А все началось с того, что, собирая грибы вблизи железнодорожной насыпи, доктор наткнулся на компьютерную дискету, а на ней... Впрочем, не будем пересказывать события, а отошлем читателей к книге «Искусство наступать на швабру» и к ее первой главе — «Полет над гнездом ласточки».
— Сейчас профессор как раз готовится к лекции, — продолжала Хелена, пока они не спеша шли к Дому культуры, который, как и все в Кислоярске, находился неподалеку. — А вообще-то это, конечно, безобразие — мы узнаем о своей истории от человека, приехавшего к нам из-за тридевяти земель. Увы — мы ленивы и нелюбопытны, как сказано уже давно и не мною...
— Ну, к вам-то это не относится, — возразил доктор. — Ваши труды по истории здешних мест — святое дело, которое непременно оценят если не современники, то потомки.
— Так я же не гоняюсь за славой, — скромно заметила Хелена. — Просто занимаюсь тем, что мне кажется интересным и важным...
За этими разговорами они подошли к городскому Дому культуры — весьма убогому и давно не ремонтированному зданию, внешний вид которого являл собою яркий пример отношения городских властей к культуре. Прямо к дверям прозрачной изолентой была приклеена рукописная афишка о предстоящей лекции, которую внимательно изучал очень молодой человек в потертых джинсах и с длинными вьющимися волосами.
— Ну вот, хоть кто-то заинтересовался нашей историей, — сказал Серапионыч. Юноша обернулся, и доктор узнал в нем поэта Ивана Покровского, с которым был давно знаком, но ближе сошелся лишь в последние годы.
— Здравствуйте, Ваня, очень рад вас видеть, — приветливо заговорил доктор, не совсем, правда, уверенный, что уже знавал Покровского в том году, в который нечаянно угодил. — Я тут сейчас заглянул в «Овцу» на поэтическое сборище, но вас там не застал...
— А я туда, знаете, не хожу, — задумчиво ответил Иван Покровский. — Ибо не чувствую там присутствия истинной поэзии. Суета сует и томление духа.
— Скорее, плоти, — ввернула Хелена, которая иногда бывала довольно язвительной. Вспомнив похотливые взоры, которые на него бросали как Софья Кассирова, так и Александр Мешковский, доктор вполне согласился с этим уточнением.
— Вот думаю, не сходить ли на лекцию, — развел руками Покровский. — Как вы думаете, имеет ли смысл?
— Ну конечно же, имеет! — с жаром подхватила Хелена. — А теперь идемте с нами, я вас тоже познакомлю с профессором.
— А удобно ли? — засомневался юный поэт.
— Конечно, удобно, — заверила его, а заодно и Серапионыча, госпожа Хелена. — Дмитрий Степаныч и сам охоч до простого человеческого общения.
Пройдя через вестибюль, являющий собою такое же запустение, как и внешний вид здания, Хелена и ее спутники очутились в зрительном зале, где на сцене суетился, развешивая наглядные материалы, моложавый энергичный человек в замшевой куртке и немного мешковатых брюках. Ему помогал парень, которого Серапионыч тут же узнал.
— Рыжий... — прошептал доктор. Стало быть, это было правдой: Рыжий, он же Толя Веревкин, действительно находился в Кислоярске именно в эти же дни. А случайно или нет — уже другой вопрос.
— Хеленочка! — радостно закричал через весь зал профессор Кунгурцев. — Как хорошо, что вы пришли: я должен кое-что уточнить, а вы у меня — главный консультант.
— Обычно уточнения заканчиваются тем, что у вас все правильно, и мои консультации ни к чему, — с улыбкой возразила Хелена.
— Ну, это старинный спор историков между собою, — профессор подошел к Хелене и галантно поцеловал ей ручку. — Но вы, я вижу, не одни?
— Да, со мною представители нашей Кислоярской интеллигенции, — ответила Хелена. — Тоже интересуются историей родного края. Владлен Серапионыч, врач. — (Специализацию доктора она уточнять не стала). — Иван Покровский, поэт.
