.. Снова, в который раз, Кремль, Красная площадь обагрились русской кровью...
Когда все было кончено, Мишеля подвели к штабс-капитану.
— Ты кто? — спросил тот. — Большевистский агитатор?
— Как вы могли?! — перебил его Мишель. — Они же пленные! Вы обещали им жизнь!.. Это, наконец, бесчестно!
— Верно, большевик! — утвердился в своих подозрениях штабс-капитан. — А ну, ребята, тащи-ка его туда! — указал он на Арсенал.
Мишеля подхватили под руки и потащили к стене, под пулеметы. Он не сопротивлялся. Его поставили, прислонили к разбитым пулями воротам и отскочили в стороны.
Какой-то юнкер лег за пулемет. Мишель не видел его, но угадывал в прорези щитка розовые, по-детски пухлые щеки и напряженные, глядящие на него сквозь планку прицела, глаза.
"Ну вот и все... — отчего-то совершенно спокойно подумал он... — Ну и ладно!.. Он не боится, он не станет молить о пощаде! Пусть!..
Вот только Анна — он так и не успел ее найти. Жаль... Но, может, это и к лучшему..."
Мишель прислонился затылком к воротам и закрыл глаза...
Он не желал видеть мгновение своей смерти...
"Ливадия... — вспомнил он. — Море, солнце, живые еще отец и мать и он в матросском костюмчике... Лучше думать об этом. И так и уйти — мгновенно и почти счастливым!..
На Красной площади и смерть должна быть красна!.."
Глава 53
На Красную площадь выкатилась телега. На телеге сидел человек, которого все ждали. Потому что были здесь ради него! Одного!
Перед телегой на добрых, сытых конях ехали шагом преображенцы, раздвигая толпу, расчищая телеге путь. Народ расступался, давая дорогу, — гляди, не зевай! Раскроешь рот — враз получишь кнутом поперек спины, а то и вовсе конем стопчут!
Плывет в людском потоке телега... А на телеге, прикрытый шубой, сидит Густав Фирлефанц. Тот, ради кого скачут впереди преображенцы, ради которого со всех концов Москвы согнали на площадь народ.
Позади той телеги — другая, где везут женщину, отрока и девицу — жену Густава Фирлефанца Поросковью, сына его шестнадцати годков, которого нарекли, на иноземный манер, Карлом и дочь его Софью. Жена его плачет — слезами обливается, дочь к себе жмет. Отрок молчит, крепится, во все стороны волчонком глядит. Кто их жалеет, кто — грязью в них кидает. Злы люди, оттого что их от дел оторвали, да на площади битый час держат!
А там, впереди, народа и того гуще, там вплотную друг к дружке жмутся так, что протолкнуться невозможно! Там над головами виден высокий деревянный помост...
Возведенный для Густава.
На помосте стоит толстая деревянная колода, подле которой топчется человек в кафтане. Ждет.
Его...
Скрипит телега. Ноет сердце... Неужто все, неужто здесь придется ему голову сложить, не увидев боле никогда милой сердцу Голландии? И хоть жуть от того берет, но есть надежда, что в последний момент царь. Гер Питер, его помилует.
Подъехали.
Густав с телеги спрыгнул, по мокрым ступеням поднялся, взошел на эшафот. Повернулся к толпе, поклонился раз и другой, как все до него делали.
Вот она, площадь Красная, — гудит, колышется тысячами голов. Отчего Красная-то — уж не от крови ли людской?..
На подставленные лавки тут и там встали глашатаи, закричали громко во все стороны, читая приговор.
...Иноземца Густава Фирлефанца, разорителя рентерии царской, супротив государя императора со злодеем Виллиамом Монсом заговор чинившего, смерти предать: голову прилюдно отсечь, на кол насадить и в людном месте поставить, иным злодеям в назидание, дабы им супротив закону идти впредь неповадно было; жену его Поросковью с дочерью его Софьей навечно в ссылку сослать, а сына Карла кнутом бить и, буде он после того жив останется, в солдаты отдать...
Кричат глашатаи, глотки дерут.
Гудит толпа, волнуется. Когда рубить-то станут?!
