Чтобы чувствовали себя как дома.
Визит Центрального телевидения по времени совпал с приемом у мэра. Мэр принимал «Алка-Зельцер». Глава края мудро растворил вожделенную таблетку в пиве. Народная якутская смекалка подсказывала ему, что хоть одно из двух средств да должно сработать. В дверь пролезла коротко стриженная голова секретаря:
— К вам из Москвы!
От эпохальной новости вроде бы полагалось возбудиться. Но мэру было плохо. После вчерашнего фуршета в третьем бараке леспромхоза мозги потрескивали где-то в глубине черепа, позади красных опухших глаз. Крупная дрожь била мягкое начальственное тело, а желудок с сердцем камлали предсмертный обряд. В таком состоянии незваный гость хуже тухлого оленя. Мэр грозно замахал веками и категорично прошептал:
— Пусть ждут.
Секретари вообще существа загадочные. Они будто сделаны из других исходных материалов. Во всяком случае, броня личной преданности шефу делает их практически непроницаемыми для человеческих эмоций. Секретарь-якут был похож на сфинкса. По монолитности и невозмутимости. Если бы в свое время в Испании так понимали лозунг «Но пасаран», фашизм умер бы, как тореадор под быком. Съемочная группа не прошла. Москвичи, орали и льстили, плакали и шли на приступ. С тем же успехом можно было склонять к сожительству памятник Некрасову.
Штурм длился час. На четыре талантливых монолога телевизионщиков был дан один, гениальный по смыслу и краткости, ответ: «Не положено!». Наконец репортер развел руками и удрученно сказал, обращаясь к равнодушному потрескавшемуся потолку:
— Ну что ему надо, этому церберу?!
— Три сотни,-быстро и лаконично ответил секретарь.
Съемочная группа переглянулась.
— Рублей? — с затаенной надеждой прошептал режиссер.
Якут подумал и с видимым сожалением кивнул. Чем дальше от Москвы, тем дешевле власть.
Среда обитания мэра Глухоманска носила ностальгический отпечаток прошлого века. Зеленое сукно и настенные портреты перемежались с рогами, висевшими на стенах. В таком интерьере даже похмелье выглядело солидно. Бокал подходил к концу. Мэр немного оттаял душой и перестал мелко трястись объемистым брюшком. Вторжение Центрального телевидения в свою жизнь он принял смиренно. Тем более что полторы сотни из трех полагались ему.
Гости ввалились вместе с багажом, разом заполнив кабинет. От них стало шумно и неспокойно. По столичной привычке они заговорили с порога и все одновременно. Громко и много. На вчерашнем фуршете закусывали медвежьим салом, поэтому у мэра противно ныла печень. Ему казалось, что москвичи сладострастно тыкают бойкими словами прямо в нее.
— Это будет гениально!!! — орал режиссер. — Только дайте мне фактуру! Где у вас ближайший олигарх?!
— Обязательно при вашем участии! Пойдете в разбивочку, покадрово! — вторил ему репортер. — Нужно будет его уговорить на крупный план! И без переводчика!
Мэр окончательно ошалел от непривычного и малопонятного крика. В начальственной душе появилось мутное ощущение дискомфорта. Он опустил глаза к бокалу. Но и там, на дне, болтался какой-то гадостный осадок от растворенной таблетки «Алка-Зельцера». Мучительно продавив в себя целебное пойло, глава края пробормотал, словно извиняясь:
— У нас олигархов нет…
Внезапно в кабинете стихло. Повисла неловкая пауза, как будто он неприлично громко пукнул во время предвыборной речи. Москвичи уставились на мэра с жалостливым недоумением.
— Как же вы живете? — Режиссер инстинктивно проверил содержимое своих карманов.
— Мучаемся, — без выражения ответил мэр и с сожалением отставил в сторону пустой бокал.
Огромный оператор хохотнул:
— Без олигарха нельзя! Народ должен кого-то громко ненавидеть и тихо обожать.
