In fine, эти тома сделали Джеральда Масгрэйва самым уважаемым и самым читаемым из американских этнологов, и Джеральд был весьма впечатлен трудолюбием, эрудицией и широтой взглядов своего тела. Среди этих книг был и один ученый трактат, посвященный историческому развитию, механике и отражению в литературе всех известных проявлений великих сил, которые создали все живое.
– Да, очень поучительно видеть, какое рвение и здравый смысл выказало мое тело при фиксации исторических и научных истин, в то время как я, словно цыган, бродил неизвестно где с головой, забитой всякими глупостями.
Затем на следующей полке Джеральд обнаружил еще четырнадцать томов с вырезками. Они были наполнены напечатанными в газетах похвалами и положительными отзывами критиков о книгах Джеральда Масгрэйва. Они содержали также отзывы ученых о его книгах. Внутрь были вложены письма, адресованные Джеральду Масгрэйву и написанные, в большинстве своем, теми странными людьми, которые постоянно пишут авторам, хотя многие из них принадлежали перу людей довольно почтенных.
– В мое отсутствие мое тело, благодаря своим книгам, стало уважаемым и даже видным гражданином. Мое тело, судя по его образу жизни, стало важной персоной. Проявляя также естественный интерес к слабостям великих людей, я также замечаю, что мое тело стало чем-то вроде старой сороки, которая в течение тридцати лет собирала все клочки бумаги, на которых было написано мое имя.
Затем Джеральд открыл черную шкатулку с серебряными уголками, в которой лежала пожелтевшая от времени рукопись. Ее Джеральд отнес на письменный стол. Оказалось, что его роман о героическом предке, Доне Мануэле Пуактесмском, остался таким, каким он его оставил: на его девяноста трех страницах не было изменено ни одного слова.
– Моему телу не хватило сил, чтобы подхватить порыв высокого вдохновения моей юности. Поэтому оно, понятно, нашло себе другие занятия и благодаря им стало личностью. Я не жалею об этом. Не всякое тело становится личностью. Но все-таки обидно, что миру не дано насладиться этим прекрасным отрывком.
Но тут дверь открылась. В дверном проеме стоял мужчина средних лет. И Джеральд тотчас же узнал свое физическое тело и увидел все следы, которые время наложило на него.
И Джеральд каким-то образом понял, какой уединенной, бедной событиями, самоотверженной и трудной жизнью знаменитого ученого все эти годы жило его тело. Эта старая сорока, сидя в этой пыльной комнате, в окружении этой детской коллекции маленьких кошечек, слоников, собачек, зайчиков, курочек, фарфоровых верблюдов и прочих дурацких игрушек, день за днем собирала ценные и интересные сведения в этих томах in quarto, а велеречивые славословия складывала в те альбомы. Вот, собственно, и все, чем он занимался. Так он жил в мире, в котором было такое изобилие возможностей, в мире, который можно было видеть, слышать, осязать, обонять и пробовать на вкус по своему усмотрению; в таком богатом мире, где каждый мог жить по-царски и никогда не унывать, обладая только тем наследством, которое достается всякому человеку – пятью чувствами.
В то же время такая самоотверженность не прошла бесследно: время заставило за нее дорого заплатить. Ослабленное тело выглядело нездоровым. Под слезящимися, мутными глазами набрякли белые мешки. Кожа у знаменитого ученого была одутловатая и казалась жирной. У него почти не осталось волос, кроме нескольких седых прядей. Он был сморщенным и худым, однако у него был на удивление большой, выпуклый живот. У него, очевидно, были больные почки, нездоровое сердце, испорченные зубы и разрушенная печень, а также почти все остальные последствия сидячего образа жизни в пожилом возрасте.
Тело этого украшения науки и литературы было, in fine, отвратительной грудой отбросов и повсюду нуждалось в заплатах. Павшее божество, увидев это совместное произведение времени, большой учености и жизни, проведенной в четырех стенах, могло только тряхнуть своей рыжей шевелюрой в знак презрения к этому единственному убежищу, которое теперь оставалось у низверженного бога.
Тем не менее Джеральд произнес слово силы, которое дал ему Горвендил. Затем у Джеральда помутилось сознание, он на мгновение испытал тошноту и почти ослеп...
