То есть в то самое время, когда это находилось у него!
Чего быть не может!
— Нет, Оленька, ты что-то путаешь, это не то колье! — мягко взяв ее за руки, сказал Мишель. — Это — совсем другое колье!
— Как другое, если то самое! — возмутилась Ольга. — Я же специалист... эксперт! Наконец, я не слепая, я — вижу!
Мишель начал теряться.
— "То самое" — в Гохране, а это не «то самое», это совсем другое! — попытался он втолковать ей очевидное. Хотя уже менее горячо.
— Другое?.. Но оно ведь настоящее! — показала на колье Ольга. — С вмятиной! Ведь — настоящее?
Убежденность Ольги покоряла.
— Выходит — настоящее, — неуверенно согласился Мишель. — Колье платиновое, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
— А там? — кивнула головой Ольга, имея в виду Гохран.
— И там тоже! — легко согласился Мишель. — Колье платиновое, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
— Что же их — два?
— Выходит, два, — скромно потупив взор, сказал Мишель.
И хотел было добавить что-то насчет того, что «и тебя вылечат»!.. Да вовремя сдержался. Потому что самому впору было лечиться от двоения в глазах или раздвоения сознания!
Он добыл колье, да не одно — а пару! А толку?! Он ведь не колье коллекционирует, он преступников изобличает! И кто здесь тогда преступник? Кто, что, когда и кого украл, если все ценности на месте?! Кто здесь вор? И есть в этой истории вообще хоть один вор?
"Какие быть — есть! — ответил он сам себе. — Один!
И кто же?
Как кто — он. Он самый и есть! Потому что он украл у своей бывшей возлюбленной принадлежащее ей колье. И если кого здесь и можно засадить за решетку — так это его! Причем трижды — за воровство, за махинации с президентской квартирой, за кредит..."
«Ай, как некрасиво, как неудобно получилось!» — совершенно расстроился Мишель-Герхард-фон-Штольц.
«Это верно!» — согласился Мишка Шутов, сказав не так, сказав про пушного зверька, причем не просто зверька, а хорошо упитанного! В смысле — полного!..
И Мишель-Герхард-фон-Штольц не смог ему ничего возразить!
Он победил — получив все, что желал, и даже вдвое больше!
Но это ровным счетом ничего ему не дало!
Он — выиграл.
Но... в конечном итоге проиграл! Он сделал невозможное, пробрался в святая святых — в Гохран. Что никакие приблизило его к разгадке!
А ведь как все хорошо начиналось!..
Чтобы так преотвратно закончиться!..
И теперь ему уж точно головы не сносить!
...Мишель-Герхард-фон-Штольц и Ольга сидели на диване. Давно сидели... Уже было темно, на улице и в квартире тоже. Уже Ольга отплакала свое, вымочив все имевшиеся у Мишеля платки. Хотя сама не могла сказать, по какому поводу плачет. Просто она видела, что Мишелю плохо. Очень!
И так и было! И даже — еще хуже!
Все было кончено. Мишель проиграл по всем статьям — он оказался неудачником, вором и мошенником.
Главное — что неудачником. Что совершенно не к лицу «фонам»! Лучше быть удачливым вором и отпетым мошенником, чем неудачником! Неудач высший свет и начальство не прощают!
Он потерял все и разом, он — банкрот! У него не осталось ничего, кроме машины, яхты, платиновых часов, трех дюжин костюмов и еще кое-чего по мелочи...
Ничего!..
Ничего?.. — одернул он сам себя? Так ли уж ничего? А Ольга?.. Его, которая плачет теперь у него на плече, Ольга? Она-то есть!
Мишелю стало ужасно стыдно!
Да, верно!.. Неблагодарная скотина, эгоист, себялюбец, подлец!.. Как можно забыть о самом главном. Что — деньги, квартиры и долги, когда речь идет о женщине. О твоей женщине! Которая тебя любит и готова все для тебя сделать?
Ольга!.. Маленькое, милое, бесконечно дорогое ему существо, что всхлипывает, наверняка уже опухшим носиком, свернувшись на его плече. Что ему все его неудачи, когда у него есть она!