— Им меня хватает, — снова равнодушно отозвался хозяин города.
— А кто у вас во всем виноват, если его нет? — Репортер въедливо улыбнулся отработанной экранной улыбкой.
— А у нас все хорошо, — поставил точку чиновник.
Разговор зашел в тупик. Мэр, который до этого даже и не задумывался, на кой ему в крае олигархи, впал в прострацию. Но долго блуждать в собственном духовном мире ему не дали. Да там, собственно, особо разгуляться было и негде.
— Значит, говорите, нет? — Режиссер задумчиво помассировал подбородок. Полное отсутствие непременного атрибута процветания якутского народа несколько осложняло задачу. Но для настоящего профессионала — мелочь, не более того. В конце концов, за те деньги, которые обещал Ходорович, можно было создать целую деревню олигархов, магнатов, банкиров и даже полагающихся им прокуроров. Он энергично пробежался по кабинету, преодолевая расстояние, отделяющее его от мэра, и гаркнул ему в лицо. — Будут!
Москвичи, как им и положено, работали единой командой. Друг друга они понимали с полуслова. Ассистент кивнул с заднего плана:
— Дайте только человека.
— Какого? — морщась от головной боли, спросил мэр.
— Ну, я не знаю, — хищно хохотнул режиссер, — вождя какого-нибудь, что-ли. Но чтоб все было достоверно. Отпишем ему официально кусок тундры побольше. Какой не жалко. Чтоб без опровержений. С Ходоровичем согласовано. Мы люди солидные. И документ в кадре дадим наездом. Лады?!
Похмелье, ненадолго обманутое пивом, рухнуло на бедную руководящую голову опрокинутым небом. Мэр кивнул, стремясь не шевелитьея. Одним подбородком.
— Вот и славно! — завопил репортер. — Дайте человечка! Лишь бы читать умел. А текстовочку мы ему изобразим в лучшем виде!
Сам мэр говорил без бумажки. Как настоящий политик. Путая падежи и окончания. Без особого смысла, но от чистого сердца, незамутненного лишними мыслями и чувствами. Грамотеев он не уважал. Их и так в родном крае было не шибко. А те, что и водились, явно составляли угрозу власти. Поэтому задача поставила его в тупик. Но власть автоматически дарит обладателю мудрость, недоступную смертным. Мэр пожевал губами, преодолевая тошноту, и тихо, но отчетливо произнес:
— Это будет не просто.
Здоровяк-оператор колыхнулся всём телом, так что рога на стенах угрожающе зашевелились:
— Пленку в клочья! Мы ж от Ходоровича!
— Вот его и снимайте. Он и олигарх, и читать, наверное, умеет.
— Наверное…— глубокомысленно изрек желчный репортер.
Пауза затянулась, и в тот самый момент, когда молчать стало просто глупо…
— Три, — припечатал мэр, выходя из похмельной депрессии.
— Сотни, что ли? — уже привычно переспросил режиссер.
— Дурак, что ли? — от неожиданности опешил мэр. — Это мэрия, а не бордель. Якутия — край нефти и алмазов!
Москвичи зашевелились. Их, понятное дело, пробило на сюжет о коррупции. Возроптали горячие журналистские сердца. Потянулись потные руки к аппаратуре возмездия… Однако за такой шедевр режиссеру пришлось бы потом выковыривать глаза оператора… Языком репортера… У себя из… Ну, в общем, Ходорович шутить не любил.
Сделка состоялась. Получив гонорар за мудрость, мэр напрягся, рожая мысль. Его лицо еще больше округлилось. Хитрые якутские глаза распластались в прищуре, без следа пропав в щелках припухших век. В тиши кабинета стало слышно, как сопит за дверью подслушивающий секретарь. Через десять минут напряжение достигло апогея. Великолепной театральной паузой деньги были отработаны до последнего цента. В момент наивысшего накала мэр всхрапнул и неожиданно проснулся.
— Есть тут один человек, — невнятно пробормотал он.
