Говорится и о том, что трубки хвоста личинки удивительно похожи на водолазные шланги — они не сминаются благодаря спиральной кромке, скрепляющей их цилиндрическую форму».
«Совпадение! — думаю я. — Вряд ли изобретатель скафандра обращался за советом к личинке».
На долгие десятилетия потонул Думчев в Стране Дремучих Трав, потонул в своих наблюдениях. А жизнь шла. Каждый изобретатель, создавая свое творение, учитывал поиски других, обменивался опытом с другими людьми, изучал достижения науки и техники. А Думчев требует: человек, учись у насекомых!
Да, да! «Учись у паука! — утверждает он в этом конспекте. — Учись постройке мостов, учись новому способу изготовления нитей у… паука!»
Я пытался разобраться в этих тезисах Думчева.
«Паук учит строить мост без быков, — пишет Думчев. — Такой мост недорог и прочен. Мост на цепях».
Странное предложение! Ведь люди уже давно строят цепные мосты. Без подсказа паука.
Правда, в одном справочнике я отыскал заметку, которую легко можно было принять за шутку: будто действительно первый строитель висячего моста обратил внимание на паутину, протянутую через дорожку сада, по которому он гулял в ясный осенний день. Ему и пришла в голову мысль: не построить ли мост на железных цепях?
Думчев пишет:
«Еще в семнадцатом веке люди пытались использовать паутину для изготовления тканей. Не в этом, конечно, дело: из паутины одежды не сделаешь. Но заимствуйте у паука самый способ приготовления нитей!»
Дальше Думчев предлагал изобретателям повторить тот самый процесс получения нити, который я наблюдал, когда попал в паутину.
Я заглянул в энциклопедию и отметил на полях конспекта Думчева:
«Запоздалое предложение! В 1890 году уже была пущена первая фабрика искусственного шелка».
Отмечая это на полях, я заинтересовался технологией самого процесса производства искусственного шелка. И пришел к заключению, что сопоставление паука, или живой машины, с вискозной машиной довольно любопытно.
У паука капельки клейкой жидкости, выходя из трубочек на бородавках, застывают в воздухе и превращаются в нить паутины.
Повторяет ли этот процесс прядения паутины машина? В машине жидкий раствор выдавливается из тонких капиллярных трубочек — фильер — и сразу в воздухе превращается в шелковые нити.
Увлекшись, я попытался точнее сопоставить эти два процесса и записал:
«Прядильная машина и паук!
У паука — паутинная бородавка, железа. Она когда-то мне представлялась огромным наростом, из которого торчат короткие прядильные трубочки. На концах этих трубочек находятся выводные протоки паутинных выделительных желез.
У машины — прядильный раствор, подающийся под давлением в тридцать — сорок атмосфер в трубопровод, выдавливается из фильер — тончайших трубочек — с отверстием от 0,05 до 0,1 миллиметра. Иногда отдельные трубочки заменены одной, на которой надет платиновый колпачок со многими отверстиями (больше пятидесяти). У паука — клейкая масса, выделяемая в виде отдельных ниточек, слипается на воздухе в одну крепкую нить.
У машины — выдавленный прядильный раствор затвердевает на воздухе в тонкую нить и наматывается на шпульку (сухой способ).
У паука — задняя пара ножек тянет за собой паутину, не давая ей приклеиваться к посторонним предметам. У машины — полученная нить направляется на шпульку особым эмалированным острием.
Соединение нескольких нитей в одну происходит при помощи небольших эмалированных вилок.
Да! Но этот способ производства искусственного шелка устарел. Есть множество технических новшеств. Прядильный раствор после выдавливания проходит через специальную жидкость — восстановительную ванну — и, в дальнейшем затвердевая, наматывается. Таким образом, машина, созданная человеком, давно перегнала паука! И все меньше и меньше процесс производства искусственного шелка походит на процесс прядения паука».
Но почему вдруг стало тихо в саду? Не слышно голосов. Ветер перелистывает книги и справочники.
На небе быстрые дымчатые облака плывут, сливаются. И вот уже темная туча застилает небо и низко ползет над землей.
Стало холодно и ветрено. Пора уходить… В номере гостиницы я дочитал конспект Думчева. Здесь уже были более чем неожиданные и весьма странные положения и утверждения.
История человеческого оружия начинается, по мнению Думчева, в Стране Дремучих Трав. Древний человек якобы заимствовал свое оружие у насекомых.