Он лишился всего, но он остался не один в этом мире. А это — самое главное! И это он не согласится отдать даже за минуту торжества, даже за час торжества, даже за год торжеств!..
Он — не один!
И хоть все ужасно, но и... прекрасно тоже! Настолько, что впору сказать — остановись мгновение...
Мишель-Герхард-фон-Штольц потерял все.
Но он был счастлив!..
Глава 55
Два дня так, что по всей Москве стекла звенели, бухали артиллерийские залпы. С Воробьевых гор и от храма Христа Спасителя били батареи. На Красной площади и в Кремле рвались снаряды, отчего своды каземата вздрагивали и со сводов сыпалась пыль.
Бух!
Бух!..
Мишель со счета сбился. Может, уж и Кремля-то нет, может, вместо него одни головешки остались? Здесь — не понять.
Бух!
Бух!..
Но даже если Кремля нет, если Спасская башня в руинах лежит — Арсенал точно уцелеет! Его многометровые стены ни одна пушка не прошибет! Так что Мишелю ничего не грозит!..
Да и не страшно ему теперь ничего, он свое, как видно, перебоялся!..
Не расстреляли Мишеля Фирфанцева — офицеры за него вступились. Вернее — за себя.
Солдаты, понятное дело, они большевикам продались, а кто этот, еще неизвестно — вон и бумага у него имеется не кем-нибудь, а самим Керенским подписанная! Его теперь, сгоряча, расстреляешь, а завтра с тебя за него спросят. Решили Мишеля до времени в каземат запереть, чтобы после в штаб переправить...
И надо ж такому случиться — не куда-нибудь заперли, а именно туда, где ящики были свалены! Наверное, эта дверь первой на пути оказалась. А может, в иные казематы его поместить не могли по причине того, что там оружие хранилось — не будешь же арестанта рядом с боеприпасами прятать!
Мишеля бросили внутрь, захлопнув за ним дверь.
А потом, когда большевики штурм готовить начали, уж не до него стало...
Довольно долго Мишель сидел неподвижно, привыкая к темноте. К которой, конечно, так и не привык, потому что темнота была кромешная. Потом, на ощупь, пробрался к ящикам и стал разрывать один из них.
Зачем?.. Он и сам сказать не мог. Слишком долго он к ним шел, и слишком много чего ему пришлось на этом пути испытать... И вот теперь они были рядом — руку протяни... Так отчего не перевернуть последнюю страницу?..
А еще вернее — он копал, чтобы не окоченеть здесь совершенно.
Вначале он работал руками, отбрасывая назад, в темноту, спрессованный хлам. Потом отыскал какой-то случайный штырь и стал разгребать им кучу. Мусор поддавался трудно. Он освободил треть ящика, прежде чем смог отодрать одну из досок. Он поддел ее и, надавив, сломал.
И тут же услышал, как что-то, зазвенев, посыпалось на пол, раскатываясь по сторонам. Неужели?! Он упал на колени и сгреб в горсть содержимое ящика.
То, что он поднял, напоминало сережки или, может быть, колье. Он ощупывал отдельные, выступающие, соединенные друг с другом детали, чувствуя пальцами их гладкую, холодную поверхность...
Да, несомненно, это были драгоценности! Они!..
Он стоял на коленях, как какой-нибудь счастливый, достигший своей цели, кладоискатель, и сердце его билось напряженными толчками.
Он — нашел!..
Но теперь нужно было со всем этим что-то делать! Нужно кликнуть сюда людей! Пусть тех, что его сюда засадили, а до того хотели расстрелять. Пусть — их, все равно больше некого! Они единственные защищали пославшее его сюда правительство!
Мишель подбежал к двери, стал колотить в нее. Вначале кулаками. А потом, не дождавшись отклика, ногами!
Он колотил в нее что было сил, боясь, что его не услышат, и двухсотлетнее железо гудело под его ударами, словно набатный колокол.
Наконец его услышали, и кто-то с той стороны, скорее всего кто-то из нижних чинов, недовольно крикнул:
— Чего тарабанишь? Чего надо-ть?
