустер, и потерял то немногое, что имел.
— Не подфартило, — посочувствовал я.
— Я ушёл из казино, — продолжал бедолага, — и вернулся в отель, где случайно встретился с одним из моих прихожан, полковником Музгрэйвом. Я, э-э-э, попросил его дать мне сто фунтов наличными, а взамен выписал чек на мой лондонский банк.
— Ну, тогда всё в порядке, что? — сказал я, надеясь своим весёлым тоном показать бедняге, что нельзя видеть во всём только плохое. — Я имею в виду, вам крупно повезло, что вы встретили знакомого, который вас выручил не сходя с места.
— Напротив, мистер Вустер, мне ужасно не повезло. Я сгораю от стыда, делая это признание, но, получив деньги, я немедленно вернулся в казино н проиграл всю сумму, ошибочно предположив, что на этот раз должен был выпасть чёрный цвет.
— Ого! — повторил я. — Да вы загуляли!
— И самое прискорбное, — продолжал бедняга, — что на моём счету нет ни гроша. Банк не оплатит чек, когда он будет предъявлен.
Должен вам признаться, что хоть я и понимал, что разговор этот затеян с одной целью: вытряхнуть из меня деньги, причём немалые, — мне стало от души жалко несчастного дурачка. По правде говоря, я им немного восхищался. Мне никогда не приходилось встречать среди викариев таких живчиков.
— Полковник Музгрэйв, — сказал он, судорожно сглотнув слюну, — не из тех, кто отнесётся к данному поступку снисходительно. Полковник — человек суровый. Он наверняка доложит о происшедшем моему приходскому священнику. Мой приходской священник — человек суровый. Короче говоря, мистер Вустер, если полковник Музгрэйв предъявит в банке мой чек, меня ждёт крах. А полковник уезжает в Англию сегодня вечером.
Девушка, стоявшая рядом с братцем, жевала платок и судорожно вздыхала, пока он изливал свою душу, но как только викарий закрыл рот, она тут же вскричала:
— Мистер Вустер! Помогите нам, помогите! О, не откажите нам в помощи! Нам так нужны деньги, чтобы забрать чек у полковника Музгрэйва! Он уезжает в девять тридцать! Я была в полном отчаянии, пока не вспомнила о вас и о вашей доброте, мистер Вустер! Вы ведь не откажетесь ссудить Сиднею деньги под залог? — И прежде чем я понял, что она делает, девица открыла сумочку, достала плоский футляр и открыла его.
— Моё жемчужное ожерелье, — пояснила она. — Не знаю, сколько оно стоит… это подарок моего бедного папы…
— …который, увы, покинул нас навек, — вставил братец.
— …но я уверена, его ценность значительно выше, чем требующаяся нам сумма.
Мне стало ужасно неловко. Я почувствовал себя как приказчик в ломбардной лавке, который берёт в заклад вещь, чтобы нажить на ней большие проценты.
— Нет, что вы, знаете ли, — запротестовал я. — Ни к чему это, сами понимаете, и всё такое. Ерунда какая-то. Я с удовольствием ссужу вас деньгами просто так. Кстати, у меня они при себе. К счастью, сегодня утром я снял их со счёта.
И, запустив руку в карман, я достал деньги и положил их на стол. Братец покачал головой.
— Мистер Вустер, — сказал он — мы ценим вашу щедрость и ваше доверие, но мы не можем ими воспользоваться.
— Сидней имеет в виду, — пояснила девушка, — что, по существу, вы ничего о нас не знаете. Вы не должны рисковать, одалживая деньги людям, которые вам практически не знакомы. Если б я не была уверена, что вы отнесётесь к нашему предложению как человек деловой, я никогда не осмелилась бы обратиться к вам за помощью.
— Как вы понимаете, — сказал братец, — мысль о том, чтобы заложить жемчуг какому-нибудь ростовщику, была нам омерзительна.
— Если, соблюдая формальности, вы дадите мне расписку…
— Ох, ну ладно!