Чтобы это доказать, Думчев устанавливает, что все виды своего вооружения человек некогда изготовил по двум принципам: по принципу режущей плоскости и по принципу острого клина.
Челюсти насекомых с зазубренными краями (принцип режущей плоскости) подсказали человеку изготовление ножа, меча и сабли. Рогач-олень — копье и кинжал (принцип острого клина).
Бронзовке, говорит дальше Думчев, не страшны пчелы. Пусть жалят: ее твердый хитиновый покров неуязвим!
Человек это увидел, учел и изготовил щит, предохраняющий от ударов копья. Бронзовка подсказала человеку: создавай себе такую броню, как у меня!
«Странное утверждение, — записал я тут же на полях. — Никогда, ни при раскопках, ни в пещерных и наскальных рисунках первобытного человека, не найдено ни следа, ни намека, ни указания на то, что первобытный человек обращался за подсказом к миру насекомых.
Первичное орудие — ручной топор, или рубило, грубо обитый камень, лук, стрелы — все это никак не связывается с «техникой» в мире животных.
В конспекте Думчев рассказывает, как насекомое тащит, толкает, передвигает груз, во много раз превышающий вес его тела. Он говорит о роющих, скребущих, режущих, хватающих приспособлениях насекомых. Вот это, пожалуй, интересно…
Я читаю дальше — о выносливости насекомых.
Обитатели Страны Дремучих Трав могут жить без пищи месяцами, замирать на годы. Паук-крестовик ткет свою паутину длиной семьдесят два метра, не принимая никакой пищи, а если добыча не попадается в эту сеть, он плетет в другом месте новую.
Грустно и тяжело читать этот конспект будущего труда Думчева, — труда, на который уже потрачены десятки лет жизни в Стране Дремучих Трав и еще уйдут годы и годы. Вот настанет час — труд будет закончен, и станет тогда ясно: в основе его лежит идея совершенно произвольная, случайная и просто смешная: «Человек, учись технике у насекомого!»
Все советы и «откровения» Думчева запоздали!
Конспект заканчивался таким же необычным обращением, как и начинался:
«Ученые! Не на папирусах и не на пергаментах вы сегодня пишете свои труды, а на бумаге из древесной массы. Не забывайте: бумажные осы подсказали человечеству, что бумагу можно готовить из древесных волокон. И с этого дня великая экономия в расходовании средств на бумагу многократно увеличила распространение науки и знаний».

Неожиданный визит
Как! Все тайны Страны Дремучих Трав, покровы с которых сорвал Думчев, все загадки инстинктов обитателей этой страны, которые он разгадал, все открытия, которые он сделал, все это предстало предо мной в виде убогого перечня на тему: «Человек, учись технике у насекомых»?
Что случилось? Я видел, как много Думчев открыл, изобрел в Стране Дремучих Трав. Я сам убедился, что много нового он может сказать людям. Я был свидетелем, как подчинил он разуму человека инстинкты обитателей этой страны. И все это словно исчезло. В своем конспекте Думчев — покорный раб каких-то случайных знаний. Я вспоминаю смятение его, когда он мне сказал: «Тысячи вариантов конспекта у меня в голове, и все одинаково важны». И он все откладывал, откладывал… Не сумел отличить главного от второстепенного. И не Думчев выбрал проект, а один из проектов — самый случайный — овладел воображением Думчева, покорил его.
Видно, все дело в том, что е дни одиночества в Стране Дремучих Трав Думчев тысячи и тысячи раз готовился к разговору с людьми и создавал в своем воображении проекты, варианты, новые и новые редакции этого разговора. И вот невысказанные варианты и варианты вариантов множились, стали душить его. Чем больше он молчал, тем меньше мог разобраться и отобрать главное, что нашел в Стране Трав. Все открытия и наблюдения были ему одинаково дороги и значительны.
Варианты подчинили себе мысль человека.
И вот вместо хватающей за душу симфонии мы слышим несколько бессвязных тактов.
«Конспект ошибок»! Я написал эти слова на обложке рукописи Думчева.
Горечь! Грусть!
Довольно! Пора уезжать! Я начал снова укладывать чемодан. Конечно, Думчев — бесстрашный путешественник по неизвестной стране — сам заблудился в дремучем лесу своих находок, открытий, замыслов и предположений.
Вот уже вечереет… Не закрылась ли библиотека? Надо успеть сдать книги. Переложу вещи потом.
Я вышел из гостиницы, а рукопись оставил на столе.