Слушает Густав. А ведь про него это — его голову рубить станут и на кол насаживать! Его жену с дочерью сошлют, а сына кнутом до смерти бить будут!..
Как же так вышло-то?..
А вот — вышло!.. Не воротишь!..
Кто-то подошел, тронул его за плечо.
Палач...
Сказал:
— Ложись-ка давай, чего тянуть...
Нет, видно, не будет от Гера Питера пощады!..
Перекрестился Густав, да не как все — на купола церквей, что по всей Москве тут и там сияют, а мимо них, в сторону запада оборотившись, туда, где Родина его, Голландия!
Сбросил с плеча шубу, опустился на колени пред колодой, склонил голову, щеку на нее положив. А колода старая, вся-то топором изрубленная, изрытая, с бурыми, въевшимися в дерево пятнами.
Стоит Густав на коленях, на толпу глядит. Где-то там жена его, дочь и сын быть должны! Где же?..
Закрутил глазами...
Палач вкруг колоды заходил, топором звякнул, на ладони поплевал — вот сейчас замахнется...
Да где ж... где?!!
Так вон они — пред самым помостом стоят! Жена с дочерью в три ручья ревут, платком лицо прикрывая, а сын Карл — нет, сын на него глядит.
И Густав — на него!
И хочется Густаву у него прощения попросить за то, что хоть и не по его воле, но по его вине того сейчас кнутом бить станут до смерти. А если не до смерти, если жив будет, то идти ему в солдаты!
Глядит на сына, что-то сказать, крикнуть хочет. Да только, кричи не кричи, никто его за гулом толпы тысячеголовой не услышит. Только и можно — что глядеть!
Крякнул палач... Топор поднял.
— Прости!.. — прошептал Густав...
А боле ничего сказать не успел — качнулось небо, и толпа, и купола церквей московских, и лицо сына его Карла. И полетело все куда-то вбок... Но то не купола и небо полетели, то голова его, от шеи отделенная, полетела, кувыркаясь, на помост...
Вот и не стало Густава Фирлефанца, того, что в городе Амстердаме в Голландии простым ювелиром был, а в России зачинателем и хранителем государевой рентерии!.. От коей смерть свою принял!
А ведь не соврал, верно все сказал тот колдун!..
Глава 54
Теперь, именно теперь Мишель-Герхард-фон-Штольц должен был победить — буквально с минуты на минуту. Потому что только что ему на мобильный позвонила Ольга и сообщила, что все в порядке и что она едет домой!
— Ты сделала то, о чем я просил? — с трудом скрывая свое волнение, поинтересовался фон-Штольц.
— Да, милый! — ответила она.
А это значит, что экспертиза была проведена!
— И что? — не удержался-таки, спросил Мишель.
— Все хорошо! — прощебетала она. — Приеду — расскажу.
Полчаса Мишель метался по малогабаритной квартире, как лев по клетке. Минута торжества была близка! И пусть наконец все встанет на свои места, и пусть справедливость восторжествует! Теперь кто-то непременно сядет на нары, кто-то кому-то принесет свои публичные извинения, а кое-кто получит Звезду Героя! Никак не меньше — на меньшее Герхарды-фон-Штольцы соглашаться не должны!
Ну где же она, где?! Ведь полчаса прошло! Как можно так долго ехать?!
Минута торжества все откладывалась и откладывалась!..
Наконец раздался долгожданный звонок.
Мишель сорвался с места, бросаясь к двери.
— Здравствуй, милый, — чмокнула Ольга Мишеля в щечку.
Она бы бросилась ему на шею, но у нее были заняты все руки.
— Где ты была?! Я страшно волновался! — укоризненно сказал Мишель.
— Я?.. В магазин заехала, купить что-нибудь на ужин, а там — очередь... ведь я тебя должна хорошо кормить... — быстро-быстро говорила Ольга, перетаскивая на кухню пакеты и вытряхая из них на стол кур, пакетики с приправами и еще что-то. — Ты представляешь, я как зашла, как увидела... там были твои любимые крабы, такие большие, с клешнями... я как на ценник взглянула, обомлела, думала — с ума сойду... Но потом решила, что все равно куплю, побалую тебя, ты ведь говорил, что их так любишь...
