Зэк с ножом, сидящий при сорокоградусном морозе в засаде на автоматчиков, внушал ужас. Группа притихла. Только безумный пограничный пес, как ненормальный, рвался по следу.
— Может, объедем? — сочувственно предложил шофер. Ему по просеке было не идти. Но и ехать в одиночку тоже не хотелось.
Старший группы захвата посмотрел на него с невыразимой тоской. Время шло, а добыча ускользала. На душе у Запруды было муторно. Вертухай нервно присел на обочину — действие пургена затихало постепенно. Коллектив, утомившийся от переживаний и непосильного умственного напряжения, присоединился. Только Вялый с презрением оглянулся на людей, так бездарно метящих территорию без единого кустика. Пес снова захрипел, натягивая поводок. Вездеход качнуло.
— Тпру! — заорал водитель. — Стащишь с дороги, кобель придурочный!
Неожиданно оскорбление лучших чувств Хвостова к собаке спровоцировало продолжение погони. Проводник спрыгнул на просеку с воплем:
— Не уйдешь, сука лагерная!
Он попал на узенькую тропку и помчался к леспромхозу. Русский человек — как лемур. Если толпой — то хоть топиться.
— Гастелло, …ля! — крякнули суровые вертухаи и потрусили следом.
Шоферу дали в сопровождающие лопоухого первогодка, чтобы было нестрашно, и отправили к развилке. Чтобы, значит, если Моченый рванет обратно в зону, не упустить… Во как! У нас не забалуешь!
Погоня шла долго. Вялый мчался, скуля и всхрапывая, огромными прыжками. Подвывая от страха и азарта, за ним бежали люди с автоматами. В их мечтах водка и отпуск сливались в одно приятное теплое целое. Оно манило за собой и звало вперед. И вертухаи мчались по просеке, используя хвост Вялого как маяк…
Светлые мечты, как положено, умерли у помойки. Погоня вылетела к задворкам леспромхоза и застыла. Ветеран погранвойск настиг добычу. Оборвав поводок, он кинулся вперед. К моменту подхода группы захвата Вялый в хорошем темпе окучивал пегую леспромхозовскую сучку по кличке Шкура. Действовал он как изголодавшийся зэк — нахрапом, без прелюдий. Дело у Вялого спорилось. Шкура визжала, но не вырывалась.
Группа захвата взвыла стаей разъяренных волков. Хвостов, злобно рыча, словно конкурирующий кобель, кинулся через помойку. Мощный удар валенком под хвост и искрометный собачий оргазм совпали. Вялый, ощутив небывалый восторг и одновременно жуткую боль, заревел как паровоз.
Шкура взмыла из-под него и исчезла, чуть не проломив забор. Следом за ней в последней надежде полезла группа захвата. Но отдых и вожделенная водка накрылись медным тазом. Суровые похмельные лесорубы напрочь отрицали все. Особенно присутствие Моченого. А также Копченого, Леченого, Печеного и, етит вашу мать, Буденного!!!
Прибыл вездеход. Вертухаи загрузились и убыли, утопая в соплях жалости к себе. Следом за машиной, страдальчески кряхтя, трусил Вялый. Судя по озадаченной собачьей морде в душе у него зарождалось понимание мазохизма как философии лагерной жизни.
* * *
Пока цепные псы режима метались по тайге, беглецы торили тундру. Их было пятеро. Из сотен отморозков Гнида без труда выбрал двух камикадзе. У Коли и Толи был тотально атрофирован контроль мозговых центров коры над поведенческими стереотипами адекватных физиологических реакций . Приказы пахана они не обсуждали. Потому что не понимали. Но соглашались безропотно. Им вручили рюкзаки и показали направление. Больше ничего. Дабы ребят не замкнуло.
С «коровой» пришлось сложнее. Еда — дело серьезное. Друга для продуктовых нужд с собой в тундру не возьмешь. Это тебе не горы… по-Высоцкому. От ходячего НЗ при побеге с Колымской зоны требовалась упитанность, выносливость и наивность одновременно. Толстых идиотов на зоне хватало. Но не настолько конченых, чтобы идти в бега с Моченым. Творческий поиск Гниды мог затянуться. Но шестерке повезло. За сутки до побега, в ноль часов одну минуту в барак ввалился пятнистый фиолетово-зеленый икающий субъект. Треснутые очки над зелеными пухлыми щечками не могли скрыть безумных глаз, отягощенных мукой вредного на зоне и бесполезного в жизни высшего образования. В довершение образа «коровы для Моченого» субъект, столкнувшись с Гнидой, издал жалобный стон:
— М-м-м… П-простите-е, я заблудился… Вы не подскажете?.. Ик!!!
