Сева притворился, что детей из папье-маше за настоящих принял, и хотел из моего подаренного маузера актёра-еврея, игравшего злого царя пристрелить, хорошо, что его остановить успели. А сделано было просто здорово! Представьте себе, подают на блюде огромном крючконосому пархатому царю настоящего голубоглазого белокурого младенца, а царь сидит на троне из человеческих черепов и кричит: «Ещё хочу! Больше, больше несите!» И ещё мне одна сцена понравилась, её уже потом снимали, когда стражники оборванных измождённых людей в кучу сгоняют, а на них напрыгивают эти, пейсатые в ермолках, и начинают из людей кровь пить. Классная сцена! Режиссёр для большей достоверности настоящих евреев из РКП вытребовал, Мартинсона, Михоэлса ещё кого-то. Я уже и не помню… Словом, пролетел мой отпуск мгновенно, и убыл я к месту службы. В свой институт. Там работы ещё больше навалилось, я и дома то практически не бывал, так и жил на лётном поле. А в начале зимы уже начал наши реактивные красавцы облётывать…
Иду раз со службы, гляжу – лицо знакомое, подхожу поближе: Жозеф Котин! Обрадовались мы оба, и бегом в ресторан наш поселковый, встречу отметить, но посидели недолго. