— спросила она, глядя на него широко распахнутыми глазами, в которых, вот-вот готовые пролиться через край, блестели слезинки.
Наверное, ей было ужасно жаль этих денег!
Но для него не было жалко даже жизни!..
— Мое! — твердо сказал Мишель. — Под слово Мишеля-Герхарда-фон-Штольца!
— Под твое — с радостью!..
Но... ведь этого все равно будет мало!
Какая умница, она поняла — для чего, вернее, для кого предназначены эти деньги! Их, конечно, будет недостаточно, но, если они у него будут, он мгновенно увеличит их вдвое, втрое — хоть даже вдесятеро. Во столько — во сколько надо!
— Не беспокойся, — сказал он. — Этих денег мне хватит с избытком! Еще и останется. Тебе на новую машину. Только не на «десятку» — «десятка» это не машина, это «Жигули». Я думаю, тебе следует купить что-нибудь поприличней. Например — «Мерседес». Лучше всего двухместный родстер, в котором ты, как мне кажется, будешь выглядеть просто потрясающе.
— Но у меня не хватит на «Мерседес»! — вздохнула Ольга.
— Хватит, — уверил ее Мишель, — потому что ты имеешь дело с везучим человеком!
— С очень? — игриво переспросила она.
— Нет, не с очень, — покачал он головой. — А — с очень-очень!..
Глава 44
Арестантская карета тряслась по булыжнику мостовых. Мишеля мотало из стороны в сторону, отчего он то и дело наваливался на конвойных солдат, которые сидели впритирку по обе стороны от него.
Было неясно и оттого тревожно на душе. Куда его?..
Ехали в город, в самый центр — не иначе как в Петропавловку.
Но приехали не в Петропавловку и не в Особую Комиссию, которой не раз стращали Мишеля следователи, — приехали к зданию Министерства финансов.
А сюда-то зачем?!
Мишель был готов ко всему — даже к тому, что его отвезут куда-нибудь за город, где застрелят без суда и следствия, изобразив попытку к бегству.
А привезли — вон куда!..
— Выходите! — приказал конвойный офицер.
Мишель сошел с подножки арестантской кареты. За ним попрыгали солдаты. Сойдя, арестант замер в нерешительности, думая, что, может быть, случилась какая-то ошибка и его теперь повезут куда-нибудь дальше.
Но ошибки, кажется, не было, потому что его подтолкнули в сторону крыльца.
Поднявшись на ступени, прошли сквозь высокие стеклянные двери. В просторном вестибюле остановились. Тут только Мишель вспомнил, как он выглядит — нечесаный, с вечера не бритый, в плохо стиранной, мятой одежде, в казенной смене белья, пахнущего дешевым мылом.
Ах, как неловко!
Офицер куда-то ушел, но скоро вернулся с господином в штатском платье. Которому, козырнув, с рук на руки передал привезенного из «Крестов» арестанта.
— Прошу вас.
Господин указал кивком головы куда-то наверх. И сам пошел в шаге сзади, показывая путь. И даже солдат с ними не было и, кабы Мишель решился вдруг бежать, он это мог бы сделать без всякого труда!
Ничего не понятно!
Вошли в шикарную приемную, где в креслах скучало несколько просителей.
— Подождите минуточку! — сказал господин, прошел вперед и скрылся за еще одной дверью, оставив Мишеля одного!
Просители удивленно поглядывали на странного, неопрятного, в несвежем платье, посетителя, торчащего посредине приемной. Раньше ничего такого решительно не могло бы случиться, а теперь, как видно, все, что угодно!
Мишель чувствовал себя отвратительно, не зная, что делать и куда девать руки — не решаясь сесть на дорогие кожаные диваны и не имея возможности никуда уйти! Он стоял ровно там, где его оставили, как и положено арестанту!
Через несколько минут господин вышел из-за двери, поманив его к себе.
— Прошу вас! — сказал он, отступая в сторону.
Просители и вовсе растерялись. Они тут не один час высиживают, будучи весьма важными особами, а какого-то непонятного — немытого и нечасаного господина — вперед них без всякой очереди пропускают! Что за чертовщина нынче царит в министерствах!..
Высокая, в два человеческих роста, дверь закрылась.
Мишель оказался на пороге просторного кабинета.
После крохотной камеры-одиночки здесь все казалось огромным — уходящие в бесконечность стены, высоченные потолки, широкие, в полстены, окна... Все это давило на него!.. Не там, не в «Крестах», именно здесь Мишель осознал себя по-настоящему арестантом, поняв, насколько за эти месяцы он свыкся с тюремной обстановкой и бытом. В нормальном помещении он чувствовал себя неуютно, теряясь от обилия воздуха и света.
И в этом просторе, оглушенный и подавленный, он не сразу заметил стол и сидящего за ним, быстро проглядывающего какие-то бумаги, человека.
— Проходите, — не глядя, кивнул ему человек за столом.
Мишель подошел и встал. И стоял. Вновь ненавидя себя за то, что в него так глубоко въелись арестантские привычки. Потому что кивок, по-видимому, был приглашением присесть в просторное, вблизи стола, кресло. В которое раньше он бы тут же, не задумываясь, плюхнулся. А теперь он этого жеста даже не понял, а поняв, все равно не решился сесть!
Каким же рабом он стал! И что тогда случается с людьми, которые провели в тюрьме или на каторге пять или десять лет?!
Он уже было хотел, перебарывая себя, подойти к креслу, но тут человек за столом, заметив странную, непонятную ему нерешительность посетителя, удивленно взглянул на него.
— Присаживайтесь, прошу вас! — указал он на кресло.
На этот раз Мишель сел.
— Господин Фирфанцев, если я не ошибаюсь?
— Да, — привычно кивнул Мишель.
— Михаил Иванович, — в свою очередь представился человек за столом. — Терещенко. Министр финансов.
Вот так-так!..
Министр был молод, щеголеват и уверен в себе. Он был из нового, вознесенного к вершинам власти, поколения российских политиков. Сахарозаводчик, миллионер, жуир... Ничего в нем не было от прежних величавых, с бородами и пышными бакенбардами, в шитых золотом парадных мундирах, чиновников, от одного вида которых у подчиненных в зобу дыхание спирало!
— Вы, кажется, сударь, служили в полиции? — поинтересовался министр.
— Служил-с, — кивнул Мишель. И, сам себя за это ненавидя, на всякий случай уточнил: — В уголовном сыске.
Только зря он это сказал, потому что видно было, что министру совершенно безынтересно, где и в каком качестве служил Мишель, что не для того он его к себе пригласил, чтобы вести беседы личного характера, а зачем-то совсем иным...
Но зачем?..
— Это вы изволили написать? — нашел он в ворохе бумаг и показал какой-то исписанный мелким, каллиграфическим почерком, лист.
Это было прошение Мишеля — одно из многих.
— Да, — кивнул он.
— Вы, кажется, вели расследование по делу хищения ценностей, принадлежащих царской фамилии?
Это так?
— Совершенно верно, — подтвердил Мишель.
— Вот здесь вы утверждаете, — Терещенко быстро нашел нужное место и отчеркнул ногтем заинтересовавшую его фразу, — что общая стоимость всех содержащихся в восьми ящиках драгоценностей может составлять что-то порядка миллиарда золотых рублей?..
— Это не я утверждаю, — поправил его Мишель. — Это сообщают свидетели по делу.
— Миллиард? — недоверчиво приподнял министр одну бровь.
Миллиард — это большие деньги. На них можно сформировать и вооружить целую армию, которую бросить в прожорливую мясорубку германского фронта.
Новый министр, хоть и принадлежал к новой, демократической волне, был прагматиком, умеющим считать деньги и из всего, к чему только ни прикасался, извлекать выгоду.
— Где теперь могут находиться эти ценности? — спросил Терещенко.
— По последним сведениям, в Москве, в Кремле, в подвалах Арсенала.
Министр финансов о чем-то напряженно задумался, быстро барабаня по зеленому сукну стола пальцами.
— Вот что, милостивый государь, вы ведь теперь, кажется, свободны?..
— Совершенно, если считать свободой камеру-одиночку в «Крестах», — грустно усмехнулся Мишель.
— Ах это!.. — досадливо поморщился министр. — Об этом можете не беспокоиться. Я нынче же похлопочу о вас перед министром внутренних дел, и, думаю, не далее как через неделю ваш вопрос будет решен в положительную для вас сторону. В свою очередь, я бы попросил вас изложить письменно все подробности расследуемого вами дела — все, что только вам относительно него известно.
Мишель согласно кивнул.
Арестанты министрам не отказывают.
— Благодарю вас! — довольно сухо кивнул Терещенко, трогая кнопку электрического звонка.
Где-то глухо задребезжало, и сей момент в кабинет, бесшумно растворив дверь, вошел тот самый, что сюда Мишеля привел, господин.
— Проводите, — кивнул министр в сторону примостившегося на самом краешке кресла посетителя.
И тут же, без малейшей паузы, занялся своими делами, вновь углубившись в какую-то бумагу.
— Прошу вас! — вежливо сказал, указывая на дверь, господин.
Мишель встал и растерянно попрощался. Вся встреча заняла не более десяти минут.
Он вышел в приемную, где на него вновь недоуменно уставились ожидавшие аудиенции просители. Но Мишель в их сторону даже не глядел. Он шел за указывающим дорогу господином. Они спустились по лестнице на первый этаж.
— Одну минутку, — попросил господин, куда-то исчезая.
Мишель остался один в просторном вестибюле. Мимо сновали какие-то люди в штатском и форме, огибая его и задевая плечами, а он совершенно не понимал, куда ему теперь идти и что делать.
Но тут дверь открылась, и с улицы внутрь вошли солдаты с примкнутыми к стволам штыками, и вошел тот самый, что сопроводил его из камеры, офицер.
— Вот, прошу-с! — указал на Мишеля вновь появившийся господин.
— Можно забирать?
— Да-с...
Солдаты обступили Мишеля.
— А ну — шагом марш! — вполголоса скомандовал офицер.
И Мишель, отчего-то чувствуя облегчение, пошел с ними к арестантской коляске. Все бывшие в вестибюле министерства и на его крыльце люди сопровождали его удивленными взглядами.
Мишель привычно забрался в коляску, с боков, притискивая его друг к другу, сели солдаты, отчего крепко запахло табаком и «мышиным сукном» новеньких, будто только что со склада, шинелей.
Коляска тронулась, побежала по булыжным мостовым.
Впереди Мишеля ждали «Кресты», ждала камера-одиночка, тюремный ужин и приятное общество большевиков.
Он ехал в тюрьму, но ехал почти домой!..
— Но-о!.. Пошла! Шевелись, родимыя!..
Глава 45
Дело его было плохо!
Хуже — не придумать...
— Что ж ты, друг сердешный? — вздохнул начальник тайной канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков — заплечных дел мастер, Санкт-Петербургу, Москве да и всей Руси своими делами известный. — Как же так-то?
А чего — так? Не знал Густав Фирлефанц за собой никакой вины. О чем и сказал.
Но Ушаков только поморщился. Не любил он упрямцев, кои сперва все отрицают, а после все одно сознаются! Знал генерал-майор и твердо верил, что вовсе невиновных не бывает, что всяк человек, какого бы сословия ни был, черен душой, поступками и помыслами своими и что коли сам не убивал, так рад был, когда другие, по его указке, убивали, что если мзды не брал, так — давал, что пусть даже заговоры не строил, но не прочь был! Разница лишь в том, что одни попадаются, а другие нет. И те, кто попадаются, обязательно сознаются, хотя вначале многие отпираются!
Густава Фирлефанца он знал — не единожды с ним на ассамблеях встречался, в гостях бывал и украшения заказывал. Но он не одного его, он многих, кто к нему в канцелярию попадал, прежде знавал. Что для того ровным счетом ничего не значило и никак участи арестанта не облегчало. Случись у Ушакова на дыбе его брату либо свату, хоть даже сынку родному повиснуть, он и тогда бы не дрогнул — три шкуры с него спустил, правды дознаваясь. Потому как если не он — так его!..
— Видишь сие? — спросил Андрей Иванович, какую-то исписанную пером бумагу показывая.
Видел Густав и понимал, что не приходится ему от той бумаги добра ждать.
— То есть собственноручно подписанные злодеем Виллиамом Монсом, ныне головы лишенным, показания, где он указал на тебя, сказав, будто бы ты, вступив с ним в тайное сношение, сговаривал его супротив паря Петра, понося того ругательски, и подбивал похитить у государыни-императрицы перстень и бусы, дабы вынуть из них каменья драгоценные, заменив их стекляшками. Признаешь ли сие?
— Не было ничего такого, — ответил Густав Фирлефанц.
— И злодея Монса не знаешь?
— Виллиама знаю с младенческих лет, как знал батюшку его, сестру его Анну, — ответил Густав. — Но зная его, никогда против царя идти не сговаривал и на воровство драгоценностей не подбивал. Навет то...
— Упорство твое похвально, — вздохнул Ушаков. — Но глупо. Монсу на тебя наговаривать расчета никакого не было. Да и не один он.
И Ушаков вытащил другую бумагу.
— Караульный офицер Яшка Сумаруков, сказал, как ты просил его, караул снявши, в рентерию с тобой, как ему наказано, не ходить, а подле постоять — зачем, он не ведает, но о чем исправно доносит, подозревая в поступке сем злой умысел. Было так?
— Нет!
— И это тоже, скажешь, оговор?
— Оговор!
— А это?! — потряс в воздухе Ушаков еще одной бумагой. — Светлейший князь Александр Меншиков показал, что будто бы ты хвастался ему, что можешь все, чего хочешь, из рентерии вынести и обратно внесть так, что никто того не заметит и о том не узнает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37