Я написал расписку и протянул её мисс Хемингуэй, чувствуя себя как последний болван.
— Вот, возьмите, — смущённо сказал я.
Она выхватила расписку, сунула её к себе в сумочку, сгребла деньги со стола, протянула их братцу, а затем, прежде чем я успел сообразить, что происходит, подбежала ко мне, крепко поцеловала и выскочила из комнаты.
Должен вам честно признаться, у меня отвалилась нижняя челюсть. Я имею в виду, всё случилось так внезапно и неожиданно, в общем, сами понимаете. Ну и девица! Всегда такая спокойная, скромная, и всё такое, уж никак не из тех, что кидаются парням на шею и чмокают их изо всех сил. Как сквозь туман я видел, что в комнате появился Дживз. Он помогал братцу облачиться в пальто, и помнится, я подумал, что только полный болван может нацепить на себя пальто, ничем не отличающееся от обычного мешка. Затем викарий подошёл ко мне и стиснул мою руку.
— Даже не знаю, как вас благодарить, мистер Вустер!
— Ну что вы, не стоит благодарности, знаете ли…
— Вы спасли моё доброе имя. Доброе имя мужчины или женщины, — заявил он, то сжимая, то разжимая мою правую верхнюю конечность, — это сокровище, принадлежащее их бессмертным душам. Тот, кто крадёт мой кошелёк, крадёт ненужный хлам. Сегодня он мой, завтра твой, раб тысяч и тысяч. Но тот, кто ворует моё честное имя, не обогащается сам, а меня делает нищим навек. Я благодарю вас от всего сердца. Спокойной ночи, мистер Вустер.
— Спокойной ночи, старичок, — ошеломлённо произнёс я, не совсем соображая, что говорю. Когда дверь за ним закрылась, я уставился на Дживза и несколько раз моргнул, чтобы рассеять туман перед глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Прошу прощенья, сэр, — сказал он приглушённым голосом, — вы ведь не собираетесь в таком виде появиться на людях?
— Ты говоришь о моём кушаке? — небрежно и рассеянно — сами понимаете почему — спросил я. — Ах, да! Конечно, собираюсь!
— Я бы не советовал, сэр. Нет, не советовал бы.
— Почему?
— Вы будете слишком выделяться, сэр.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Я хочу сказать, никто лучше меня не знает, что у Дживза выдающийся ум и всё такое, но, клянусь своими поджилками, душа человека должна принадлежать ему одному и никому другому! В конце концов, нельзя же становиться рабом своего собственного камердинера! К тому же у меня было отвратительное настроение, и только кушак мог как-то его исправить.
— Твоя беда, Дживз, — сурово сказал я, — заключается в том, что ты слишком — как это называется? — слишком изолирован. Тебе никак не понять, что мы не на Пикадилли. На курорте от тебя ждут чего-нибудь яркого, поэтического. Да что там говорить, я только что видел в холле парня в жёлтом вельветовом костюме.
— Тем не менее, сэр…
— Дживз, — твёрдо сказал я. — Моё решение окончательно и бесповоротно. У меня плохое настроение, и я должен его исправить. И вообще, чем он тебе не угодил? Мне кажется, этот кушак в самый раз. В нём что-то есть от идальго. Винцент-и-Бласко как-там-его-дальше. Храбрый, добрый идальго, бьющийся с быком.
— Слушаюсь, сэр, — холодно сказал Дживз.
Ужасно неприятно, сами понимаете. Если меня что и выбивает из колеи, так это домашние сцены, а теперь наши отношения с Дживзом испортились. К тому же благодаря тёте Агате мне как снег на голову свалилась девица Хемингуэй и, должен признаться, я почувствовал, что меня никто не любит.