Опухшее лицо дернулось в мимолетной судороге. По нему пробежала легкая тень затаенного ужаса. Но руководителю края не пристало выказывать эмоции перед официальными представителями столицы. Мэр невольно понизил голос и трусливо шепнул:
— Если что, на меня не ссылаться.
В кабинете повеяло холодом.
Перед расставанием в мэрии состоялось подписание документа. Абсолютно официально вождю племени Белого Оленя оформили в собственность на девяносто девять лет участок тундры. Огромный, как две Японии. И, по данным геологоразведки, совершенно не отягощенный полезными ископаемыми. Из Глухоманска в столицу полетела телеграмма: «Прошу пересмотреть бюджет учетом национальных особенностей края нефти зпт алмазов!»
* * *
Большая железная, местами ржавая, птица рухнула на окраине поселка в полдень. Тяжело дрогнула земля, возвещая о прибытии в стойбище Центрального телевидения. Толстые олени лениво шарахнулись от ревущего вертолета. Шум и грохот они не любили. Аборигены, наоборот, потянулись на затихающий рокот пропеллера. Им гости нравились. Племя Белого Оленя вообще отличалось от соседей отмороженным гостеприимством. Мэр Глухоманска послал съемочную бригаду… по адресу. То есть — в нужное место.
Стояло короткое, но жаркое полярное лето. Тусклое якутское солнце висело над тундрой, прищурившись, взирая на прибытие гостей из столицы. Режиссер выпал из местного «Боинга», энергично зеленея лицом. Полет убил в нем остатки романтической тяги к небу и местному пиву. В комплексе из этих компонентов вышел впечатляющий фонтан. Орошение гостеприимной северной земли сопровождалось глухим стоном. Покончив с приветственным актом, режиссер гордо выпрямился. Панорама из убогих яранг под сопкой выдавила у него кривоватую усмешку.
— Так вот ты какой — приют одинокого олигарха! —патетически вскричал он, воздевая руки к тусклому северному небу.
— Круто! — прошептал сзади сползающий по шаткой лесенке не менее зеленый оператор. — А где директор тундры?
К полной выгрузке команды ягель у вертолета изрядно намок и приобрел нехарактерный запах загубленного пива. Москвичи в дубленках сидели под низким голубеньким небом рядом с баулами и осматривались. Окружающее их не радовало — ни серыми красками, ни якутами, неторопливо собиравшимися вокруг стихающего вертолета.
Оленеводы в расшитых кожаных рубахах несуетливо образовали полукруг и с любопытством уставились на гостей. Под их взглядами телевизионщикам стало неуютно, и они зашевелились. Первым, по старшинству, страдальчески прокашлялся режиссер:
— Хай, братья! — На всякий случай, он приложил сжатый кулак к груди и наклонил голову. — Мне бы главного, а?
В ответ не раздалось ни звука. Аборигены застыли, как истуканы с раскосыми глазами. Вертолет окончательно стих. Экипаж неслышно копошился внутри. За стеклом показалось лицо пилота. На приглашающий кивок репортера оно дико выпучило глаза и оживленно закачалось в глухом отрицании. Никто из летчиков высовываться явно не собирался. Безмолвие вечной тундры пало на место посадки, навевая оцепенение. Режиссер вспомнил о суровом якуте Исааке Ходоровиче и, пересиливая себя, снова заговорил преувеличенно бодро:
— Ну, туземцы, я спрашиваю, кто у вас делит добычу?
Тишина колыхнулась и опять замерла, еще больше сгустившись.
— Ага! — буркнул режиссер себе под нос, борясь с новым приступом тошноты и желанием завопить во весь голос. — Я не Кук, они не папуасы. Попробуем по-другому.
Он подошел ближе к полукругу упрямо молчащих якутов и, волевым усилием заставив себя улыбнуться, сказал, тщательно выговаривая слова:
— Привет! Кто покажет, где вождь?