— Кунгурцев, — представился профессор, благожелательно протягивая руку новым знакомым. И обернулся к сцене: — Толя, чего ты там делаешь вид, будто что-то делаешь, давай к нам. Это мой помощник, Анатолий Веревкин. Тот блудный студент, из-за коего ваша милиция три дня на ушах стояла.
— Уважаемый Дмитрий Степаныч, я давно наслышан о ваших исследованиях, — заговорил Серапионыч, — но, увы, сам побывать на лекции не смогу. Не могли бы вы хотя бы в двух словах поделиться, о чем пойдет речь?
Профессор проницательно посмотрел на Серапионыча:
— Если в двух словах — то об истории Кислоярщины. Обо всем этом, — Кунгурцев широким движением обвел наглядные пособия, теперь уже заполонившие собой чуть не всю сцену. — Об этом — но и не об этом. Не о черепках, которые мы выкапываем из земли, пронумеровываем и по описи сдаем в музей. А о том, что скрывается за ними, о той неведомой жизни, что протекала, а то и бурлила не где-то в древнем Риме, или на брегах Нила, а здесь, на этом самом месте, где мы с вами теперь стоим и разговариваем.
Но тут произошло нечто неожиданное — Иван Покровский, только что внимавший вдохновенной речи Кунгурцева, пошатнулся и, схватившись за грудь, стал медленно оседать. Серапионыч подхватил его и усадил на кресло в первом ряду.
— Ничего, ничего, все в порядке, — отвечал доктор на немой вопрос окружающих. — Обморок, обычное дело у наших молодых поэтов.
Это происшествие показалось Серапионычу довольно странным — за долгие годы знакомства он никгода не замечал за Покровским никаких серьезных недомоганий, не говоря уж о внезапных потерях сознания. Но так как Иван не подавал признаков жизни, доктор достал скляночку, отвинтил крышечку и поднес ее к носу пациента. Юноша открыл глаза, потом резко вскочил — на непривычного человека даже запах докторского эликсира нередко оказывал самое радикальное действие.
— Простите, я сам не понял, что со мною случилось, — виновато проговорил Иван Покровский. — Как будто весь мир сжался в одну точку, а потом передо мной поплыли какие-то видения, одно прекраснее другого, но какими они были, я теперь даже не могу вспомнить...
Доктор внимательно слушал, но, мельком оглядев остальных, заметил, что Хелена бледна, как мел, а выражение лица у профессора Кунгурцева как-то странно изменилось. Что выражало лицо Толи Веревкина доктор не увидел, так как в это время он склонился над диапроектором и старательно что-то там поправлял.
— А вы знаете, нечто похожее только что случилось и со мною, — не без некоторых колебаний призналась Хелена. — Нет-нет, мир в точку не сжимался, а вот видение было. Хотя и не столь прекрасное, как у вас, Ваня, но по-своему знаменательное. Словно я иду по дороге, и дорога раздваивается, а я продолжаю идти сразу по обоим. То есть по обеим.
— И куда они вели, обе эти дороги? — явно скрывая волнение, спросил Веревкин. При этом он продолжал возиться с аппаратурой.
— Увы, — вздохнула Хелена. — Видение исчезло так же быстро, как возникло.
— В таком случае я тоже должен признаться, что испытал какие-то странные ощущения, — сказал Кунгурцев. — Да нет, не то чтобы виденья, а скорее — предчувствия. Даже не понял, предчувствия чего — это длилось мгновение, не больше... Толя, — обратился он к студенту, — а ты как?
— Тоже ощущал, — нехотя буркнул Веревкин, не отрываясь от проектора.
— И что ощущал? — не отступался профессор.
— Не помню, — ответил Толя. А доктор подумал, что он просто по каким-то причинам не хочет распространяться о своих ощущениях.