Рассеянность? Недосмотр? Поспешность? Не все ли равно? Но беда случилась только потому, что конспект со своими пометками я оставил на столе, а сам ушел в библиотеку.
Чуть моросил дождик. Людей на улице не было видно. Небо заволокло густыми серыми облаками. Было сыро и ветрено. Безотрадные, унылые мысли не оставляли меня.
Что я напишу Думчеву из Москвы? Сдать его рукопись в редакцию? Но в пей нет открытий. Ах, зачем я, не подумав, в горячем порыве сердца обнадежил, воодушевил Думчева? Зачем вызвался отвезти в журнал его заявку? Думчев мне поверил. Он верит, что перевернет науку своими открытиями. А рукопись из редакции ему вернут. Может быть, напишут: «У вас есть интересные сопоставления форм инстинкта в мире насекомых с техникой, создаваемой умом человека. Вместо того чтобы открывать давно открытое, напишите увлекательную книжку для детей».
Я вспомнил рассказ одного писателя о старике с большой седой головой и лицом цвета пергамента. Этот старик когда-то бродил по захолустному городку и десятки лет пытался всем доказать, что он открыл какие-то совсем новые приемы и методы исчислений. Но его никто не слушал. Однажды приезжий студент-математик взял его записи и увидел, что старик «открыл» давным-давно открытую таблицу логарифмов.
Старик не без труда убедился в правильности слов студента. Долго благодарил его и ушел к себе домой. В тот же день его нашли мертвым. Вот история старика.
Было уже совсем темно. Я сдал книги и вышел из библиотеки. Низкие тучи висели на небе. Одинокими показались мне огни фонарей на улице.
С грустным чувством спускался я с высокого мокрого, скользкого крыльца библиотеки. До гостиницы оставалось пройти квартала два и переулок. Потом я узнал; в этот же час Думчев спешил ко мне — спешил радостный и счастливый. Но мы разминулись.
Думчев не застал меня в гостинице. И случилось то, чего я не ждал и не предполагал.
От Булай я узнал все, что произошло с Думчевым в этот день.
После обеда Сергей Сергеевич, сопровождаемый, как обычно, Полиной Александровной, вышел из дома и, проходя мимо нового здания школы, остановился. Сюда подъехала грузовая машина, свежевыкрашенная, убранная ветками зелени. На крыльцо выбежали ребята с веселыми криками, шумным смехом:
— За нами приехали! За нами! В поход!
И на лице Булай, когда она рассказывала об этом, выразилось крайнее недоумение:
— Почему Сергей Сергеевич остановился? Все смотрит, смотрит и не может насмотреться. Точно никогда не видел, как пионеры уезжают в лагеря.
Тут надо сказать, что Полина Александровна так еще и не узнала, откуда прибыл Сергей Сергеевич. Она не хотела тревожить его расспросами. А я так и не успел и не знал, как ей рассказать об этом.
Сергей Сергеевич увидел, как высокая белокурая девушка спустилась с крыльца и скомандовала:
— Смирно! К выносу знамени приготовьсь!
И, когда мимо затихших ребят, быстро построившихся в линейку и взметнувших руки в салюте, под звуки двух фанфар и маленького барабана стали проносить знамя, трепещущее красное знамя с золотыми буквами, лицо Сергея Сергеевича выражало почти восторг.
Он вглядывался в глаза ребят — серые, голубые, карие, черные глаза, такие лучистые, бойкие, блестящие. Эти глаза гордо и строго провожали свое пионерское знамя.
Потом знамя водрузили на машину, и сразу все смешалось, зашумело, засмеялось. Ребята, обгоняя и опережая друг друга, кто как мог со всех сторон взбирались на машину. Шофер стал подсаживать младших.
Но одна девочка, совсем маленькая, крикнула:
— Я сама! Я сама!
Она быстро, цепко и ловко взобралась на колесо, перегнулась через борт — отлетели в сторону две косички и синенькая в складочку юбочка. Девочка прыгнула, села на скамейку рядом с фанфаристом и горделиво посмотрела на ребят.
Тут уж Сергей Сергеевич не выдержал — он сам засмеялся и замахал ребятам.
Шофер посигналил. Ребята запели песню. Машина скрылась за поворотом.
Потом Думчев пошел домой. Всю дорогу он молчал. На этот раз даже сам с собой не разговаривал, хотя был взволнован.
Молча он прошел в лабораторию, заперся.
Потом неожиданно спустился со своей башенки и сказал Полине Александровне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44