Стоящий чуть впереди остальных невысокий толстяк медленно достал из кармана очки, водрузил их поверх внимательных раскосых глаз и ответил на чистом русском языке:
— Сто.
Режиссер облегченно выдохнул. На третий день пребывания в Республике Саха он научился понимать якутский язык без словаря. Согласно кивнув, он из вежливости, как бы отдавая дань традициям, спросил:
— Рублей?
В ответ на него посмотрели как на полного идиота. Толстяк манерно взялся за дужку очков и, приподняв их на лоб, изобразил искреннее удивление.
— Голубчик, ваши потуги по изображению миссионера выглядят забавно. Мы от души повеселились.
За его спиной раздался приглушенный смешок. Режиссер почувствовал себя дешевым клоуном и вдруг начал краснеть, чего с ним не случалось последние лет двадцать. Абориген продолжал:
— Однако в нашей диаспоре не принято оперировать отечественными купюрами. Как, впрочем, и торговаться. Разумеется, речь идет о валюте.
— Ух ты-ы! — восторженно застонал из-под вертолета оператор. — Дай ему на стеклянные бусы, Большой Белый Потц!
— Я тебе сейчас дам! — неожиданно разозлился режиссер. — Провокатор! У нас — малобюджетный ролик. Вы что тут, совсем обалдели?! Хочешь, могу дать стольник. Рублями. Не хочешь, мы сваливаем!
Странный якут в очках пожал плечами:
— Рады были знакомству. Сто пятьдесят долларов, или грустное расставание.
От такой беспримерной наглости режиссер остолбенел. Рот его непроизвольно открылся, и оттуда с брызгами слюны выползло гневное шипение:
— Да ты… Да я…
— Двести, — подвел итог нравственным терзаниям вымогатель.
Режиссер эту жизнь знал. Он читал ее с первого дубля. И свои эмоции давно держал в узде, ставя на службу делу. На сей раз гнев вел только к осложнениям. Конечно, противник мог блефовать. Но если это и были понты, то самого высокого качества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Визит Центрального телевидения по времени совпал с приемом у мэра. Мэр принимал «Алка-Зельцер». Глава края мудро растворил вожделенную таблетку в пиве. Народная якутская смекалка подсказывала ему, что хоть одно из двух средств да должно сработать. В дверь пролезла коротко стриженная голова секретаря:
— К вам из Москвы!
От эпохальной новости вроде бы полагалось возбудиться. Но мэру было плохо. После вчерашнего фуршета в третьем бараке леспромхоза мозги потрескивали где-то в глубине черепа, позади красных опухших глаз. Крупная дрожь била мягкое начальственное тело, а желудок с сердцем камлали предсмертный обряд. В таком состоянии незваный гость хуже тухлого оленя. Мэр грозно замахал веками и категорично прошептал:
— Пусть ждут.
Секретари вообще существа загадочные. Они будто сделаны из других исходных материалов. Во всяком случае, броня личной преданности шефу делает их практически непроницаемыми для человеческих эмоций. Секретарь-якут был похож на сфинкса. По монолитности и невозмутимости. Если бы в свое время в Испании так понимали лозунг «Но пасаран», фашизм умер бы, как тореадор под быком. Съемочная группа не прошла. Москвичи, орали и льстили, плакали и шли на приступ. С тем же успехом можно было склонять к сожительству памятник Некрасову.
Штурм длился час. На четыре талантливых монолога телевизионщиков был дан один, гениальный по смыслу и краткости, ответ: «Не положено!». Наконец репортер развел руками и удрученно сказал, обращаясь к равнодушному потрескавшемуся потолку:
— Ну что ему надо, этому церберу?!
— Три сотни,-быстро и лаконично ответил секретарь.
Съемочная группа переглянулась.
— Рублей? — с затаенной надеждой прошептал режиссер.
Якут подумал и с видимым сожалением кивнул. Чем дальше от Москвы, тем дешевле власть.