— Позовите офицера! — ответил ему Мишель.
— Ежели до ветру, то ходи прям там! — крикнули из-за двери.
— Нет! Я по делу! Это очень важно! Сообщите офицеру!
Солдат ушел, и очень долго никого не было. Мишель уж думал, что тот решил о нем не докладывать. Но нет — послышался какой-то неясный шум, шаги.
Кто-то стукнул в дверь.
— Чего вам? — спросил из-за двери офицер.
— Речь идет о порученном мне Александром Федоровичем Керенским деле! — стараясь быть убедительным, прокричал Мишель. — О сокровищах дома Романовых.
Каких-таких сокровищах?.. Что он там несет — рехнулся, что ли?
— Откройте. Это дело государственной важности! Загремел засов, и дверь отворилась.
На пороге силуэтом стоял офицер, погон которого видно не было.
— Что у вас тут стряслось? — недовольно спросил он.
— Дайте побольше света! — потребовал Мишель.
Офицер, вздохнув, хотел было захлопнуть дверь. Но Мишель сказал:
— В этом подвале находятся ценности на сотни миллионов рублей!
— Вы, сударь, здесь лампу Аладдина нашли? — усмехнулся офицер.
Но видя, что Мишель остается серьезным, приказал:
— Ладно, тащи сюда лампу! Да побыстрей у меня смотри!
Принесли закоптелую керосиновую лампу.
— Идемте за мной! — сказал Мишель, увлекая за собой офицера. — Это там!
Офицер шел осторожно, нащупывая ногами путь. Лампа не способна была осветить огромный, с уходящими куда-то вверх сводами, каземат.
— Здесь! — остановился Мишель подле разбитого ящика. — Только нужно будет обязательно сделать опись!
Он наклонился и зачерпнул в горсть царские сокровища.
— Огонь, ниже огонь!
Заинтригованный офицер склонился ниже.
— Ну, где сокровища? — спросил он.
— Да вот же — вот! — поднял руки Мишель.
Офицер опустил лампу ниже, к самым его ладоням.
Взглянул...
Пожал плечами...
Хмыкнул...
Не понимая его, не ожидая таких реакций, Мишель опустил взгляд, посмотрел на свои руки. Там что-то взблеснуло! Но не алмазы — нет. Какие-то стекляшки, напоминающие части разобранной люстры. Точно — не алмазы!
Как же так?..
Мишель присел, сунул руку в ящик, выгреб еще стекло и какие-то болты и еще гайки к ним, поднес их к глазам и разочарованно отшвырнул.
В ящике были части люстры и ничего боле!.. Не было главного, того, что он искал, — лишь только никому не нужный стеклянный хлам! К которому он шел через аресты, «Кресты», расстрел, из-за которого его бил по голове и пытался утопить в Москве-реке Махмудка.
— Дурак ты, братец! — вздохнул офицер. — Или умом тронулся!
— Горохов!
— Я, ваше благородь! — рявкнул в ответ Горохов.
— Ты вот что — ты запри его, и больше меня сюда не зови! И огня ему не давай, а то он, не ровен час, еще чего-нибудь здесь подожжет.
— Слушаюсь, ваше бродие!
Дверь захлопнулась, и стало темно.
Вернее, беспросветно!..
Бух!
Бух!..
Ухала артиллерия. Большевики обстреливали Кремль. И всем уже было не до какого-то там сумасшедшего арестанта! С окраин в центр, отбивая кварталы, стягивались рабочие дружины и перешедшие на сторону большевиков солдаты 55-го и 85-го пехотных полков, на Николаевском вокзале спешно разгружался пятитысячный отряд балтийских матросов, присланный из Петрограда...
Юнкера бились отчаянно, расстреливая последние патроны и поминутно бросаясь в штыки, но изменить что-либо они были уже не в силах! Еще день — и сопротивление «белых» было окончательно сломлено.