Ольга стремглав носилась по кухне, разбрасывая продукты: что-то в холодильник, что-то в морозильную камеру, что-то в мойку...
— Хотела еще тебе креветок купить — там были такие большие, мороженые... Хватилась, а у меня денег уже почти нет... Я так расстроилась, так расстроилась, — все болтала и болтала без умолку Ольга.
Но вдруг осеклась, наткнувшись на молчаливо стоящего посреди кухни Мишеля, но более наткнувшись на его вопрошающий взгляд.
— Ах, прости, заболталась совсем, забыла!.. — всплеснула она руками. — Ах, какая же я глупая! Я сейчас, я быстро!..
И бросив на плиту сковородку, стала разбивать на нее яйца.
Да не это, совсем не это Мишелю нужно было! Не яичница — а минута торжества! Мишель с досады чуть эту сковородку ей об голову не расколошматил! Но не стал, сдержался, будучи стопроцентным джентльменом.
Но Ольга и так, без сковородки, почувствовала, что делает что-то не то.
— Что? Что-то случилось? — испуганно спросила она, так и не успев разбить последнее яйцо. — Говори!.. Нет, молчи, я сама скажу!.. У тебя грипп? Теперь в Москве ходит страшная инфекция...
— Сегодня должна была состояться экспертиза, — еле сдерживаясь, напомнил Мишель.
— Значит, не грипп?.. Уф!.. Как ты меня напугал! Я думала, ты заболел!.. Ты такой странный, молчаливый, весь — красный, напряженный!.. Я думала — точно больной, уже хотела теперь в аптеку бежать...
— Она — была? — перебил ее Мишель.
— Кто? — удивилась Ольга.
— Экспертиза?!
— Ах это?.. Ну, да — конечно. Я же тебе звонила. Все в порядке...
— Что в порядке?
— Как — что? Колье на месте!
Ну какая же она у него дурочка!.. Понятно, что на месте! Вопрос не в том, на месте или нет, — совсем в другом!
— Это оказалась подделка? — задал главный вопрос Мишель.
— Подделка?.. — удивилась Ольга. — Какая подделка? Какой же ты у меня глупенький!.. У нас не может быть подделок! Я же говорю — все в порядке!..
Ах, вот в каком смысле «в порядке!»
— Но как же так? — совершенно ничего не понимая, переспросил Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Как это может быть?!
Потому что быть этого не могло! Никак!
— Что, что случилось? — встревоженно спросила Ольга, заметив, как ее любимый, только что бывший красным, смертельно побледнел. — Я что-то сделала не то?.. Ноя сделала лишь то, что ты меня просил! Ты просил меня провести экспертизу — я ее провела!
— И что? — вновь, с безумной надеждой, спросил Мишель, хотя ему уже все сказали. Все, что он хотел знать!
— Ну я же говорю тебе — все в порядке, можешь не волноваться — колье настоящее, — растерянно, потому что в который уже раз, повторила Ольга.
А как же не волноваться, когда оно... настоящее!
— Но ты уверена? Оно точно — настоящее?
— Да, конечно!
Но как же все ужасно и кошмарно!..
Мишель-Герхард-фон-Штольц чуть не плакал от огорчения. Потому что вместо минуты торжества случилось то, о чем он помыслить не мог и чего более всего опасался — он только что лишился чести... И бог бы уж с ней, но помимо чести он лишился всех денег и заложенной под кредит квартиры, причем не своей, а принадлежащей административно-хозяйственному управлению делами Президента.
Впору было стреляться!.. Прямо теперь!..
— Что с тобой, что? — тормошила Мишеля Ольга. — Тебе плохо?!
— Очень, — честно признался Мишель.
— Значит, все-таки грипп?..
Да какой грипп?!! При чем здесь грипп?! Лучше грипп, лучше чума с холерой, чем то, что с ним произошло!..
— При чем здесь грипп? — в отчаянии вскричал Мишель, хватаясь за голову.