— Странно, что бы это значило? — задалась вполне закономерным вопросом Хелена. — Неужто мы соприкоснулись с чем-то таким, что неподвластно современной науке?
— Думаю, что как раз наоборот, — возразил доктор. — Неподалеку от Кислоярска, в Островограде, имеется опытный реактор, на котором экспериментируют ученые-ядерщики. Может, это как-то взаимосвязано?
— Владлен Серапионыч, а сами-то вы что чувствовали? — вдруг спросила Хелена.
— Я? — глянул на нее доктор. — Я-то как раз ничего не чувствовал, и это весьма странно.
— А по-моему, ничего странного, — вновь вступил в беседу Иван Покровский. — Доктор бросился мне на помощь и если даже что-то и ощущал, то просто ничего не заметил. — С этими словами юный поэт осторожно поднялся с кресла и сделал несколько шагов вдоль сцены. — Извините, Дмитрий Степаныч, из-за меня вы прервали вашу увлекательную речь...
— Ну, какая там речь, — засмеялся Кунгурцев. — Настоящая речь будет вечером. А сейчас я просто хотел сказать, что не надо смотреть на историю, как на что-то мертвое, давно ушедшее. Наше прошлое продолжает жить рядом с нами и воздействовать на нас, хотя мы этого и не осознаем. Точнее, не хотим сознавать... — Кунгурцев проницательно глянул на Серапионыча. — У меня такое ощущение, любезнейший доктор, что вы со мною не вполне согласны?
Серапионыч снял пенсне, не спеша протер его платочком и водрузил на прежнее место:
— Я догадываюсь, Дмитрий Степаныч, к чему вы клоните. Согласен ли я с вами? Знаете, и да, и нет. Историческая память, самосознание — все это, конечно, очень хорошо, но... Как бы вам сказать? Хорошо в идеале, а действительность — она ох как далека от идеала.
— Что вы имеете в виду? — удивился Кунгурцев.
— К примеру, на основе археологических находок и документальных свидетельств некий ученый муж доказывает, что когда-то в прошлом — тысячу ли, пятьдесят лет назад — произошла большая несправедливость. Для него это исторический факт, не более. Но когда уже другие люди используют его выводы, чтобы, как им кажется, восстановить историческую справедливость, то это неизбежно приводит к новым несправедливостям, а то и настоящим бедам. Патриотизм — это очень хорошо, но отчего он так часто становится последним прибежищем негодяев?
— Ну, Владлен Серапионыч, по-моему, вы сильно сгущаете краски, — примирительно сказала Хелена. — Послушать вас, так все исторические исследования нужно свернуть, а учебники истории превратить в сухое перечисление имен и дат.
— А вот этого я не говорил, — несколько натянуто рассмеялся доктор. — Я другое хотел сказать. Вот у нас, у эскулапов, есть принцип: не навреди. Хотя, конечно, собственно к моей специальности это не очень относится... Да. И мне кажется, что он не менее актуален и для других профессий. И историков в том числе.
— Что ж, с этим трудно спорить... А что на данный счет думает наша молодежь? — Профессор обернулся к Ивану Покровскому и Толе Веревкину. Студенту явно не хотелось вступать в спор, но вызов был брошен, и уклоняться он не стал:
— История — это не только прошлое, но и настоящее, и будущее. Каждый из нас — творец истории, в том числе и сами историки. Но я считаю, что полезны лишь те истины, которые ведут к прогрессу. Общественному, научно-техническому — все равно какому.
— Смотря что понимать под прогрессом, — тихим голосом и не очень уверенно проговорил Иван Покровский. — Если железной рукой в светлое будущее, или как в Китае — миллион погибнет, зато остальные будут жить счастливо — то я против такого прогресса.
— Ну, я же не призываю к чему-то подобному, — возразил Толя Веревкин, — но если бы мы стали впадать в противоположную крайность, то до сих пор, извините, лаптями бы щи хлебали.