* * *
Дневная прогулка на автомобиле, как я и ожидал, оказалась нудной дальше некуда. Викарий, не умолкая, нёс какую-то чушь, девушка восхищалась пейзажами, а моя голова, казалось, разболелась от кончиков пальцев до корней волос, причём болела чем выше, тем сильнее. Когда мы вернулись в отель, я пошёл переодеться к обеду, чувствуя себя, как раздавленная жаба. Если б не история с кушаком, я поплакался бы Дживзу в жилетку и рассказал бы ему о всех своих неприятностях. Впрочем, поговорить с ним я всё-таки попытался.
— Послушай, Дживз, — сказал я.
— Сэр?
— Подай мне бренди с содовой.
— Да, сэр.
— Покрепче, Дживз. Поменьше содовой, и не жалей бренди.
— Слушаюсь, сэр.
Сделав несколько глотков, я ожил.
— Дживз, — сказал я.
— Сэр?
— Знаешь, по-моему, я влип.
— Вот как, сэр?
У малого был отсутствующий вид. Он всё ещё не мог забыть о кушаке.
— Да. Влип по уши, — пожаловался я, подавив гордость Вустеров и пытаясь поговорить с ним по душам. — Ты видел девушку, которая повсюду шастает со своим братцем викарием?
— Мисс Хемингуэй, сэр? Да, сэр.
— Тётя Агата хочет, чтобы я на ней женился.
— Вот как, сэр?
— Ну, что скажешь?
— Сэр?
— Я имею в виду, ты ничего не можешь мне посоветовать?
— Нет, сэр.
Он разговаривал со мной таким почтительно-холодным тоном, что я назло ему решил сделать вид, что у меня прекрасное настроение.
— Нет, и не надо, — весело произнёс я. — Тра-ля-ля, как говорят французы!
— Совершенно справедливо, сэр.
Вот так закончился наш разговор.
ГЛАВА 4. Жемчуг — к слезам
Я помню, — должно быть, это было в школе, потому что сейчас я такими глупостями не занимаюсь, — одну поэму, а может, не поэму, о чём-то таком, забыл о чём именно, где, если мне не изменяет память, одна строчка звучала следующим образом: «Мальчишка в постоянном страхе рос, что дверь тюрьмы закроется за ним». Так вот, я это к тому говорю, что в течение последних двух недель оказался в точно таком же положении. Я имею в виду, мне чудилось, что свадебные колокола, звонившие сначала в отдалении, становились громче день ото дня, а я понятия не имел, как мне открутиться от женитьбы. Дживз, несомненно, придумал бы кучу планов один толковее другого за несколько минут, но он всё ещё дулся, а у меня не хватало духу задать вопрос ему в лоб. Я хочу сказать, он прекрасно видел, что его молодой господин попал в переплёт, а если этого было недостаточно, чтобы он позабыл о кушаке, которым я продолжал потрясать Ровиль каждый день, значит, старый феодальный дух умер в груди бессовестного малого, и с этим ничего нельзя было сделать.
Просто чудно, как семейство Хемингуэев в меня вцепилось. Понимаете, я отнюдь не считаю себя каким-то особенным, а многие, не стесняясь, называют меня ослом, но братец с сестричкой, казалось, души во мне не чаяли. По всей видимости, счастье их жизни заключалось именно в том, чтобы постоянно находиться рядом со мной. Я шагу не мог ступить, пропади всё пропадом, чтобы не наткнуться то на одного, то на другую. По правде говоря, у меня вошло в привычку прятаться у себя в номере, когда хотелось хоть немного отдохнуть. Должен вам сказать, что я занимал очень недурные три комнаты с видом на набережную.
Однажды вечером я улизнул в свой номер, уселся у окна и с облечением вздохнул. Тётя Агата навязала мне мисс Хемингуэй с самого утра, и я только что умудрился от неё отделаться. Глядя на освещённую набережную и человечков, спешивших по своим делам (кто в казино, кто в ресторан, а кто ещё куда-нибудь), я почувствовал, что моя тоска уступает место радостному возбуждению. Мне невольно подумалось, как весело я смог бы провести здесь время, если б тётя Агата и её прилипалы отдыхали бы в каком-нибудь другом месте.