Несколько юнкерских рот, оставаясь верными долгу и присяге и не желая складывать оружие, сопротивлялись до конца, будучи истребленными поголовно, до последнего человека. Но большинство, испытывая нехватку в боеприпасах и людях, сдались на милость победителя.
К вечеру второго ноября был заключено перемирие, а третьего в час дня юнкеров и офицеров собрали там, откуда они начали свое выступление — в Александровском училище, где, заперев в классах, продержали несколько часов, решая их судьбу. Все готовились к худшему...
Но их, взяв с них слово, что они не будут участвовать в контрреволюционной борьбе, отпустили восвояси. Всех!
«Победивший пролетариат не поднял руки на обезоруженных, не мстил за расстрелянных в Кремле товарищей. Он доверил слову взятых: не поднимать руки на власть Советов!» — сообщили большевистские газеты.
Пленники разбрелись кто куда.
Кто-то отправился за границу.
Кто-то примкнул к победителям.
Большинство — подались на Дон, положив начало Добровольческой белой армии...
Но всего этого Мишель не знал. Он так и сидел в казематах Арсенала, потеряв счет времени. Неудачный граф Монте-Кристо, скупой рыцарь, чахнущий над... разбитой люстрой...
Так и сидел!..
Послесловие
Звякнул засов.
Распахнулась дверь.
В глаза, ослепляя, ударил свет. Всего-то керосиновой лампы.
— Есть здесь кто али нет? — спросил голос.
В углу что-то зашевелилось. И из-за куч мусора встал человек.
— Ой!.. В бога, в душу, в мать!.. Напугал черт! Ты кто такой, едрен-корень?!
Мишель подошел ближе.
Перед ним, в расстегнутом бушлате, отсвечивая в темноте полосками тельника, стоял матрос в бескозырке, с болтающейся на боку огромной деревянной кобурой.
— Ты чего здесь? — удивленно спросил он. — Давай, выходи, братишка, революция у нас! Хана — эксплуататорам трудового народа! Свобода!..
Мишель поднялся по ступенькам и вышел из подвала и из Арсенала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Чего быть не может!
— Нет, Оленька, ты что-то путаешь, это не то колье! — мягко взяв ее за руки, сказал Мишель. — Это — совсем другое колье!
— Как другое, если то самое! — возмутилась Ольга. — Я же специалист... эксперт! Наконец, я не слепая, я — вижу!
Мишель начал теряться.
— "То самое" — в Гохране, а это не «то самое», это совсем другое! — попытался он втолковать ей очевидное. Хотя уже менее горячо.
— Другое?.. Но оно ведь настоящее! — показала на колье Ольга. — С вмятиной! Ведь — настоящее?
Убежденность Ольги покоряла.
— Выходит — настоящее, — неуверенно согласился Мишель. — Колье платиновое, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
— А там? — кивнула головой Ольга, имея в виду Гохран.
— И там тоже! — легко согласился Мишель. — Колье платиновое, в форме восьмиконечного многогранника с четырьмя крупными, по двенадцать каратов каждый, камнями по краям и одним, на шестнадцать каратов, в центре...
— Что же их — два?
— Выходит, два, — скромно потупив взор, сказал Мишель.
И хотел было добавить что-то насчет того, что «и тебя вылечат»!.. Да вовремя сдержался. Потому что самому впору было лечиться от двоения в глазах или раздвоения сознания!
Он добыл колье, да не одно — а пару! А толку?! Он ведь не колье коллекционирует, он преступников изобличает! И кто здесь тогда преступник? Кто, что, когда и кого украл, если все ценности на месте?! Кто здесь вор? И есть в этой истории вообще хоть один вор?
"Какие быть — есть! — ответил он сам себе. — Один!
И кто же?
Как кто — он. Он самый и есть! Потому что он украл у своей бывшей возлюбленной принадлежащее ей колье. И если кого здесь и можно засадить за решетку — так это его! Причем трижды — за воровство, за махинации с президентской квартирой, за кредит..."
«Ай, как некрасиво, как неудобно получилось!» — совершенно расстроился Мишель-Герхард-фон-Штольц.