— Да, но как удержаться на среднем пути? — встрял Серапионыч. — Чтобы и щи съесть, и лаптей не замочить. А то начинаем всегда с благих намерений, а заканчиваем... В общем, известно чем.
— Владлен Серапионыч, а о чем вы, собственно, говорите? — вдруг спросил Кунгурцев.
Доктор чуть растерялся. Имел-то он в виду прежде всего события, которые должны были начаться несколько лет спустя — Нагорный Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Таджикистан, Приднестровье и далее по списку, весьма длинному. Да и от Чаликовой, бывавшей во всех этих и многих других горячих точках, он немало слышал о таких страшных подробностях, которые даже не появлялись в газетах и на телевидении. Но говорить об этом Владлен Серапионыч не стал. Конечно, можно было бы еще раз сослаться на «вещий сон», но доктор понимал, что здесь, в отличие от «Овцы», такой номер никак не прошел бы.
— Ну, это ж я так, скорее теоретически, — отвечал Серапионыч. — Да, может, я вовсе и не прав. — И, как бы продолжая тему, доктор заговорил совсем о другом: — Вот, кстати, о связи прошлого с настоящим. Как раз неподалеку от Горохового городища есть такая деревенька, Заболотье, а неподалеку — старинная усадьба Покровские Ворота, где теперь правление колхоза.
— Да, я о ней наслышан, — кивнул Кунгурцев. — Но побывать пока еще не сподобился.
— А я бывала, и не раз, — вставила Хелена.
— Когда-то, до революции, усадьба принадлежала князьям Покровским...
— Баронам, — поправила Хелена.
— Да? Ну, значит, баронам, — не стал спорить Серапионыч, хотя и сам прекрасно знал титул Покровских. Просто он хотел проверить осведомленность Хелены. — Да, так вот я сейчас подумал — а не из тех ли баронов Покровских наш юный пиит?
— Кто — я? — искренне изумился Иван Покровский. — Ну, дорогой Владлен Серапионыч, вы уж скажете!
— А что, очень даже возможно! — оживилась Хелена. — Ваня, будьте так любезны, приподымите голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Сейчас профессор как раз готовится к лекции, — продолжала Хелена, пока они не спеша шли к Дому культуры, который, как и все в Кислоярске, находился неподалеку. — А вообще-то это, конечно, безобразие — мы узнаем о своей истории от человека, приехавшего к нам из-за тридевяти земель. Увы — мы ленивы и нелюбопытны, как сказано уже давно и не мною...
— Ну, к вам-то это не относится, — возразил доктор. — Ваши труды по истории здешних мест — святое дело, которое непременно оценят если не современники, то потомки.
— Так я же не гоняюсь за славой, — скромно заметила Хелена. — Просто занимаюсь тем, что мне кажется интересным и важным...
За этими разговорами они подошли к городскому Дому культуры — весьма убогому и давно не ремонтированному зданию, внешний вид которого являл собою яркий пример отношения городских властей к культуре. Прямо к дверям прозрачной изолентой была приклеена рукописная афишка о предстоящей лекции, которую внимательно изучал очень молодой человек в потертых джинсах и с длинными вьющимися волосами.
— Ну вот, хоть кто-то заинтересовался нашей историей, — сказал Серапионыч. Юноша обернулся, и доктор узнал в нем поэта Ивана Покровского, с которым был давно знаком, но ближе сошелся лишь в последние годы.
— Здравствуйте, Ваня, очень рад вас видеть, — приветливо заговорил доктор, не совсем, правда, уверенный, что уже знавал Покровского в том году, в который нечаянно угодил. — Я тут сейчас заглянул в «Овцу» на поэтическое сборище, но вас там не застал...
— А я туда, знаете, не хожу, — задумчиво ответил Иван Покровский. — Ибо не чувствую там присутствия истинной поэзии. Суета сует и томление духа.