Я глубоко вздохнул, и в этот момент в дверь постучали.
— Стучат, Дживз, — сказал я.
— Да, сэр.
Он открыл дверь, и в комнату впорхнули мисс Хемингуэй и её братец. По правде говоря, я совсем не ожидал их увидеть. Уж по крайней мере в моём номере они могли бы оставить меня в покое.
— О, это вы! — воскликнул я.
— Ах, мистер Вустер! — немного задыхаясь, произнесла девица. — Право, не знаю, как и начать.
Только теперь я заметил, что она была явно не в своей тарелке, а её братец выглядел как овца, опечаленная до глубины души.
Я встрепенулся и внимательно посмотрел на обоих. Сначала я решил, что они просто пришли потрепаться, но, видимо, я ошибся. Уж больно встревоженный у них был вид. Впрочем, я всё равно не понял, с какой стати они пришли именно ко мне.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Бедный Сидней… это я во всём виновата… мне нельзя было отпускать его одного… — не совсем внятно высказалась девушка. Она казалась жутко возбуждённой.
В этот момент её братец, хранивший молчание с тех самых пор, как разместил на стуле своё мешковатое пальто и шляпу, слегка кашлянул, совсем как овца, застигнутая туманом на горной вершине.
— Дело в том, мистер Вустер, — сказал он, — что произошло одно печальное, прискорбное событие. Сегодня днём, когда вы гуляли с моей сестрой, у меня выдалось немного свободного времени, и я поддался искушению и — ах! — отправился играть в казино.
Я посмотрел на бедолагу с уважением, которого раньше не испытывал. Должен вам сказать, что проявленный им спортивный дух делал его более человечным в моих глазах. Знай я раньше, что он на такое способен, мы могли бы неплохо провести время.
— Ого! — воскликнул я. — Ну и как, сорвали куш?
Он тяжело вздохнул.
— Если вы спрашиваете, повезло мне или нет, я вынужден ответить отрицательно. Я необдуманно решил, что красный цвет, выпавший семь раз подряд, должен неизбежно смениться чёрным. Я ошибся, мистер Вустер, и потерял то немногое, что имел.
— Не подфартило, — посочувствовал я.
— Я ушёл из казино, — продолжал бедолага, — и вернулся в отель, где случайно встретился с одним из моих прихожан, полковником Музгрэйвом. Я, э-э-э, попросил его дать мне сто фунтов наличными, а взамен выписал чек на мой лондонский банк.
— Ну, тогда всё в порядке, что? — сказал я, надеясь своим весёлым тоном показать бедняге, что нельзя видеть во всём только плохое. — Я имею в виду, вам крупно повезло, что вы встретили знакомого, который вас выручил не сходя с места.
— Напротив, мистер Вустер, мне ужасно не повезло. Я сгораю от стыда, делая это признание, но, получив деньги, я немедленно вернулся в казино н проиграл всю сумму, ошибочно предположив, что на этот раз должен был выпасть чёрный цвет.
— Ого! — повторил я. — Да вы загуляли!
— И самое прискорбное, — продолжал бедняга, — что на моём счету нет ни гроша. Банк не оплатит чек, когда он будет предъявлен.
Должен вам признаться, что хоть я и понимал, что разговор этот затеян с одной целью: вытряхнуть из меня деньги, причём немалые, — мне стало от души жалко несчастного дурачка. По правде говоря, я им немного восхищался. Мне никогда не приходилось встречать среди викариев таких живчиков.
— Полковник Музгрэйв, — сказал он, судорожно сглотнув слюну, — не из тех, кто отнесётся к данному поступку снисходительно. Полковник — человек суровый. Он наверняка доложит о происшедшем моему приходскому священнику. Мой приходской священник — человек суровый. Короче говоря, мистер Вустер, если полковник Музгрэйв предъявит в банке мой чек, меня ждёт крах. А полковник уезжает в Англию сегодня вечером.