Среда обитания мэра Глухоманска носила ностальгический отпечаток прошлого века. Зеленое сукно и настенные портреты перемежались с рогами, висевшими на стенах. В таком интерьере даже похмелье выглядело солидно. Бокал подходил к концу. Мэр немного оттаял душой и перестал мелко трястись объемистым брюшком. Вторжение Центрального телевидения в свою жизнь он принял смиренно. Тем более что полторы сотни из трех полагались ему.
Гости ввалились вместе с багажом, разом заполнив кабинет. От них стало шумно и неспокойно. По столичной привычке они заговорили с порога и все одновременно. Громко и много. На вчерашнем фуршете закусывали медвежьим салом, поэтому у мэра противно ныла печень. Ему казалось, что москвичи сладострастно тыкают бойкими словами прямо в нее.
— Это будет гениально!!! — орал режиссер. — Только дайте мне фактуру! Где у вас ближайший олигарх?!
— Обязательно при вашем участии! Пойдете в разбивочку, покадрово! — вторил ему репортер. — Нужно будет его уговорить на крупный план! И без переводчика!
Мэр окончательно ошалел от непривычного и малопонятного крика. В начальственной душе появилось мутное ощущение дискомфорта. Он опустил глаза к бокалу. Но и там, на дне, болтался какой-то гадостный осадок от растворенной таблетки «Алка-Зельцера». Мучительно продавив в себя целебное пойло, глава края пробормотал, словно извиняясь:
— У нас олигархов нет…
Внезапно в кабинете стихло. Повисла неловкая пауза, как будто он неприлично громко пукнул во время предвыборной речи. Москвичи уставились на мэра с жалостливым недоумением.
— Как же вы живете? — Режиссер инстинктивно проверил содержимое своих карманов.
— Мучаемся, — без выражения ответил мэр и с сожалением отставил в сторону пустой бокал.
Огромный оператор хохотнул:
— Без олигарха нельзя! Народ должен кого-то громко ненавидеть и тихо обожать.
— Им меня хватает, — снова равнодушно отозвался хозяин города.
— А кто у вас во всем виноват, если его нет? — Репортер въедливо улыбнулся отработанной экранной улыбкой.
— А у нас все хорошо, — поставил точку чиновник.
Разговор зашел в тупик. Мэр, который до этого даже и не задумывался, на кой ему в крае олигархи, впал в прострацию. Но долго блуждать в собственном духовном мире ему не дали. Да там, собственно, особо разгуляться было и негде.
— Значит, говорите, нет? — Режиссер задумчиво помассировал подбородок. Полное отсутствие непременного атрибута процветания якутского народа несколько осложняло задачу. Но для настоящего профессионала — мелочь, не более того. В конце концов, за те деньги, которые обещал Ходорович, можно было создать целую деревню олигархов, магнатов, банкиров и даже полагающихся им прокуроров. Он энергично пробежался по кабинету, преодолевая расстояние, отделяющее его от мэра, и гаркнул ему в лицо. — Будут!
Москвичи, как им и положено, работали единой командой. Друг друга они понимали с полуслова. Ассистент кивнул с заднего плана:
— Дайте только человека.
— Какого? — морщась от головной боли, спросил мэр.
— Ну, я не знаю, — хищно хохотнул режиссер, — вождя какого-нибудь, что-ли. Но чтоб все было достоверно. Отпишем ему официально кусок тундры побольше. Какой не жалко. Чтоб без опровержений. С Ходоровичем согласовано. Мы люди солидные. И документ в кадре дадим наездом. Лады?!
Похмелье, ненадолго обманутое пивом, рухнуло на бедную руководящую голову опрокинутым небом. Мэр кивнул, стремясь не шевелитьея. Одним подбородком.
— Вот и славно! — завопил репортер. — Дайте человечка! Лишь бы читать умел. А текстовочку мы ему изобразим в лучшем виде!