— Голова?.. У тебя болит голова?! — все поняла и еще больше расстроилась Ольга.
— Да не грипп, не голова, не понос и не золотуха! А — экспертиза! — простонал Мишель.
— Экспертиза?.. Но ведь все хорошо — колье настоящее, его никто не украл! — лепетала Ольга.
— Какое — не украл? — непонятно спросил Мишель.
— В каком смысле — какое? — изумилась Ольга.
— То — не украл? Или — это не украл? — указал Мишель на свой кейс.
— Это?.. — удивилась Ольга. — Какое — «это»?
Вместо ответа Мишель нагнулся, поднял, бросил на кухонный стол и расстегнул кейс, вытащив из него небольшую коробочку. Которую раскрыл...
— Ой! — испуганно ойкнула Ольга, словно принесенные ею мороженые крабы ожили и пошли на нее, расставив клешни. — Ой-ой!..
В коробочке, на бархатной подушечке, лежало... колье! То самое!
Ольга изумленно глядела на колье и на Мишеля. И личико ее все более мрачнело.
— Как ты?.. Когда?!
Его милая, добрая, но глупенькая девочка заподозрила его в том, что он обокрал Гохран!
— Как ты мог?!
— Ничего я не смог! — вздохнул Мишель, имея в виду свое, наболевшее.
Ольга вертела в руках украшение.
— Но ведь это оно — то самое! — пораженно бормотала она.
Как же — «то самое», когда совсем другое!
— Нет, это не оно, — тяжко вздохнул Мишель. — Это подделка.
— Подделка?.. — удивилась Ольга. — Никакая это не подделка, это — изделие тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать! Колье золотое, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
Вот, гляди, и вмятина на оправе есть, — ткнула Ольга пальчиком.
— Какая еще вмятина?
— Вот эта, видишь — каплеобразная вмятина неизвестного происхождения между вторым и третьим камнями... Она и в экспертной описи отображена!
Тут уж Мишель и вовсе перестал что-либо понимать!
Так что — выходит, это не подделка? А где тогда подделка? Там?..
Но там изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать осматривали не далее как вчера вечером!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Когда все было кончено, Мишеля подвели к штабс-капитану.
— Ты кто? — спросил тот. — Большевистский агитатор?
— Как вы могли?! — перебил его Мишель. — Они же пленные! Вы обещали им жизнь!.. Это, наконец, бесчестно!
— Верно, большевик! — утвердился в своих подозрениях штабс-капитан. — А ну, ребята, тащи-ка его туда! — указал он на Арсенал.
Мишеля подхватили под руки и потащили к стене, под пулеметы. Он не сопротивлялся. Его поставили, прислонили к разбитым пулями воротам и отскочили в стороны.
Какой-то юнкер лег за пулемет. Мишель не видел его, но угадывал в прорези щитка розовые, по-детски пухлые щеки и напряженные, глядящие на него сквозь планку прицела, глаза.
"Ну вот и все... — отчего-то совершенно спокойно подумал он... — Ну и ладно!.. Он не боится, он не станет молить о пощаде! Пусть!..
Вот только Анна — он так и не успел ее найти. Жаль... Но, может, это и к лучшему..."
Мишель прислонился затылком к воротам и закрыл глаза...
Он не желал видеть мгновение своей смерти...
"Ливадия... — вспомнил он. — Море, солнце, живые еще отец и мать и он в матросском костюмчике... Лучше думать об этом. И так и уйти — мгновенно и почти счастливым!..
На Красной площади и смерть должна быть красна!.."
Глава 53
На Красную площадь выкатилась телега. На телеге сидел человек, которого все ждали. Потому что были здесь ради него! Одного!
Перед телегой на добрых, сытых конях ехали шагом преображенцы, раздвигая толпу, расчищая телеге путь. Народ расступался, давая дорогу, — гляди, не зевай! Раскроешь рот — враз получишь кнутом поперек спины, а то и вовсе конем стопчут!
Плывет в людском потоке телега... А на телеге, прикрытый шубой, сидит Густав Фирлефанц. Тот, ради кого скачут впереди преображенцы, ради которого со всех концов Москвы согнали на площадь народ.