— Скорее, плоти, — ввернула Хелена, которая иногда бывала довольно язвительной. Вспомнив похотливые взоры, которые на него бросали как Софья Кассирова, так и Александр Мешковский, доктор вполне согласился с этим уточнением.
— Вот думаю, не сходить ли на лекцию, — развел руками Покровский. — Как вы думаете, имеет ли смысл?
— Ну конечно же, имеет! — с жаром подхватила Хелена. — А теперь идемте с нами, я вас тоже познакомлю с профессором.
— А удобно ли? — засомневался юный поэт.
— Конечно, удобно, — заверила его, а заодно и Серапионыча, госпожа Хелена. — Дмитрий Степаныч и сам охоч до простого человеческого общения.
Пройдя через вестибюль, являющий собою такое же запустение, как и внешний вид здания, Хелена и ее спутники очутились в зрительном зале, где на сцене суетился, развешивая наглядные материалы, моложавый энергичный человек в замшевой куртке и немного мешковатых брюках. Ему помогал парень, которого Серапионыч тут же узнал.
— Рыжий... — прошептал доктор. Стало быть, это было правдой: Рыжий, он же Толя Веревкин, действительно находился в Кислоярске именно в эти же дни. А случайно или нет — уже другой вопрос.
— Хеленочка! — радостно закричал через весь зал профессор Кунгурцев. — Как хорошо, что вы пришли: я должен кое-что уточнить, а вы у меня — главный консультант.
— Обычно уточнения заканчиваются тем, что у вас все правильно, и мои консультации ни к чему, — с улыбкой возразила Хелена.
— Ну, это старинный спор историков между собою, — профессор подошел к Хелене и галантно поцеловал ей ручку. — Но вы, я вижу, не одни?
— Да, со мною представители нашей Кислоярской интеллигенции, — ответила Хелена. — Тоже интересуются историей родного края. Владлен Серапионыч, врач. — (Специализацию доктора она уточнять не стала). — Иван Покровский, поэт.
— Кунгурцев, — представился профессор, благожелательно протягивая руку новым знакомым. И обернулся к сцене: — Толя, чего ты там делаешь вид, будто что-то делаешь, давай к нам. Это мой помощник, Анатолий Веревкин. Тот блудный студент, из-за коего ваша милиция три дня на ушах стояла.
— Уважаемый Дмитрий Степаныч, я давно наслышан о ваших исследованиях, — заговорил Серапионыч, — но, увы, сам побывать на лекции не смогу. Не могли бы вы хотя бы в двух словах поделиться, о чем пойдет речь?
Профессор проницательно посмотрел на Серапионыча:
— Если в двух словах — то об истории Кислоярщины. Обо всем этом, — Кунгурцев широким движением обвел наглядные пособия, теперь уже заполонившие собой чуть не всю сцену. — Об этом — но и не об этом. Не о черепках, которые мы выкапываем из земли, пронумеровываем и по описи сдаем в музей. А о том, что скрывается за ними, о той неведомой жизни, что протекала, а то и бурлила не где-то в древнем Риме, или на брегах Нила, а здесь, на этом самом месте, где мы с вами теперь стоим и разговариваем.
Но тут произошло нечто неожиданное — Иван Покровский, только что внимавший вдохновенной речи Кунгурцева, пошатнулся и, схватившись за грудь, стал медленно оседать. Серапионыч подхватил его и усадил на кресло в первом ряду.
— Ничего, ничего, все в порядке, — отвечал доктор на немой вопрос окружающих. — Обморок, обычное дело у наших молодых поэтов.
Это происшествие показалось Серапионычу довольно странным — за долгие годы знакомства он никгода не замечал за Покровским никаких серьезных недомоганий, не говоря уж о внезапных потерях сознания. Но так как Иван не подавал признаков жизни, доктор достал скляночку, отвинтил крышечку и поднес ее к носу пациента. Юноша открыл глаза, потом резко вскочил — на непривычного человека даже запах докторского эликсира нередко оказывал самое радикальное действие.