Сам мэр говорил без бумажки. Как настоящий политик. Путая падежи и окончания. Без особого смысла, но от чистого сердца, незамутненного лишними мыслями и чувствами. Грамотеев он не уважал. Их и так в родном крае было не шибко. А те, что и водились, явно составляли угрозу власти. Поэтому задача поставила его в тупик. Но власть автоматически дарит обладателю мудрость, недоступную смертным. Мэр пожевал губами, преодолевая тошноту, и тихо, но отчетливо произнес:
— Это будет не просто.
Здоровяк-оператор колыхнулся всём телом, так что рога на стенах угрожающе зашевелились:
— Пленку в клочья! Мы ж от Ходоровича!
— Вот его и снимайте. Он и олигарх, и читать, наверное, умеет.
— Наверное…— глубокомысленно изрек желчный репортер.
Пауза затянулась, и в тот самый момент, когда молчать стало просто глупо…
— Три, — припечатал мэр, выходя из похмельной депрессии.
— Сотни, что ли? — уже привычно переспросил режиссер.
— Дурак, что ли? — от неожиданности опешил мэр. — Это мэрия, а не бордель. Якутия — край нефти и алмазов!
Москвичи зашевелились. Их, понятное дело, пробило на сюжет о коррупции. Возроптали горячие журналистские сердца. Потянулись потные руки к аппаратуре возмездия… Однако за такой шедевр режиссеру пришлось бы потом выковыривать глаза оператора… Языком репортера… У себя из… Ну, в общем, Ходорович шутить не любил.
Сделка состоялась. Получив гонорар за мудрость, мэр напрягся, рожая мысль. Его лицо еще больше округлилось. Хитрые якутские глаза распластались в прищуре, без следа пропав в щелках припухших век. В тиши кабинета стало слышно, как сопит за дверью подслушивающий секретарь. Через десять минут напряжение достигло апогея. Великолепной театральной паузой деньги были отработаны до последнего цента. В момент наивысшего накала мэр всхрапнул и неожиданно проснулся.
— Есть тут один человек, — невнятно пробормотал он.
Опухшее лицо дернулось в мимолетной судороге. По нему пробежала легкая тень затаенного ужаса. Но руководителю края не пристало выказывать эмоции перед официальными представителями столицы. Мэр невольно понизил голос и трусливо шепнул:
— Если что, на меня не ссылаться.
В кабинете повеяло холодом.
Перед расставанием в мэрии состоялось подписание документа. Абсолютно официально вождю племени Белого Оленя оформили в собственность на девяносто девять лет участок тундры. Огромный, как две Японии. И, по данным геологоразведки, совершенно не отягощенный полезными ископаемыми. Из Глухоманска в столицу полетела телеграмма: «Прошу пересмотреть бюджет учетом национальных особенностей края нефти зпт алмазов!»
* * *
Большая железная, местами ржавая, птица рухнула на окраине поселка в полдень. Тяжело дрогнула земля, возвещая о прибытии в стойбище Центрального телевидения. Толстые олени лениво шарахнулись от ревущего вертолета. Шум и грохот они не любили. Аборигены, наоборот, потянулись на затихающий рокот пропеллера. Им гости нравились. Племя Белого Оленя вообще отличалось от соседей отмороженным гостеприимством. Мэр Глухоманска послал съемочную бригаду… по адресу. То есть — в нужное место.
Стояло короткое, но жаркое полярное лето. Тусклое якутское солнце висело над тундрой, прищурившись, взирая на прибытие гостей из столицы. Режиссер выпал из местного «Боинга», энергично зеленея лицом. Полет убил в нем остатки романтической тяги к небу и местному пиву. В комплексе из этих компонентов вышел впечатляющий фонтан. Орошение гостеприимной северной земли сопровождалось глухим стоном. Покончив с приветственным актом, режиссер гордо выпрямился. Панорама из убогих яранг под сопкой выдавила у него кривоватую усмешку.
— Так вот ты какой — приют одинокого олигарха! —патетически вскричал он, воздевая руки к тусклому северному небу.