Позади той телеги — другая, где везут женщину, отрока и девицу — жену Густава Фирлефанца Поросковью, сына его шестнадцати годков, которого нарекли, на иноземный манер, Карлом и дочь его Софью. Жена его плачет — слезами обливается, дочь к себе жмет. Отрок молчит, крепится, во все стороны волчонком глядит. Кто их жалеет, кто — грязью в них кидает. Злы люди, оттого что их от дел оторвали, да на площади битый час держат!
А там, впереди, народа и того гуще, там вплотную друг к дружке жмутся так, что протолкнуться невозможно! Там над головами виден высокий деревянный помост...
Возведенный для Густава.
На помосте стоит толстая деревянная колода, подле которой топчется человек в кафтане. Ждет.
Его...
Скрипит телега. Ноет сердце... Неужто все, неужто здесь придется ему голову сложить, не увидев боле никогда милой сердцу Голландии? И хоть жуть от того берет, но есть надежда, что в последний момент царь. Гер Питер, его помилует.
Подъехали.
Густав с телеги спрыгнул, по мокрым ступеням поднялся, взошел на эшафот. Повернулся к толпе, поклонился раз и другой, как все до него делали.
Вот она, площадь Красная, — гудит, колышется тысячами голов. Отчего Красная-то — уж не от крови ли людской?..
На подставленные лавки тут и там встали глашатаи, закричали громко во все стороны, читая приговор.
...Иноземца Густава Фирлефанца, разорителя рентерии царской, супротив государя императора со злодеем Виллиамом Монсом заговор чинившего, смерти предать: голову прилюдно отсечь, на кол насадить и в людном месте поставить, иным злодеям в назидание, дабы им супротив закону идти впредь неповадно было; жену его Поросковью с дочерью его Софьей навечно в ссылку сослать, а сына Карла кнутом бить и, буде он после того жив останется, в солдаты отдать...
Кричат глашатаи, глотки дерут.
Гудит толпа, волнуется. Когда рубить-то станут?!
Слушает Густав. А ведь про него это — его голову рубить станут и на кол насаживать! Его жену с дочерью сошлют, а сына кнутом до смерти бить будут!..
Как же так вышло-то?..
А вот — вышло!.. Не воротишь!..
Кто-то подошел, тронул его за плечо.
Палач...
Сказал:
— Ложись-ка давай, чего тянуть...
Нет, видно, не будет от Гера Питера пощады!..
Перекрестился Густав, да не как все — на купола церквей, что по всей Москве тут и там сияют, а мимо них, в сторону запада оборотившись, туда, где Родина его, Голландия!
Сбросил с плеча шубу, опустился на колени пред колодой, склонил голову, щеку на нее положив. А колода старая, вся-то топором изрубленная, изрытая, с бурыми, въевшимися в дерево пятнами.
Стоит Густав на коленях, на толпу глядит. Где-то там жена его, дочь и сын быть должны! Где же?..
Закрутил глазами...
Палач вкруг колоды заходил, топором звякнул, на ладони поплевал — вот сейчас замахнется...
Да где ж... где?!!
Так вон они — пред самым помостом стоят! Жена с дочерью в три ручья ревут, платком лицо прикрывая, а сын Карл — нет, сын на него глядит.
И Густав — на него!
И хочется Густаву у него прощения попросить за то, что хоть и не по его воле, но по его вине того сейчас кнутом бить станут до смерти. А если не до смерти, если жив будет, то идти ему в солдаты!
Глядит на сына, что-то сказать, крикнуть хочет. Да только, кричи не кричи, никто его за гулом толпы тысячеголовой не услышит. Только и можно — что глядеть!
Крякнул палач... Топор поднял.
— Прости!.. — прошептал Густав...
А боле ничего сказать не успел — качнулось небо, и толпа, и купола церквей московских, и лицо сына его Карла. И полетело все куда-то вбок... Но то не купола и небо полетели, то голова его, от шеи отделенная, полетела, кувыркаясь, на помост...