Потом Джеральд обнаружил, что он стоит в дверях библиотеки, разглядывая тихую освещенную комнату. Перед ним стоял рыжеволосый, стройный молодой человек в синем кафтане, золотисто-желтом плаще и в высоком кружевном воротнике. Молодой человек улыбался Джеральду Масгрэйву своим женственным ртом, а в глазах мальчишки была ленивая, пренебрежительная усмешка.
Старый Джеральд Масгрэйв восхищался им с восторгом, который он почти ненавидел. Но потом понял, что мальчишка не имеет значения, и что он заключил выгодную сделку.
Глава 49
Торжество двух истин
– Странное и славное слово ты сказал мне, – начал паренек. – Ты заключил страшную сделку. Ведь ты по своей собственной воле произнес слово, которое выкупило назад твое изношенное, больное тело теперь, когда оно ничего не стоит.
Джеральд ответил:
– Я, навсегда покинув Миспекское Болото, купил свободу от вездесущей магии Двух Истин. Я больше не влюблюсь с первого взгляда в лишенное изъянов женское тело. Я купил ноги, которые слишком стары, чтобы странствовать, уши, глухие к зову богов, к возбуждающей музыке великих мифов и к женской лести; я купил глаза слишком слабые, чтобы различить на горизонте огни Антана. Это хорошая сделка.
Затем он снова взял страницы романа тридцатилетней давности. «Он тоже остался неоконченным», – думал Джеральд, – как и все, за что я брался...
– Когда-нибудь он будет дописан, но уже не моей тонкой морщинистой рукой. Кто-либо другой – кто, может быть, еще не появился на свет – завершит как-нибудь историю Пуактесма, биографию Спасителя Пуактесма и его потомков и последователей, но сделает это далеко не так изящно, как мог бы написать ее я. Кто-нибудь другой вскоре при помощи незначительного, но отнюдь не презренного литературного искусства войдет в эту населенную чудесами провинцию, которая, все-таки, тоже была частью моего королевства... Кто-нибудь другой будет проходить по дорогам Беллегарда, Амнерана и Сторизенда и открывать эти пути для каждого. И таким образом, при помощи этого малого литературного волшебства, Пуактесм, возможно, станет новым Антаном – не таким красивым, но зато легкодоступным...
Но даже такие небольшие победы уже не под силу старым ногам, притупленному слуху, слабому зрению и сердцу, которое уже никогда не будет биться так воинственно.
Одну за другой он разрывал страницы, точно так же, как Эвайна в Литрейе рвала фиговые листки. Глом говорил, что фиговый листок был подлинным символом романа. Джеральд задумчиво опустил разорванные страницы своего романа в мусорную корзину.
Затем он спросил, но без особой надежды:
– Удавалось ли моему телу, пока ты обитал в нем, избегать Эвелин Таунсенд и оставаться свободным от любви доброй женщины?
– Твое тело и тело Эвелин Таунсенд всегда были такими хорошими друзьями! – осторожно ответил паренек, стоявший перед ним.
Джеральд улыбнулся.
– Узнаю эту фразу. Так значит за тридцать лет Личфилд не забыл свои вежливые заклинания, посредством которых изгонялось недопустимое!
– Всегда было заметно, – ответил молодой человек, – насколько выдающийся литератор был внимателен к своей подруге. До последнего времени ваша дружба не была такой тесной и не проявлялась так часто. Но появилось нечто, что помогло упрочить ваш союз – мальчик, зачатый твоим телом в ее теле. Долгое время вы держались вместе, и ваша дружба от этого только окрепла.
– Я совсем забыл про мальчишку, – сказал Джеральд. – Да, я помню, что ты предусмотрительно обеспечил меня потомством в мое отсутствие.
Джеральд откинулся на спинку кресла. Он сцепил пальцы и с улыбкой разглядывал их взглядом старческих глаз.
– Итак, я, в конце концов, остался верен одной женщине. Я оказался образцовым американским гражданином. Я строго соблюдал кодекс поведения джентльмена. В своей частной жизни я следовал всем правилам таинства прелюбодеяния, совершаемого равными по социальному статусу. На профессиональном поприще я создавал не детские слащавые романы, но только серьезные научные труды. Короче говоря, я стал гордостью не только Личфилда, но и всех Соединенных Штатов Америки.
Он пожал плечами и опустил свои старые, слабые руки.
– Ну что ж, я не собираюсь портить такое чудо. Я сдаюсь. Я уважаю законы собственности. Я принимаю правильный образ жизни. Я признаю свой успех. И я принимаю свою долю славы.