— Простите, я сам не понял, что со мною случилось, — виновато проговорил Иван Покровский. — Как будто весь мир сжался в одну точку, а потом передо мной поплыли какие-то видения, одно прекраснее другого, но какими они были, я теперь даже не могу вспомнить...
Доктор внимательно слушал, но, мельком оглядев остальных, заметил, что Хелена бледна, как мел, а выражение лица у профессора Кунгурцева как-то странно изменилось. Что выражало лицо Толи Веревкина доктор не увидел, так как в это время он склонился над диапроектором и старательно что-то там поправлял.
— А вы знаете, нечто похожее только что случилось и со мною, — не без некоторых колебаний призналась Хелена. — Нет-нет, мир в точку не сжимался, а вот видение было. Хотя и не столь прекрасное, как у вас, Ваня, но по-своему знаменательное. Словно я иду по дороге, и дорога раздваивается, а я продолжаю идти сразу по обоим. То есть по обеим.
— И куда они вели, обе эти дороги? — явно скрывая волнение, спросил Веревкин. При этом он продолжал возиться с аппаратурой.
— Увы, — вздохнула Хелена. — Видение исчезло так же быстро, как возникло.
— В таком случае я тоже должен признаться, что испытал какие-то странные ощущения, — сказал Кунгурцев. — Да нет, не то чтобы виденья, а скорее — предчувствия. Даже не понял, предчувствия чего — это длилось мгновение, не больше... Толя, — обратился он к студенту, — а ты как?
— Тоже ощущал, — нехотя буркнул Веревкин, не отрываясь от проектора.
— И что ощущал? — не отступался профессор.
— Не помню, — ответил Толя. А доктор подумал, что он просто по каким-то причинам не хочет распространяться о своих ощущениях.
— Странно, что бы это значило? — задалась вполне закономерным вопросом Хелена. — Неужто мы соприкоснулись с чем-то таким, что неподвластно современной науке?
— Думаю, что как раз наоборот, — возразил доктор. — Неподалеку от Кислоярска, в Островограде, имеется опытный реактор, на котором экспериментируют ученые-ядерщики. Может, это как-то взаимосвязано?
— Владлен Серапионыч, а сами-то вы что чувствовали? — вдруг спросила Хелена.
— Я? — глянул на нее доктор. — Я-то как раз ничего не чувствовал, и это весьма странно.
— А по-моему, ничего странного, — вновь вступил в беседу Иван Покровский. — Доктор бросился мне на помощь и если даже что-то и ощущал, то просто ничего не заметил. — С этими словами юный поэт осторожно поднялся с кресла и сделал несколько шагов вдоль сцены. — Извините, Дмитрий Степаныч, из-за меня вы прервали вашу увлекательную речь...
— Ну, какая там речь, — засмеялся Кунгурцев. — Настоящая речь будет вечером. А сейчас я просто хотел сказать, что не надо смотреть на историю, как на что-то мертвое, давно ушедшее. Наше прошлое продолжает жить рядом с нами и воздействовать на нас, хотя мы этого и не осознаем. Точнее, не хотим сознавать... — Кунгурцев проницательно глянул на Серапионыча. — У меня такое ощущение, любезнейший доктор, что вы со мною не вполне согласны?
Серапионыч снял пенсне, не спеша протер его платочком и водрузил на прежнее место:
— Я догадываюсь, Дмитрий Степаныч, к чему вы клоните. Согласен ли я с вами? Знаете, и да, и нет. Историческая память, самосознание — все это, конечно, очень хорошо, но... Как бы вам сказать? Хорошо в идеале, а действительность — она ох как далека от идеала.
— Что вы имеете в виду? — удивился Кунгурцев.