Вот и не стало Густава Фирлефанца, того, что в городе Амстердаме в Голландии простым ювелиром был, а в России зачинателем и хранителем государевой рентерии!.. От коей смерть свою принял!
А ведь не соврал, верно все сказал тот колдун!..
Глава 54
Теперь, именно теперь Мишель-Герхард-фон-Штольц должен был победить — буквально с минуты на минуту. Потому что только что ему на мобильный позвонила Ольга и сообщила, что все в порядке и что она едет домой!
— Ты сделала то, о чем я просил? — с трудом скрывая свое волнение, поинтересовался фон-Штольц.
— Да, милый! — ответила она.
А это значит, что экспертиза была проведена!
— И что? — не удержался-таки, спросил Мишель.
— Все хорошо! — прощебетала она. — Приеду — расскажу.
Полчаса Мишель метался по малогабаритной квартире, как лев по клетке. Минута торжества была близка! И пусть наконец все встанет на свои места, и пусть справедливость восторжествует! Теперь кто-то непременно сядет на нары, кто-то кому-то принесет свои публичные извинения, а кое-кто получит Звезду Героя! Никак не меньше — на меньшее Герхарды-фон-Штольцы соглашаться не должны!
Ну где же она, где?! Ведь полчаса прошло! Как можно так долго ехать?!
Минута торжества все откладывалась и откладывалась!..
Наконец раздался долгожданный звонок.
Мишель сорвался с места, бросаясь к двери.
— Здравствуй, милый, — чмокнула Ольга Мишеля в щечку.
Она бы бросилась ему на шею, но у нее были заняты все руки.
— Где ты была?! Я страшно волновался! — укоризненно сказал Мишель.
— Я?.. В магазин заехала, купить что-нибудь на ужин, а там — очередь... ведь я тебя должна хорошо кормить... — быстро-быстро говорила Ольга, перетаскивая на кухню пакеты и вытряхая из них на стол кур, пакетики с приправами и еще что-то. — Ты представляешь, я как зашла, как увидела... там были твои любимые крабы, такие большие, с клешнями... я как на ценник взглянула, обомлела, думала — с ума сойду... Но потом решила, что все равно куплю, побалую тебя, ты ведь говорил, что их так любишь...
Ольга стремглав носилась по кухне, разбрасывая продукты: что-то в холодильник, что-то в морозильную камеру, что-то в мойку...
— Хотела еще тебе креветок купить — там были такие большие, мороженые... Хватилась, а у меня денег уже почти нет... Я так расстроилась, так расстроилась, — все болтала и болтала без умолку Ольга.
Но вдруг осеклась, наткнувшись на молчаливо стоящего посреди кухни Мишеля, но более наткнувшись на его вопрошающий взгляд.
— Ах, прости, заболталась совсем, забыла!.. — всплеснула она руками. — Ах, какая же я глупая! Я сейчас, я быстро!..
И бросив на плиту сковородку, стала разбивать на нее яйца.
Да не это, совсем не это Мишелю нужно было! Не яичница — а минута торжества! Мишель с досады чуть эту сковородку ей об голову не расколошматил! Но не стал, сдержался, будучи стопроцентным джентльменом.
Но Ольга и так, без сковородки, почувствовала, что делает что-то не то.
— Что? Что-то случилось? — испуганно спросила она, так и не успев разбить последнее яйцо. — Говори!.. Нет, молчи, я сама скажу!.. У тебя грипп? Теперь в Москве ходит страшная инфекция...
— Сегодня должна была состояться экспертиза, — еле сдерживаясь, напомнил Мишель.
— Значит, не грипп?.. Уф!.. Как ты меня напугал! Я думала, ты заболел!.. Ты такой странный, молчаливый, весь — красный, напряженный!.. Я думала — точно больной, уже хотела теперь в аптеку бежать...
— Она — была? — перебил ее Мишель.
— Кто? — удивилась Ольга.
— Экспертиза?!
— Ах это?.. Ну, да — конечно. Я же тебе звонила. Все в порядке...
— Что в порядке?
— Как — что? Колье на месте!
Ну какая же она у него дурочка!.. Понятно, что на месте! Вопрос не в том, на месте или нет, — совсем в другом!