— Круто! — прошептал сзади сползающий по шаткой лесенке не менее зеленый оператор. — А где директор тундры?
К полной выгрузке команды ягель у вертолета изрядно намок и приобрел нехарактерный запах загубленного пива. Москвичи в дубленках сидели под низким голубеньким небом рядом с баулами и осматривались. Окружающее их не радовало — ни серыми красками, ни якутами, неторопливо собиравшимися вокруг стихающего вертолета.
Оленеводы в расшитых кожаных рубахах несуетливо образовали полукруг и с любопытством уставились на гостей. Под их взглядами телевизионщикам стало неуютно, и они зашевелились. Первым, по старшинству, страдальчески прокашлялся режиссер:
— Хай, братья! — На всякий случай, он приложил сжатый кулак к груди и наклонил голову. — Мне бы главного, а?
В ответ не раздалось ни звука. Аборигены застыли, как истуканы с раскосыми глазами. Вертолет окончательно стих. Экипаж неслышно копошился внутри. За стеклом показалось лицо пилота. На приглашающий кивок репортера оно дико выпучило глаза и оживленно закачалось в глухом отрицании. Никто из летчиков высовываться явно не собирался. Безмолвие вечной тундры пало на место посадки, навевая оцепенение. Режиссер вспомнил о суровом якуте Исааке Ходоровиче и, пересиливая себя, снова заговорил преувеличенно бодро:
— Ну, туземцы, я спрашиваю, кто у вас делит добычу?
Тишина колыхнулась и опять замерла, еще больше сгустившись.
— Ага! — буркнул режиссер себе под нос, борясь с новым приступом тошноты и желанием завопить во весь голос. — Я не Кук, они не папуасы. Попробуем по-другому.
Он подошел ближе к полукругу упрямо молчащих якутов и, волевым усилием заставив себя улыбнуться, сказал, тщательно выговаривая слова:
— Привет! Кто покажет, где вождь?
Стоящий чуть впереди остальных невысокий толстяк медленно достал из кармана очки, водрузил их поверх внимательных раскосых глаз и ответил на чистом русском языке:
— Сто.
Режиссер облегченно выдохнул. На третий день пребывания в Республике Саха он научился понимать якутский язык без словаря. Согласно кивнув, он из вежливости, как бы отдавая дань традициям, спросил:
— Рублей?
В ответ на него посмотрели как на полного идиота. Толстяк манерно взялся за дужку очков и, приподняв их на лоб, изобразил искреннее удивление.
— Голубчик, ваши потуги по изображению миссионера выглядят забавно. Мы от души повеселились.
За его спиной раздался приглушенный смешок. Режиссер почувствовал себя дешевым клоуном и вдруг начал краснеть, чего с ним не случалось последние лет двадцать. Абориген продолжал:
— Однако в нашей диаспоре не принято оперировать отечественными купюрами. Как, впрочем, и торговаться. Разумеется, речь идет о валюте.
— Ух ты-ы! — восторженно застонал из-под вертолета оператор. — Дай ему на стеклянные бусы, Большой Белый Потц!
— Я тебе сейчас дам! — неожиданно разозлился режиссер. — Провокатор! У нас — малобюджетный ролик. Вы что тут, совсем обалдели?! Хочешь, могу дать стольник. Рублями. Не хочешь, мы сваливаем!
Странный якут в очках пожал плечами:
— Рады были знакомству. Сто пятьдесят долларов, или грустное расставание.
От такой беспримерной наглости режиссер остолбенел. Рот его непроизвольно открылся, и оттуда с брызгами слюны выползло гневное шипение:
— Да ты… Да я…
— Двести, — подвел итог нравственным терзаниям вымогатель.
Режиссер эту жизнь знал. Он читал ее с первого дубля. И свои эмоции давно держал в узде, ставя на службу делу. На сей раз гнев вел только к осложнениям. Конечно, противник мог блефовать. Но если это и были понты, то самого высокого качества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55