Министерство иностранных дел России срочно издало циркуляр, в котором русским туристам рекомендовалось срочно покинуть пределы Третьего Рейха. Более того, очевидцы поведали, что неоднократно видели собственными глазами, как полиция избивала русских. На вопросы, почему они приняли их за русских, а скажем, не за евреев, журналисты и эмигранты в один голос утверждали, что избиваемые ругались на русском языке, и в доказательство приводили наиболее характерные выражения: «яйки», «матка», «дишло» и тому подобные. Да и выглядели именно так, как настоящие русские: в вонючих сапогах, с бородами, нечесаными патлами, а в руках либо гармошка, либо балалайка наперевес…
Николай Крючков. Активный член ЕРП. Актёр. 1938 год.
… Наступает утро. Опять пора браться за работу. Что-то не звонят. Странно. Опять, наверное, забыли. Эх, и зачем я только согласился на эту работу? Хотя разве против Комитета и Святой Матушки-Церкви пойдёшь? Партия сказала – надо, Корсомол ответил – есть! Раз требуется для блага Отчизны, то придётся пострадать…
С этими мыслями Николай напялил косоворотку и полосатые плисовые штаны. Скрипучие сапоги, густо смазанные дёгтем, затем проверил гармонь-трёхрядку. Новый инструмент ему вчера вечером доставили из Берлинского Полицай-президиума. Вошедшие в образ, переодетые эсэсовцы порвали несчастную на глазах изумлённых французских туристов, выходящих из отеля… Осмотрел набор париков и бород, аккуратно, с немецкой педантичностью разложенных на гримёрном столике перед зеркалом, затем взял рыжую. Пойдёт. Сегодня вроде как перед англичанами выступать. А они другой цвет не воспримут просто. Невольно передёрнул плечами: в прошлый раз невысокий эсэсман от души перепоясал его дубинкой. Правда, затем того отчитали и наказали в присутствии Николая, но всё-равно, больно! Как же его звали то? Вспомнил – Вилли Хенске… Вот! Звонят!
– Крючков слушает.
– Добрий ден, Николяй! Секодня фам претстоит купание Ванзее. Там есть много «томми»!
– Яволь!
Про себя актёр выматерился на все семь этажей – несмотря на тёплый германский климат в апреле вода в озере была ещё холодная. Но раз надо, то придётся потерпеть…
Подходя к указанному месту Крючков увидел толпу чопорных британцев, оживлённо наблюдающих за упражнениями красоток из «Юнгмедхен». Посмотреть там было на что: девчонок отобрали одну к одной, красавицы, да и только. Сглотнув внезапно появившуюся слюну, актёр извлёк из кармана штанов бутылку с водкой, сделал большой глоток. Остатками щедро полил рубашку и стащив гармонь с плеча растянул меха:
– Бывали дни весё-о-олые…
Пошатываясь, он двинулся к толпе англичан, при его появлении почему то сразу прекратившим бурное обсуждение прелестей молодых немок и настороженно вглядывающихся в его типично русскую бородатую внешность и одежду. Густой водочный аромат и запах лучшего дёгтя сливался в непередаваемый аромат, заставлявший британцев зажимать носы. «Твою мать, где же эти полицейские? Я ж только один куплет помню!»
Слава Богу! Эсэсовцы не подвели, появились вовремя. Затем последовала привычная сцена уговоров, матерщины, и наконец, триумфальный полёт пьяного русского в холодные воды озера Ванзее. Когда потерявшего всю спесь азиата извлекли из воды и засунули в подкатившую машину с «обезьянником», никто не заметил, что едва тот оказался внутри с него содрали всю мокрую одежду и принялись в несколько рук растирать спиртом… Сидя в машине, укрытый тремя ватными одеялами Николай благодарил Бога за то, что он не Борис Андреев. По дошедшим до него слухам тот купался в Ванзее уже семь раз. И не в мае, а в начале апреля…
Гауптманн Макс Шрамм. Москва. 1938 год.
Угораздило же меня утром в Москву прилететь! Нашёл приключения на свою голву! Ну это же надо?! Всё болит… Ну, буду по-порядку рассказывать. Я в очередной раз привёз кое-кого из «яйцеголовых» в Москву по делам. Выгрузил на аэродроме, и только собрался к севев гости нагрянуть, как водитель меня тоже в машину зовёт, к передатчику. У нас же все посолькие авто оборудованы рацией. Как положено. А в динамике фон Шуленбург верещит дурным голосом:
– Гауптманн Шрамм! Немедленно в посольство!