Девушка, стоявшая рядом с братцем, жевала платок и судорожно вздыхала, пока он изливал свою душу, но как только викарий закрыл рот, она тут же вскричала:
— Мистер Вустер! Помогите нам, помогите! О, не откажите нам в помощи! Нам так нужны деньги, чтобы забрать чек у полковника Музгрэйва! Он уезжает в девять тридцать! Я была в полном отчаянии, пока не вспомнила о вас и о вашей доброте, мистер Вустер! Вы ведь не откажетесь ссудить Сиднею деньги под залог? — И прежде чем я понял, что она делает, девица открыла сумочку, достала плоский футляр и открыла его.
— Моё жемчужное ожерелье, — пояснила она. — Не знаю, сколько оно стоит… это подарок моего бедного папы…
— …который, увы, покинул нас навек, — вставил братец.
— …но я уверена, его ценность значительно выше, чем требующаяся нам сумма.
Мне стало ужасно неловко. Я почувствовал себя как приказчик в ломбардной лавке, который берёт в заклад вещь, чтобы нажить на ней большие проценты.
— Нет, что вы, знаете ли, — запротестовал я. — Ни к чему это, сами понимаете, и всё такое. Ерунда какая-то. Я с удовольствием ссужу вас деньгами просто так. Кстати, у меня они при себе. К счастью, сегодня утром я снял их со счёта.
И, запустив руку в карман, я достал деньги и положил их на стол. Братец покачал головой.
— Мистер Вустер, — сказал он — мы ценим вашу щедрость и ваше доверие, но мы не можем ими воспользоваться.
— Сидней имеет в виду, — пояснила девушка, — что, по существу, вы ничего о нас не знаете. Вы не должны рисковать, одалживая деньги людям, которые вам практически не знакомы. Если б я не была уверена, что вы отнесётесь к нашему предложению как человек деловой, я никогда не осмелилась бы обратиться к вам за помощью.
— Как вы понимаете, — сказал братец, — мысль о том, чтобы заложить жемчуг какому-нибудь ростовщику, была нам омерзительна.
— Если, соблюдая формальности, вы дадите мне расписку…
— Ох, ну ладно!
Я написал расписку и протянул её мисс Хемингуэй, чувствуя себя как последний болван.
— Вот, возьмите, — смущённо сказал я.
Она выхватила расписку, сунула её к себе в сумочку, сгребла деньги со стола, протянула их братцу, а затем, прежде чем я успел сообразить, что происходит, подбежала ко мне, крепко поцеловала и выскочила из комнаты.
Должен вам честно признаться, у меня отвалилась нижняя челюсть. Я имею в виду, всё случилось так внезапно и неожиданно, в общем, сами понимаете. Ну и девица! Всегда такая спокойная, скромная, и всё такое, уж никак не из тех, что кидаются парням на шею и чмокают их изо всех сил. Как сквозь туман я видел, что в комнате появился Дживз. Он помогал братцу облачиться в пальто, и помнится, я подумал, что только полный болван может нацепить на себя пальто, ничем не отличающееся от обычного мешка. Затем викарий подошёл ко мне и стиснул мою руку.
— Даже не знаю, как вас благодарить, мистер Вустер!
— Ну что вы, не стоит благодарности, знаете ли…
— Вы спасли моё доброе имя. Доброе имя мужчины или женщины, — заявил он, то сжимая, то разжимая мою правую верхнюю конечность, — это сокровище, принадлежащее их бессмертным душам. Тот, кто крадёт мой кошелёк, крадёт ненужный хлам. Сегодня он мой, завтра твой, раб тысяч и тысяч. Но тот, кто ворует моё честное имя, не обогащается сам, а меня делает нищим навек. Я благодарю вас от всего сердца. Спокойной ночи, мистер Вустер.
— Спокойной ночи, старичок, — ошеломлённо произнёс я, не совсем соображая, что говорю. Когда дверь за ним закрылась, я уставился на Дживза и несколько раз моргнул, чтобы рассеять туман перед глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28