«Это верно!» — согласился Мишка Шутов, сказав не так, сказав про пушного зверька, причем не просто зверька, а хорошо упитанного! В смысле — полного!..
И Мишель-Герхард-фон-Штольц не смог ему ничего возразить!
Он победил — получив все, что желал, и даже вдвое больше!
Но это ровным счетом ничего ему не дало!
Он — выиграл.
Но... в конечном итоге проиграл! Он сделал невозможное, пробрался в святая святых — в Гохран. Что никакие приблизило его к разгадке!
А ведь как все хорошо начиналось!..
Чтобы так преотвратно закончиться!..
И теперь ему уж точно головы не сносить!
...Мишель-Герхард-фон-Штольц и Ольга сидели на диване. Давно сидели... Уже было темно, на улице и в квартире тоже. Уже Ольга отплакала свое, вымочив все имевшиеся у Мишеля платки. Хотя сама не могла сказать, по какому поводу плачет. Просто она видела, что Мишелю плохо. Очень!
И так и было! И даже — еще хуже!
Все было кончено. Мишель проиграл по всем статьям — он оказался неудачником, вором и мошенником.
Главное — что неудачником. Что совершенно не к лицу «фонам»! Лучше быть удачливым вором и отпетым мошенником, чем неудачником! Неудач высший свет и начальство не прощают!
Он потерял все и разом, он — банкрот! У него не осталось ничего, кроме машины, яхты, платиновых часов, трех дюжин костюмов и еще кое-чего по мелочи...
Ничего!..
Ничего?.. — одернул он сам себя? Так ли уж ничего? А Ольга?.. Его, которая плачет теперь у него на плече, Ольга? Она-то есть!
Мишелю стало ужасно стыдно!
Да, верно!.. Неблагодарная скотина, эгоист, себялюбец, подлец!.. Как можно забыть о самом главном. Что — деньги, квартиры и долги, когда речь идет о женщине. О твоей женщине! Которая тебя любит и готова все для тебя сделать?
Ольга!.. Маленькое, милое, бесконечно дорогое ему существо, что всхлипывает, наверняка уже опухшим носиком, свернувшись на его плече. Что ему все его неудачи, когда у него есть она!
Он лишился всего, но он остался не один в этом мире. А это — самое главное! И это он не согласится отдать даже за минуту торжества, даже за час торжества, даже за год торжеств!..
Он — не один!
И хоть все ужасно, но и... прекрасно тоже! Настолько, что впору сказать — остановись мгновение...
Мишель-Герхард-фон-Штольц потерял все.
Но он был счастлив!..
Глава 55
Два дня так, что по всей Москве стекла звенели, бухали артиллерийские залпы. С Воробьевых гор и от храма Христа Спасителя били батареи. На Красной площади и в Кремле рвались снаряды, отчего своды каземата вздрагивали и со сводов сыпалась пыль.
Бух!
Бух!..
Мишель со счета сбился. Может, уж и Кремля-то нет, может, вместо него одни головешки остались? Здесь — не понять.
Бух!
Бух!..
Но даже если Кремля нет, если Спасская башня в руинах лежит — Арсенал точно уцелеет! Его многометровые стены ни одна пушка не прошибет! Так что Мишелю ничего не грозит!..
Да и не страшно ему теперь ничего, он свое, как видно, перебоялся!..
Не расстреляли Мишеля Фирфанцева — офицеры за него вступились. Вернее — за себя.
Солдаты, понятное дело, они большевикам продались, а кто этот, еще неизвестно — вон и бумага у него имеется не кем-нибудь, а самим Керенским подписанная! Его теперь, сгоряча, расстреляешь, а завтра с тебя за него спросят. Решили Мишеля до времени в каземат запереть, чтобы после в штаб переправить...
И надо ж такому случиться — не куда-нибудь заперли, а именно туда, где ящики были свалены! Наверное, эта дверь первой на пути оказалась. А может, в иные казематы его поместить не могли по причине того, что там оружие хранилось — не будешь же арестанта рядом с боеприпасами прятать!
Мишеля бросили внутрь, захлопнув за ним дверь.