Делать нечего, плакал мой визит. Погрузился я в «Майбах» и поехали. Катим по Москве, смотрю я, улицы все флагами расцвечены, везде плакаты висят. Ну, я тогда язык тоько учить начал, читать ещё не умел, не понял, что там написано…
Приезжаем, учёного нашего утащили, куда нужно, а меня в кабинет посла. Бегает там Фридрих Вернер по комнате. Словно мотоциклист в круге. Усы кайзеровские топорщаться. Меня увидел, сразу видно стало, что отпустило его. Ну, и командует мне он:
– Гауптманн Шрамм, немедленно в шестой кабинет!
А я чего? Плечами пожал, пошёл. Прихожу. А там… Форма лежит. Не простая, а спортивная. Тут я и обалдел. Это что же получается? У меня челюсть отвисла. А посол сзади мне:
– Так вот, партайгеноссе Шрамм, я созвонился с Берлином, и получил согласие на ваше участие в олимпиаде посольств. Мы вытащили всех, кого смогли в Москву, для участия в соревнованиях, вы будете представлять наше посольство и Великий Рейх в велосипедной гонке. Мужчина вы молодой, крепкий. Надеюсь, не подведёте…
Тут я за голову и схватился. Мысленно. А руки уже мундир расстёгивают. Чтобы к гонке переодеваться. Облачился я в эту сбрую дурацкую, штаны до колена, вроде наших тирольских, футболочка с орлом имперским на груди. Выхожу. Смотрю, «спортсмены» уже в автобусе сидят, все угрюмые, злые, друг на друга не смотрят. Залез я, устроился, а сам вспоминаю, как педали крутить. Я же с гимназии на него не садился!!!
Приехали в Корниловский Парк, выгрузили нас. И давай, кого-куда. Меня на трассу увели, и велосипед выдали. Ничего такой, спортивный «мессершмит», кстати, тоже. Ладно. Взгромоздился я на него, ну, ноги-руки всё сами вспомнили. Проехался немного для пробы, нормально, думаю. Построили нас возле ленточки. Пока диктор фамилии участников называет. Я по сторонам смотрю, на соперников. Странно. Все вроде мужички в возрасте. Седые. Ничего не понимаю. Тут старт дали, выстрел хлопнул и ленточка упала. Народ вокруг заревел, а я педали нажал и вперёд, дунул. Изо всех сил. Думаю, на меня сейчас вся Россия смотрит. Не могу же я родной Рейх подвести. Лучше бы подвёл… Трассу я до конца прошёл. Все двадцать пять километров. Единственный из всех. Участников. Так их и раз двадцать ещё так. На пъедестал меня под руки втаскивали. Руки – как деревянные, ничего не чувствуют. Ноги – молчу… Медаль мне вешают, а в голове одна мысль стучит: как же я назад полечу?! Кубок за меня лично фон Шуленбург принимал, сволочь… Я уже и пошевелиться не мог. Вообще. Стоял как болванчик. Только в ушах шумит, да перед глазами круги плывут. Остальные то что? Отметились, и с дистанции сошли, а я. Как полагается добропорядочному и добросовестному немцу педали до последнего крутил. Нет, я конечно, парень крепкий. Среди «люфтваффе» хлюпиков не бывает, иначе просто нагрузки не выдержать, ноДВАДЦАТЬ ПЯТЬ КИЛОМЕТРОВ без тренировки, пусть и на велосипеде! Спасите меня!!!
Стенограмма телефонного разговора Верховного Правителя России А.Ф. Кутепова и Фюрера Германии А.Гитлера. 1939 год.
(Для удобства чтения дан русский синхронный перевод)
– Здравствуйте, Фюрер.
– Добрый день, Верховный Правитель.
– Фюрер, у нас проблемы на Дальнем Востоке.
– Я в курсе происходящих там событий, Верховный Правитель.
– Отлично. Но положение ухудшается с каждым днём. Нам необходима помощь от союзников, Фюрер.
– Согласно нашему договору, последняя техника уже отправлена морским путём, Верховный Правитель. Солдат я не могу дать. Вы и так ополовинили мои автороты.
– Я понимаю это, Фюрер, и всемерно вам благодарен за вашу неоценимую помощь. Вы не можете представить, как для нас сейчас важны ваши тягачи. На них единственная надежда, что нам удасться сбить беспрерывный натиск японцев. Надеюсь, что поставки сырья и стратегических материалов с нашей стороны выполняются в полном объёме?
– О, да! Мои заводы работают на полную мощность. Но всё-равно, мы не успеваем обеспечить задуманную нами операцию в полном объёме.
– Мне очень жаль.
– Я понимаю, что вам жаль, понимаю, что все боеприпасы, произведённые вашими заводами уходят на фронт. Я знаю это. Но если бы вы дали мне хотя бы десять процентов продукции Тульских и Сестрорецких оружейных заводов, то мы могли провести компанию не за два года, а за один!
