– Разве ты уже не любишь меня больше всего на свете?
И снова Гарун позабыл обо всем, кроме ее сладких губ.
Но на следующий день Гаруна вновь позвали к соседу. Больной слуга умер, но смерть его была чудовищно страшна: труп его валялся на полу и представлял собой едва ли не скелет, ибо плоть на костях практически отсутствовала. Ужаснувшись увиденному, Гарун вознес молитву Аллаху и, поспешив прочь из соседского дома, вернулся к жене.
Как и в предыдущие два дня она держала на коленях дочку, на этот раз спящую, и картина сия так тронула его сердце, что зародившиеся было подозрения стремительно улетучились.
Однако он не поддался чарам, а, крепко сжав кулаки, подошел к Лейле, сел рядом с ней и, глядя в прекрасное лицо и бездонные, обрамленные шелковистыми ресницами глаза, спросил:
– Кто ты? Какова твоя природа?
– Что за вопрос, любимый? – промолвила она с улыбкой. – Я твоя жена.
Гарун покачал головой.
– Не лги мне. Ты сказала, что явилась из звездных пределов, и я... – Он пожал плечами. – Я поверил тебе, ибо в жизни мне доводилось видеть много странного и чудесного. Но больше я тебе не верю.
– Что ж. – Она слабо улыбнулась. – Тогда скажи сам, кто я, по-твоему, такая?
Гаруна пробрала дрожь, ибо в душе он страшился того, что хотел сказать.
– Боюсь, – тихо заговорил он, – что ты принадлежишь к числу тех джиннов, которые не пожелали склониться перед Аллахом и были за то низвергнуты с небес. И если это так... – Он бросил взгляд на свою дочь и нежно погладил ее по щеке. – Мне страшно подумать, каковы могут быть твои цели.
– Нет у меня никакой цели, кроме как отвечать любовью на твою любовь, – прошептала в ответ Лейла.
Они молча смотрели друг на друга. Потом Гарун обхватил голову руками и застонал.
– Как я могу поверить тебе? – прошептал он. – Лейла, любимая, а ведь я так хочу тебе верить!
Ее рубиновая улыбка погасла.
– Позволь мне сделать тебе подарок.
С этими словами Лейла сняла с пальца золотое кольцо, поцеловала его и передала мужу.
Гарун воззрился на него в недоумении. Кольцо было необычное: его украшало изображение солнечного диска, под которым виднелись очертания двух коленопреклоненных фигур.
– Что это? – спросил он.
– Оно волшебное, о возлюбленный. Тот, кто носит его, всегда будет находиться под защитой моей любви.
Лейла потянулась, чтобы обнять его. Гарун чуть отпрянул и попытался уклониться, но, вдохнув волшебный аромат ее дыхания, со стоном потянулся к вожделенным губам.
И вновь, едва завершился их долгий поцелуй, Лейла шепотом задала аль-Вакилю все тот же вопрос:
– Разве ты уже не любишь меня больше всего на свете?
– Люблю! Больше самой жизни, – пробормотал Гарун и, внимательно рассмотрев кольцо, надел его на палец. – Да смилуется надо мной Аллах, воистину больше самой жизни.
* * *
С тех пор, когда люди, обращавшиеся к аль-Вакилю за помощью, в числе симптомов поразившего их близких недуга упоминали о царапине поперек груди, Гарун заявлял, что не в силах излечить больного. Весть о том, что даже столь прославленный целитель не знает, как справиться с таинственной болезнью, быстро распространилась по городу. Люди были в панике. Слухи, словно мусор на ветру, кружили по всему Каиру: поговаривали, будто странная хворь на самом деле не что иное, как метка – след прикосновения ужасных, высасывающих жизнь джиннов, прилетающих на крыльях ветров. Некоторые заявляли, что видели, как над постелями тех, кого потом поразила хворь, на миг появлялась окутанная вуалью фигура. Черты лица ее никто разглядеть не мог – очевидцы сходились лишь в одном: из-под вуали сверкали несказанно прекрасные, глубокие, как море, но напоенные смертельным ядом глаза. Жена одного недавно скончавшегося еврея рассказывала, что в ночь, когда ее мужа поразил недуг, она заметила склонившуюся над его ложем темную фигуру и уверяла, что к нему явилась сама Лилит. Скоро эта весть распространилась далеко за пределы еврейского квартала, и в Каире не осталось ни одного дома, где не страшились бы наступления ночи.