— Это оказалась подделка? — задал главный вопрос Мишель.
— Подделка?.. — удивилась Ольга. — Какая подделка? Какой же ты у меня глупенький!.. У нас не может быть подделок! Я же говорю — все в порядке!..
Ах, вот в каком смысле «в порядке!»
— Но как же так? — совершенно ничего не понимая, переспросил Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Как это может быть?!
Потому что быть этого не могло! Никак!
— Что, что случилось? — встревоженно спросила Ольга, заметив, как ее любимый, только что бывший красным, смертельно побледнел. — Я что-то сделала не то?.. Ноя сделала лишь то, что ты меня просил! Ты просил меня провести экспертизу — я ее провела!
— И что? — вновь, с безумной надеждой, спросил Мишель, хотя ему уже все сказали. Все, что он хотел знать!
— Ну я же говорю тебе — все в порядке, можешь не волноваться — колье настоящее, — растерянно, потому что в который уже раз, повторила Ольга.
А как же не волноваться, когда оно... настоящее!
— Но ты уверена? Оно точно — настоящее?
— Да, конечно!
Но как же все ужасно и кошмарно!..
Мишель-Герхард-фон-Штольц чуть не плакал от огорчения. Потому что вместо минуты торжества случилось то, о чем он помыслить не мог и чего более всего опасался — он только что лишился чести... И бог бы уж с ней, но помимо чести он лишился всех денег и заложенной под кредит квартиры, причем не своей, а принадлежащей административно-хозяйственному управлению делами Президента.
Впору было стреляться!.. Прямо теперь!..
— Что с тобой, что? — тормошила Мишеля Ольга. — Тебе плохо?!
— Очень, — честно признался Мишель.
— Значит, все-таки грипп?..
Да какой грипп?!! При чем здесь грипп?! Лучше грипп, лучше чума с холерой, чем то, что с ним произошло!..
— При чем здесь грипп? — в отчаянии вскричал Мишель, хватаясь за голову.
— Голова?.. У тебя болит голова?! — все поняла и еще больше расстроилась Ольга.
— Да не грипп, не голова, не понос и не золотуха! А — экспертиза! — простонал Мишель.
— Экспертиза?.. Но ведь все хорошо — колье настоящее, его никто не украл! — лепетала Ольга.
— Какое — не украл? — непонятно спросил Мишель.
— В каком смысле — какое? — изумилась Ольга.
— То — не украл? Или — это не украл? — указал Мишель на свой кейс.
— Это?.. — удивилась Ольга. — Какое — «это»?
Вместо ответа Мишель нагнулся, поднял, бросил на кухонный стол и расстегнул кейс, вытащив из него небольшую коробочку. Которую раскрыл...
— Ой! — испуганно ойкнула Ольга, словно принесенные ею мороженые крабы ожили и пошли на нее, расставив клешни. — Ой-ой!..
В коробочке, на бархатной подушечке, лежало... колье! То самое!
Ольга изумленно глядела на колье и на Мишеля. И личико ее все более мрачнело.
— Как ты?.. Когда?!
Его милая, добрая, но глупенькая девочка заподозрила его в том, что он обокрал Гохран!
— Как ты мог?!
— Ничего я не смог! — вздохнул Мишель, имея в виду свое, наболевшее.
Ольга вертела в руках украшение.
— Но ведь это оно — то самое! — пораженно бормотала она.
Как же — «то самое», когда совсем другое!
— Нет, это не оно, — тяжко вздохнул Мишель. — Это подделка.
— Подделка?.. — удивилась Ольга. — Никакая это не подделка, это — изделие тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать! Колье золотое, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
Вот, гляди, и вмятина на оправе есть, — ткнула Ольга пальчиком.
— Какая еще вмятина?
— Вот эта, видишь — каплеобразная вмятина неизвестного происхождения между вторым и третьим камнями... Она и в экспертной описи отображена!
Тут уж Мишель и вовсе перестал что-либо понимать!
Так что — выходит, это не подделка? А где тогда подделка? Там?..
Но там изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать осматривали не далее как вчера вечером!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37