Лучшей кандидатуры на роль самоходной продуктовой заначки нельзя было даже придумать. Гнида жизнь знал. Поэтому показал зеленому придурку дорогу в туалет и заодно выслушал историю непростой жизни Степана Степановича Потрошилова, интеллигента в шестом поколении.
Потрошилов был сексуально активным алкоголиком. Алкал он все, что горело. После чего домогался до любого тела старше тринадцати и младше Тутанхамона. Зачастую успешно. Во хмелю Степан Степанович проявлял себя несгибаемо стойким бойцом эротического фронта. В результате чего и оказался на зоне. Нет, он никого не насиловал! Просто однажды овладел марксизмом-ленинизмом. В лице супруги третьего секретаря обкома КПСС. Без злого политического умысла. На избирательной урне. В день выборов в Совет народных депутатов. Слухи о нем поползли по госдачам.
Изматывающая борьба с происками империализма, неустанная забота о благе трудящихся и профессионально неизбежный алкоголизм отрицательно сказывались на… мужестве суровой партийной элиты. К изумлению жен партийных боссов, Потрошилов сохранял боеспособность и после литра водки, и даже в дни съездов. Внезапно оказалось, что не все мужчины в мире — члены партии. В пьяном угаре Степан Степанович становился сексуально неутомим и политически близорук. В том смысле, что не видел половой разницы между Партией и Комсомолом. А она, очевидно, таки была. Посадили его по горячей просьбе все той же «Мадам Третий Секретарь». Формально — за пьяное хулиганство в особо крупных размерах. Фактически — за измену Партии. С инструкторшей райкома ВЛКСМ.
Степан Степанович попал на Колыму. Оказавшись вдали от спиртного и женщин, он впал в транс. Организм без важнейших составных частей бытия пошел вразнос и к прибытию на зону достиг глубокого шока. Жадобы на несправедливость кары не помогли. Как выяснилось, все окружающие сидели «ни за что». Тогда в поисках утраченного счастья Потрошилов стал пить все.
Как интеллигента в шестом поколении на зоне его приставили к мытью окон штаба. В первую очередь он употребил стеклоочиститель «Секунда». Окна кабинета начальника лагеря в штабном домике остались мутными. А кожа Потрошилова приобрела нежно-фиолетовый оттенок. Невзирая на окрас, он принялся соблазнять бухгалтера зоны, прапорщика Ступину. Та, плюнув на пенсионный возраст, накрасила губы и покорно обнажила впалую грудь. Замполит лагеря, случайно узрев эту порнографию, снял Степана Степановича с …интеллектуальной работы. За «потерю самосознания и человеческого облика».
Следующим этапом карьеры стала столовая. Шеф-повар Мама Люся была родом с Лиговки. Пожалев земляка из далекого Питера, она пристроила его к кухне. В знак огромной, нечеловеческой благодарности Степан Степанович выжрал ведро забродившего компота. И Мама Люся пала жертвой его полового безумства. Почти. Две огромные груди, похожие на астраханские арбузы средней степени спелости, уже легли на колоду для рубки мяса. Уже лучились похотью наивные голубые глаза коварного соблазнителя… И тут компот сказал сексу решительное «Нет!». Глаза Потрошилова выкатились из орбит. Бюст закатился обратно в халат. Вместо работы в столовой половой террорист с жутким поносом очутился в лазарете.
Начальник медчасти зоны носил гордое звание фельдшер. И не менее гордую фамилию Тютько. От нового пациента фельдшер Тютько получил огромное наслаждение. Хлипкий медицинский сарайчик содрогался от потрошиловских извержений две недели. Все это время начмед находился поблизости.
— О, слышь, як гадит! — радостно комментировал он взрывы из лазаретного туалета. — Мабудь, усе порушит, и мене на пенсию уволють…
Как только Потрошилов пришел в себя, он унюхал спирт и медсестру Галину Мефодьевну. Взгляд его недвусмысленно загорелся. И то и другое принадлежало Тютько.
— Тильки для сэбэ! — по-хорошему предупредил фельдшер.
Степан Степанович не поверил. Из лазарета его вышвырнули. Начмед был «з Украйны». Поэтому негуманно пинал интеллигента ногами за покушение на чужую собственность.
После столкновения с медициной Потрошилов окончательно утратил веру в гуманизм. Зато приобрел бутыль с зеленкой. Которую и употребил, не успев отойти нескольких метров от медпункта. За ближайший углом. В барак он ввалился зеленым, икающим и счастливым.