Но как ни множились слухи, Гарун по-прежнему сторонился больных и не отвечал на мольбы о помощи. Почти все время он проводил в стенах своего дома вместе с женой и дочерью. Он играл с Гайде, читал ей книги и старался научить ее всему, что знал сам, дабы девочка, как и он, прониклась изумлением перед дивным устройством мироздания. Каждый вечер Лейла приходила к нему, обнимала и шепотом спрашивала, по-прежнему ли он любит ее больше всего на свете. Гарун неизменно отвечал утвердительно, и они предавались восторгам любви, после чего он погружался в непробудный, лишенный сновидений сон.
Но однажды вечером, когда Гарун, как обычно, занимался с Гайде, слуга объявил о прибытии посланца халифа. Подняв глаза, аль-Вакиль узнал Масуда.
– Поспеши во дворец, – сказал мавр, – принцесса Ситт аль-Мульк заболела, и повелитель правоверных впал в отчаяние.
– Каковы симптомы ее болезни?
– Она смертельно бледна, впадает в беспамятство, бредит, а на груди ее кровоточит тонкая, невесть откуда взявшаяся царапина.
Гарун почувствовал, как сжалось его сердце.
– Я не в силах ей помочь, – промолвил он.
– Но халиф приказывает тебе.
– Я уже сказал, у меня нет снадобья от такой болезни.
Мавр бросил взгляд на Гайде и усмехнулся.
– Весьма неразумно противиться воле повелителя правоверных. Человек осмотрительный, прежде чем отказаться, подумал бы о том, чем такой отказ может обернуться не только для него самого, но и для его близких. Если ты заботишься об их благе, лучше тебе пойти со мной.
Мучимый страхом и сомнениями, Гарун помешкал, но потом встал, поцеловал дочь и под надзором Масуда отправился во дворец.
По прибытии туда он нашел халифа у постели возлюбленной сестры – принцессы Ситт аль-Мульк. Гаруну было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться в том, что самые худшие его опасения оправдались. Он сознавал, что не в состоянии спасти принцессу, но сделал все возможное, дабы облегчить ее страдания. Однако она продолжала стонать и метаться в бреду.
Неожиданно халиф оттолкнул Гаруна в сторону и сжал сестру в объятиях.
– Почему ты не лечишь ее? – воскликнул он, поглаживая грудь принцессы и в ужасе глядя на кровоточащую рану.
– Я бессилен, о владыка.
– Не может быть! Ты искуснейший из врачей Каира.
– Я могу лишь дать снадобье, которое погрузит ее в спокойный сон.
– Сделай это, – сказал халиф, – а завтра приходи без задержки и приноси с собой лекарство. Иначе, о целитель... – Он достал кинжал. – Иначе...
Гарун вернулся домой с тяжелым сердцем. Лейлы нигде не было видно: до самого утра она так и не появилась.
Всю ночь аль-Вакиль не отходил от дочери, а когда наутро за ним явился Масуд, он взглянул на Гайде так, будто не надеялся увидеть ее еще раз. Однако мавр, усмехнувшись, подошел к девочке и посадил ее себе на плечи. Гарун попытался протестовать, но черный гигант лишь покачал головой.
Во дворец они отправились вместе.
Войдя в комнату принцессы, врачеватель с порога понял, что состояние больной ухудшилось. На груди появился второй шрам. Она не спала, но пребывала в горячечном бреду и то и дело взмахивала руками, словно силясь отогнать ужасный призрак.
Сидевший рядом с ней халиф поднял на Гаруна взгляд, полный боли и ненависти.
– Почему моя сестра не выздоравливает? – прошипел он. – Ты поклялся, что исцелишь ее.
– Нет, о владыка, я не обещал ничего подобного.
– Она должна поправиться, – промолвил халиф, вперив в лекаря безумный взгляд.
Потом он снова повернулся к сестре и принялся обнимать и целовать ее, но она, похоже не узнавая его, кричала и отбивалась.
– Я должен дать ей еще одну дозу опия, – сказал Гарун, доставая из лекарской сумки склянку с настойкой.
Глаза халифа блеснули.
– Это излечит ее?
– Это поможет уснуть. Ей необходим покой.
Халиф рассеянно кивнул, но тут с улицы донесся вой бродячей собаки, и это повергло повелителя правоверных в бешенство.
– Стража! – истошно заорал он. – Что происходит в Каире? Сестра наместника Аллаха лежит при смерти, а проклятые шавки воют прямо под окнами дворца! Моей сестре необходим покой!
Стражники воззрились на халифа в растерянности, но потом один из них с низким поклоном поспешил прочь из зала.
Вскоре снаружи послышался визг: в окрестностях дворца убивали собак. Гарун в ужасе обернулся к повелителю правоверных, но того, похоже, резня воодушевила: стоя на балконе, халиф дрожал от яростного возбуждения.
– Так будет со всеми, – пробормотал аль-Хаким себе под нос, – кто осмелится вообразить, будто моя сестра не выживет!