Потом Джеральд сказал:
– Поэтому я должен, пока остаюсь в живых, продолжать твои труды по фиксации исторических и религиозных истин, потому что именно эти истины сделали мое имя известным. О, можете на меня положиться, я буду чтить эти истины в той мере, насколько это возможно для человека в возрасте шестидесяти лет. Я буду служить им скорее пером, чем другими инструментами, которые сейчас слишком вялые. Ведь развитый ум известного ученого не может отрицать их особую важность для тех научных и исторических истин, которые сделали его знаменитым, да и мои поклонники, наверное, не захотят, чтобы я оставил свои труды.
И еще Джеральд сказал:
– Даже в личных отношениях, дорогой друг, которые вы так благородно уладили для меня, нельзя просить слишком многого. Ведь куда ни кинь – всюду клин, и я думаю, что смогу достойно продолжить эту затянувшуюся любовную интригу, тем более что мой преклонный возраст удержит меня от опрометчивых и чреватых далеко идущими последствиями поступков. В то же время легенда о незаконной любви длиною в жизнь замечательно предохраняет творчество писателя от забвения. Было бы еще лучше, если бы спрягая глагол «любить», вы сделали бы несколько ошибок в роде. Это еще более пикантно. Это безупречно. Но, повторяю, нельзя просить слишком многого. У меня есть вполне удовлетворительная история личного бессмертия, созданная без малейшего моего участия. Люди будут помнить ее. Так что, все кончилось хорошо. Я доволен тем, что нашел на Миспекском Болоте. Я доволен тем, что нашел в Личфилде. И я больше не буду думать об Антане, в котором, по тем или иным причинам, я не нашел ничего.
– Не следует легкомысленно говорить об Антане! Потому что я, – неужели вы не понимаете? – я призван царствовать над Антаном. Вы передали мне тайное слово и властный зов Горвендила. Антан – это обещанное мне королевство, в которое я вступлю верхом на серебристом жеребце, воспетом в древних пророчествах!
– Ах, так вот оно что! – сказал Джеральд. Все снова заканчивается опостылевшим возвращением da capo. А вечные поиски Антана продолжаются, хотя и без моего участия...
Однако радость и гордая убежденность мальчишки казались Джеральду немыслимо жалкими. Джеральд теперь, когда ему было пятьдесят восемь, был не особенно взволнован этой жалостью, потому что всякое сочувствие и сострадание к другим давно угасли в нем вместе с другими сильными страстями молодости. Кроме того, Джеральд понимал, что логически, с точки зрения арифметики, мальчишка ровным счетом ничего не значит. Миллионы таких же молодых парней в это самое мгновение стояли на пороге точно такого же краха. Вскоре и они станут равнодушно относиться к своей незначительности.
Поэтому Джеральд сказал только:
– Вы молоды. По крайней мере, у вас молодое тело. Поэтому берегитесь! Потому что когда вы будете блуждать по Миспекскому Болоту, совершая столь опасное путешествие, ваше тело будет одержимо коварной полумагией Двух Истин, и за каждым поворотом вас будет поджидать принцесса. Она будет встречаться вам под множеством имен, ибо, как вы сказали, женщины отличаются друг от друга именами. Она будет встречаться вам во многих обличьях. Она, как прекрасное, привлекательное и заманчивое препятствие, везде поджидает юных романтиков. Поэтому считаю очень маловероятным, что вам удастся закончить ваше путешествие в Антан. Я, во всяком случае, уже пожилой человек. И я говорю свое личное «прощай» полумагии скачущего пульса и трепещущих нервов...
Некоторое время Джеральд хранил молчание. В его старых глазах появился огонек, который всякий, кто был знаком с Джеральдом, сразу же узнал бы.
– Видите ли, – продолжал он дружелюбным тоном, пока вы занимались теорией, мой дорогой друг – о, весьма обстоятельно и с усердием, которое делает вам честь, – мои собственные исследования приняли более практический оборот. Я, разумеется, не могу говорить о своих любовных похождениях во время путешествия в Антан с большой откровенностью. Нет, это, так сказать, noblesse oblige. Но если бы вы только знали! Если бы вы только знали хотя бы половину того, что знаю я о веселых проделках леди Зигид из Аудирны и ее кузины Аббесс! А о том, что случилось со мною в гареме Халифа Мицраим! А о Беатриче, Генриетте, мадам Памеле, Виттории и Эльзбет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32