— К примеру, на основе археологических находок и документальных свидетельств некий ученый муж доказывает, что когда-то в прошлом — тысячу ли, пятьдесят лет назад — произошла большая несправедливость. Для него это исторический факт, не более. Но когда уже другие люди используют его выводы, чтобы, как им кажется, восстановить историческую справедливость, то это неизбежно приводит к новым несправедливостям, а то и настоящим бедам. Патриотизм — это очень хорошо, но отчего он так часто становится последним прибежищем негодяев?
— Ну, Владлен Серапионыч, по-моему, вы сильно сгущаете краски, — примирительно сказала Хелена. — Послушать вас, так все исторические исследования нужно свернуть, а учебники истории превратить в сухое перечисление имен и дат.
— А вот этого я не говорил, — несколько натянуто рассмеялся доктор. — Я другое хотел сказать. Вот у нас, у эскулапов, есть принцип: не навреди. Хотя, конечно, собственно к моей специальности это не очень относится... Да. И мне кажется, что он не менее актуален и для других профессий. И историков в том числе.
— Что ж, с этим трудно спорить... А что на данный счет думает наша молодежь? — Профессор обернулся к Ивану Покровскому и Толе Веревкину. Студенту явно не хотелось вступать в спор, но вызов был брошен, и уклоняться он не стал:
— История — это не только прошлое, но и настоящее, и будущее. Каждый из нас — творец истории, в том числе и сами историки. Но я считаю, что полезны лишь те истины, которые ведут к прогрессу. Общественному, научно-техническому — все равно какому.
— Смотря что понимать под прогрессом, — тихим голосом и не очень уверенно проговорил Иван Покровский. — Если железной рукой в светлое будущее, или как в Китае — миллион погибнет, зато остальные будут жить счастливо — то я против такого прогресса.
— Ну, я же не призываю к чему-то подобному, — возразил Толя Веревкин, — но если бы мы стали впадать в противоположную крайность, то до сих пор, извините, лаптями бы щи хлебали.
— Да, но как удержаться на среднем пути? — встрял Серапионыч. — Чтобы и щи съесть, и лаптей не замочить. А то начинаем всегда с благих намерений, а заканчиваем... В общем, известно чем.
— Владлен Серапионыч, а о чем вы, собственно, говорите? — вдруг спросил Кунгурцев.
Доктор чуть растерялся. Имел-то он в виду прежде всего события, которые должны были начаться несколько лет спустя — Нагорный Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Таджикистан, Приднестровье и далее по списку, весьма длинному. Да и от Чаликовой, бывавшей во всех этих и многих других горячих точках, он немало слышал о таких страшных подробностях, которые даже не появлялись в газетах и на телевидении. Но говорить об этом Владлен Серапионыч не стал. Конечно, можно было бы еще раз сослаться на «вещий сон», но доктор понимал, что здесь, в отличие от «Овцы», такой номер никак не прошел бы.
— Ну, это ж я так, скорее теоретически, — отвечал Серапионыч. — Да, может, я вовсе и не прав. — И, как бы продолжая тему, доктор заговорил совсем о другом: — Вот, кстати, о связи прошлого с настоящим. Как раз неподалеку от Горохового городища есть такая деревенька, Заболотье, а неподалеку — старинная усадьба Покровские Ворота, где теперь правление колхоза.
— Да, я о ней наслышан, — кивнул Кунгурцев. — Но побывать пока еще не сподобился.
— А я бывала, и не раз, — вставила Хелена.
— Когда-то, до революции, усадьба принадлежала князьям Покровским...
— Баронам, — поправила Хелена.
— Да? Ну, значит, баронам, — не стал спорить Серапионыч, хотя и сам прекрасно знал титул Покровских. Просто он хотел проверить осведомленность Хелены. — Да, так вот я сейчас подумал — а не из тех ли баронов Покровских наш юный пиит?
— Кто — я? — искренне изумился Иван Покровский. — Ну, дорогой Владлен Серапионыч, вы уж скажете!
— А что, очень даже возможно! — оживилась Хелена. — Ваня, будьте так любезны, приподымите голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81