Он снова повернулся к Гаруну, и тут его взгляд случайно упал на сидевшую в углу растерянную и испуганную Гайде. Халиф замер, словно зачарованный, потом подошел к девочке и присел перед ней на корточки. Видя, что глаза малышки расширились от страха, он погладил ее по щеке.
– Хорошенькая у тебя дочка, прелестная, – промолвил халиф и неожиданно вперил в Гаруна взгляд, полный злобы. – Однако моя сестра еще красивее. И она, по-твоему, должна распроститься с жизнью? Где справедливость, лекарь? Знай же, если умрет моя ненаглядная сестра, умрет и твоя дочь.
Бросив еще один взгляд на ложе принцессы, халиф повернулся и размашистым шагом вышел из комнаты. Гайде, глядя ему вслед, внезапно расплакалась, и Гарун взял девочку на руки.
– Не бойся, о мой цветочек, – промолвил он, качая ее, – ничего не бойся, моя лилия.
С этими словами он снял кольцо, полученное от Лейлы, продел сквозь него ленточку и повесил на шею дочери.
– Вот, – тихонько прошептал он, – теперь ты под защитой маминых чар, и бояться тебе нечего.
Хотя аль-Вакиль любыми средствами пытался успокоить дочку, его собственная душа пребывала в великой тревоге. При мысли о том, что ждет их впереди, его охватывал ужас.
* * *
В тот вечер, уложив Гайде спать, Гарун распорядился выставить у спальни принцессы караул, причем не только у дверей, но и у окон, хотя под ними находилась высокая, совершенно отвесная стена. Объяснять он ничего не стал – лишь настоятельно велел стражникам ни под каким предлогом не отлучаться и ни на минуту не смыкать глаз. Приказ его вызвал удивление, однако перечить мудрому врачевателю не решились.
Потом Гарун покинул дворец, ибо не мог заставить себя провести ночь в его стенах. Бесцельно блуждая по улицам, он то и дело оглядывался на громаду резиденции правителя, стараясь угадать, за какими окнами находится спальня принцессы, и боясь увидеть на одном из балконов закутанную в покрывало фигуру. Дабы отвлечься от мрачных мыслей, аль-Вакиль постарался сосредоточить внимание на том, что видел вокруг. Как оказалось, и на улицах ночного Каира ужасов было немало.
Вместе с пылью ветер разносил сгустки запекшейся крови. Повсюду среди хлама и мусора валялись собачьи трупы. Из-за жары они уже начали разлагаться и распространяли омерзительное зловоние. Обычно шумный, многолюдный Каир словно замер, и Гарун с мрачной усмешкой подумал, что халиф, наверное, наслаждается установившейся тишиной. Другое дело, что тишина эта стала результатом учиненной по приказу повелителя бойни. Вдруг аль-Вакиль услышал, как кто-то тихонько, жалобно скулит, и, оглядевшись, приметил пытающуюся подняться на лапы раненую собаку. Когда ей это удалось, она заковыляла к валявшимся неподалеку маленьким трупикам, принялась вылизывать их и заскулила еще громче. Аль-Вакиль подумал, что это, должно быть, ее щенки. И тут собака завыла. Испугавшись, как бы на вой не примчались дворцовые стражники, он подхватил ее на руки. Собака пыталась вырваться и вернуться к мертвым щенкам. Тогда Гарун прикрыл несчастное животное полой плаща и поспешил прочь. Через некоторое время собака перестала выть и снова принялась скорбно скулить.
Поглаживая бедняжку и нашептывая ей что-то на ухо, аль-Вакиль принес ее домой, обработал раны и поручил собаку заботам слуг, велев им до его возвращения не давать ей слишком много еды и питья. Перед уходом он решил, что назовет ее Исидой, ибо та не покидала своих любимых даже после смерти.
На рассвете Гарун явился во дворец и сразу поспешил туда, где оставил Гайде. Девочка – живое воплощение прелести и невинности – спала. Склонившись над дочерью, аль-Вакиль убедился, что кольцо по-прежнему висит на ее шее, и, поцеловав малышку, отошел. Больше всего ему хотелось подержать ее на руках, ибо он боялся, что другого такого случая уже не выпадет. Однако будить девочку он не стал, а вместо того поспешил к покоям принцессы Ситт аль-Мульк, уповая на то, что ей тоже удалось спокойно провести ночь. Но уже в коридоре Гарун услышал бессвязные крики и сразу понял, что ночью произошло нечто ужасное.
Так оно и оказалось. Возле постели принцессы валялись мертвые тела часовых: лица их были искажены ужасом, а глотки разодраны так, что головы были почти отсечены от тел. Сама принцесса осталась в живых, но, похоже, совершенно обезумела: она дико кричала и никак не хотела открыть глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60