Степан Степанович был назначен «коровой» сразу. Даже мычал он после литра раствора зеленки соответственно. А уж комплекция его просто навевала мысли о говядине. Моченый плотоядно кивнул:
— Берем! Зеленкой пропитался — стерильный, значит. Дольше сохранится.
Находку ознаменовали нанесением татуировок на животы. В фигурных скобках, жутко напоминающих рога, у пахана синела цифра «три». У Гниды появилась единица.
На следующий день Потрошилова отмыли, как смогли. Зеленка въелась в щеки и губы намертво. Потом в него влили два литра браги и объяснили историческую роль интеллигенции в судьбе Моченого. Правда, он сразу все забыл. Но на груди осталась татуировка в виде вымени. А в душе поселилось неясное чувство гордости.
* * *
Утро застало побег в затихающей фазе. Тундра лежала впереди, позади и по бокам. Толя в снегоходах брел первым, протаптывая дорогу. Коля вез Потрошилова на санках. Сам Степан Степанович идти не мог ввиду отсутствия равновесия. Даже чувство огромной ответственности за возложенную на него высокую миссию не помогало.
Моченый прищурился на солнце и понюхал ветер. Размытое желтоватое пятно глаза не резало. Ветер, как обычно, пах снегом. Пахан вздохнул. Идти черт знает куда не хотелось. Собственно говоря, ему и в зоне жилось неплохо. Тащиться через всю страну было в лом. Опять-таки, Центробанк и МУР надоели пахану до смерти. Опять-таки, били в МУРе больно.
«А вот не пойду на дело!» — нагло подумал Моченый.
В далекой столице седой полковник вздрогнул. На расписание засад у Центробанка легла клякса.
— Пристрелить его при задержании; что ли? — сентиментально вздохнул старый мент, сделавший карьеру на прошлых арестах рецидивиста.
Моченый сам поразился дурацкой идее, пришедшей в голову. По воровским законам, он даже думать не мог о нарушении традиций. Пахан тряхнул головой и вернулся в тундру. Из глубокого потайного кармана мехового ватника он достал расписание побега. На листке был подробно, по дням расписан маршрут и график. Вместо обеда на второй день намечался привал. Он ткнул Гниду в плечо:
— Давай нору! Будем шхериться.
В ближайшем сугробе они выкопали берлогу и уснули, прижавшись друг к другу.
* * *
К вечеру народ в сугробе протрезвел и проснулся. Последним мутные глаза открыл Потрошилов. Вместо вонючих стен барака его окружал снег. Рядом оказались какие-то смутно знакомые лица. Они погано щерились, глядя на Степана Степановича.
«Как голодные…» — почему-то меланхолично подумал он. Длинная ночь с пятницы на понедельник странным образом закончилась на свободе. Каким — оставалось загадкой. Зачем ему такая свобода, тоже было неясно. До вполне законного освобождения, то есть звонка, и так оставалось два дня. За побег могли напаять года три.
В раздумьях Потрошилов снял очки и начал интенсивную протирку. «Надеюсь, мы никого по дороге не… кокнули?» — спросил он себя. «Мы» после очистки оптики от корок льда показались еще страшнее. Моченый приблизил свою гориллоподобную рожу вплотную к отчаянно распахнутым наивным глазам Степана Степановича. Беззащитно интеллигентные мысли читались в них без труда. Факт побега «корове» не нравился. Ей хотелось обратно в зону. До лагеря было еще слишком близко. Да и бегать за полупьяным дурачком по тундре не хотелось. Пахан потрепал Потрошилова по пухлой щеке, зачем-то облизнувшись. В берлоге раздался глухой рык:
— Тебе надо выпить!
Рот Степана Степановича начал приоткрываться в немом ужасе понимания. Оно вот-вот должно было озарить гудящую с похмелья голову. Но не успело. Ловкая лапа Гниды поднесла к его губам край алюминиевой кружки. Глотательный рефлекс у Потрошилова был развит здорово. Послышался короткий всасывающий всхлип в двести граммов, и кружка опустела.
Коварный расчет матерого пахана оказался точен. На свежие дрожжи доза ударила Степана Степановича в лоб. Изнутри. Сильно. Он тихо хрустнул сосулькой, заботливо сунутой ему в зубы добросердечным Коляном. Волна приятного тепла разогнала сумрак берлоги. Стало уютно. Дружная компания приятных попутчиков радостно улыбалась Потрошилову. Он с облегчением выдохнул, отгоняя мимолетные неприятные ощущения, тут же забыв о них. Захотелось простого дружеского общения.
— Человек рожден для водки, как птица для помета!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55