– Ничем не могу помочь, Фюрер… Экономика страны на пределе, всё производство работает в три смены, и то ощущается острая нехватка боеприпасов. Если я выделю вам требуемое, то жёлтые прорвут фронт, и тогда катастрофа.
– Я разбираюсь в военном искусстве, Верховный Правитель. Поэтому не настаиваю. Но вы же понимаете, что мы теряем ещё целый год! И этот год потом будет оплачен арийскими жизнями!!!
– Не могу, Фюрер. Не просите. Лучше мы потеряем один год, но наш Союз выживет, или мы сейчас выполним задуманное в Европе, но вы потеряете Россию. Что хуже? Или вы забыли, чем закончилась прошлая война?
– С вашей стороны бестактно напоминать о поражении Германии, Верховный.
– Извините, Фюрер. Я сорвался. Только что пришло сообщение о высадке морских десантов в районе Владивостока и попытке прорыва к заводам Гергиевска-на-Амуре. Отбиты с тяжелейшими потерями. Пришлось мобилизовать всё мужское население от четырнадцати до шестидесяти лет, а так же призвать в части женщин от двадцати до сорока лет…
– Всё так серьёзно?
– Дальше некуда…
– Я могу предоставить вам на месяц две тысячи транспортных самолётов. В Европе на первом этапе они мне не понадобятся. Но вы должны будете обеспечить их всем необходимым. Кроме того, у меня есть великолепный аппарат Вилли Мессершмита, для него топлива не требуется.
– Конечно! Спасибо, фюрер! Это нас очень выручит и позволит улучшить снабжение фронтовых частей.
– Я рад, что смогу вам помочь, Верховный Правитель, но…
– Нет, лучше не просите. Это невозможно. Единственное, чем могу помочь – это увеличить поставки металла и хлопка. Добавить процентов пятьдесят бензина. Это всё.
– А как же обещанные танкисты?
– Это будет. Хотя они мне нужны на Дальнем Востоке, но дам. Без вопросов. Более того, после первой фазы можете забрать их технику. Ручаюсь, такого вы ещё не видели!
– Что-то новенькое?
– Да, но не совсем удачное, хотя наши ребята кое-чего добились, но не до конца. Сейчас у них гораздо лучшие проекты.
– Но может…
– Фюрер! Не могу. Я всё понимаю, но против десяти миллионов жёлтых войск и пятисот миллионов населения у меня всего триста тысяч поставленных под ружьё людей на Дальнем Востоке, и переброска войск из Центральной России сдерживается пропускной способностью дорог.
– У вас же куча лагерников!
– Практически никого. Они все строят дороги. Все.
– Неужели так плохо?
– Гораздо хуже чем вы можете себе представить, Фюрер. Скажу вам больше – судьба России висит на очень тонком волоске. И к нему приставлены ножницы.
– Думаю, что всё обойдётся, Верховный Правитель. Когда наши войска выполнят первую фазу. Через год мы увеличим совокупный объём продукции в три раза, а ещё через год – в пять и более. Нам надо продержаться только это лето…
(Конец стенограммы)
ИВТ. Гауптман Михаэль Шрамм.
До тридцать девятого года я в испытательной команде был. Работы было – целый океан. Бывало, сутками со взлётного поля не уходили, гоняли машины до полного изнеможения. Институт наш в глухой тайге находился, при нём аэродром бетонированный, ветка железнодорожная, завод опытных машин, лаборатории всякие. При институте ещё посёлок небольшой, где персонал обитал и лагерь особого режима, для заключённых, которых для опытов использовали. Туда приговорённых к смерти посылали, и на них наши халаты проверяли всякие новинки: гермокабины новейшие, перегрузки различные на центрифугах и катапультах, препараты некоторые медицинские. А что такого? Во первых, всё равно они к смерти приговорены, а во вторых, пускай хоть таким образом Родине послужат. Раз в год отпуск мне полагался, на две недели. Первый год я в Германию летал, к дяде с тётей, навестил. Они меня увидели, расплакались от счастья. Дядя Карл прослезился, увидев меня при полном параде, гордился мной ужасно. Бывало по городку нашему идёшь, полицейские и пожарники честь отдают, ребята молодые от зависти слюной захлёбываются, девчонки молодые краской заливаются и краснеют так, что начинаешь опасаться, как бы не загорелись от смущения. Приятно, чёрт возьми… А на второй год я не поехал, мы как раз новую машину испытывали, «Хейнкель-178». Поначалу намучались с мотором, ну не тянул этот «Хирт» его никак! А потом Люлько вместе с Вальтером засели, чего-то там мудрили, мудрили, из мастерских не вылезали, только через четыре месяца поднял таки я его в воздух. Ощущения, конечно, непередаваемые, ни тряски, ни винта перед носом. Мягко идёт, уверенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50