А потом, когда большевики штурм готовить начали, уж не до него стало...
Довольно долго Мишель сидел неподвижно, привыкая к темноте. К которой, конечно, так и не привык, потому что темнота была кромешная. Потом, на ощупь, пробрался к ящикам и стал разрывать один из них.
Зачем?.. Он и сам сказать не мог. Слишком долго он к ним шел, и слишком много чего ему пришлось на этом пути испытать... И вот теперь они были рядом — руку протяни... Так отчего не перевернуть последнюю страницу?..
А еще вернее — он копал, чтобы не окоченеть здесь совершенно.
Вначале он работал руками, отбрасывая назад, в темноту, спрессованный хлам. Потом отыскал какой-то случайный штырь и стал разгребать им кучу. Мусор поддавался трудно. Он освободил треть ящика, прежде чем смог отодрать одну из досок. Он поддел ее и, надавив, сломал.
И тут же услышал, как что-то, зазвенев, посыпалось на пол, раскатываясь по сторонам. Неужели?! Он упал на колени и сгреб в горсть содержимое ящика.
То, что он поднял, напоминало сережки или, может быть, колье. Он ощупывал отдельные, выступающие, соединенные друг с другом детали, чувствуя пальцами их гладкую, холодную поверхность...
Да, несомненно, это были драгоценности! Они!..
Он стоял на коленях, как какой-нибудь счастливый, достигший своей цели, кладоискатель, и сердце его билось напряженными толчками.
Он — нашел!..
Но теперь нужно было со всем этим что-то делать! Нужно кликнуть сюда людей! Пусть тех, что его сюда засадили, а до того хотели расстрелять. Пусть — их, все равно больше некого! Они единственные защищали пославшее его сюда правительство!
Мишель подбежал к двери, стал колотить в нее. Вначале кулаками. А потом, не дождавшись отклика, ногами!
Он колотил в нее что было сил, боясь, что его не услышат, и двухсотлетнее железо гудело под его ударами, словно набатный колокол.
Наконец его услышали, и кто-то с той стороны, скорее всего кто-то из нижних чинов, недовольно крикнул:
— Чего тарабанишь? Чего надо-ть?
— Позовите офицера! — ответил ему Мишель.
— Ежели до ветру, то ходи прям там! — крикнули из-за двери.
— Нет! Я по делу! Это очень важно! Сообщите офицеру!
Солдат ушел, и очень долго никого не было. Мишель уж думал, что тот решил о нем не докладывать. Но нет — послышался какой-то неясный шум, шаги.
Кто-то стукнул в дверь.
— Чего вам? — спросил из-за двери офицер.
— Речь идет о порученном мне Александром Федоровичем Керенским деле! — стараясь быть убедительным, прокричал Мишель. — О сокровищах дома Романовых.
Каких-таких сокровищах?.. Что он там несет — рехнулся, что ли?
— Откройте. Это дело государственной важности! Загремел засов, и дверь отворилась.
На пороге силуэтом стоял офицер, погон которого видно не было.
— Что у вас тут стряслось? — недовольно спросил он.
— Дайте побольше света! — потребовал Мишель.
Офицер, вздохнув, хотел было захлопнуть дверь. Но Мишель сказал:
— В этом подвале находятся ценности на сотни миллионов рублей!
— Вы, сударь, здесь лампу Аладдина нашли? — усмехнулся офицер.
Но видя, что Мишель остается серьезным, приказал:
— Ладно, тащи сюда лампу! Да побыстрей у меня смотри!
Принесли закоптелую керосиновую лампу.
— Идемте за мной! — сказал Мишель, увлекая за собой офицера. — Это там!
Офицер шел осторожно, нащупывая ногами путь. Лампа не способна была осветить огромный, с уходящими куда-то вверх сводами, каземат.
— Здесь! — остановился Мишель подле разбитого ящика. — Только нужно будет обязательно сделать опись!
Он наклонился и зачерпнул в горсть царские сокровища.
— Огонь, ниже огонь!
Заинтригованный офицер склонился ниже.
— Ну, где сокровища? — спросил он.
— Да вот же — вот! — поднял руки Мишель.
Офицер опустил лампу ниже, к самым его ладоням.
Взглянул...
Пожал плечами...
Хмыкнул...
Не понимая его, не ожидая таких реакций, Мишель опустил взгляд, посмотрел на свои руки. Там что-то взблеснуло! Но не алмазы — нет. Какие-то стекляшки, напоминающие части разобранной люстры. Точно — не алмазы!
Как же так?..
Мишель присел, сунул руку в ящик, выгреб еще стекло и какие-то болты и еще гайки к ним, поднес их к глазам и разочарованно отшвырнул.
В ящике были части люстры и ничего боле!.. Не было главного, того, что он искал, — лишь только никому не нужный стеклянный хлам! К которому он шел через аресты, «Кресты», расстрел, из-за которого его бил по голове и пытался утопить в Москве-реке Махмудка.
— Дурак ты, братец! — вздохнул офицер. — Или умом тронулся!
— Горохов!
— Я, ваше благородь! — рявкнул в ответ Горохов.
— Ты вот что — ты запри его, и больше меня сюда не зови! И огня ему не давай, а то он, не ровен час, еще чего-нибудь здесь подожжет.
— Слушаюсь, ваше бродие!
Дверь захлопнулась, и стало темно.
Вернее, беспросветно!..
Бух!
Бух!..
Ухала артиллерия. Большевики обстреливали Кремль. И всем уже было не до какого-то там сумасшедшего арестанта! С окраин в центр, отбивая кварталы, стягивались рабочие дружины и перешедшие на сторону большевиков солдаты 55-го и 85-го пехотных полков, на Николаевском вокзале спешно разгружался пятитысячный отряд балтийских матросов, присланный из Петрограда...
Юнкера бились отчаянно, расстреливая последние патроны и поминутно бросаясь в штыки, но изменить что-либо они были уже не в силах! Еще день — и сопротивление «белых» было окончательно сломлено.
Несколько юнкерских рот, оставаясь верными долгу и присяге и не желая складывать оружие, сопротивлялись до конца, будучи истребленными поголовно, до последнего человека. Но большинство, испытывая нехватку в боеприпасах и людях, сдались на милость победителя.
К вечеру второго ноября был заключено перемирие, а третьего в час дня юнкеров и офицеров собрали там, откуда они начали свое выступление — в Александровском училище, где, заперев в классах, продержали несколько часов, решая их судьбу. Все готовились к худшему...
Но их, взяв с них слово, что они не будут участвовать в контрреволюционной борьбе, отпустили восвояси. Всех!
«Победивший пролетариат не поднял руки на обезоруженных, не мстил за расстрелянных в Кремле товарищей. Он доверил слову взятых: не поднимать руки на власть Советов!» — сообщили большевистские газеты.
Пленники разбрелись кто куда.
Кто-то отправился за границу.
Кто-то примкнул к победителям.
Большинство — подались на Дон, положив начало Добровольческой белой армии...
Но всего этого Мишель не знал. Он так и сидел в казематах Арсенала, потеряв счет времени. Неудачный граф Монте-Кристо, скупой рыцарь, чахнущий над... разбитой люстрой...
Так и сидел!..
Послесловие
Звякнул засов.
Распахнулась дверь.
В глаза, ослепляя, ударил свет. Всего-то керосиновой лампы.
— Есть здесь кто али нет? — спросил голос.
В углу что-то зашевелилось. И из-за куч мусора встал человек.
— Ой!.. В бога, в душу, в мать!.. Напугал черт! Ты кто такой, едрен-корень?!
Мишель подошел ближе.
Перед ним, в расстегнутом бушлате, отсвечивая в темноте полосками тельника, стоял матрос в бескозырке, с болтающейся на боку огромной деревянной кобурой.
— Ты чего здесь? — удивленно спросил он. — Давай, выходи, братишка, революция у нас! Хана — эксплуататорам трудового народа! Свобода!..
Мишель поднялся по ступенькам и вышел из подвала и из Арсенала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37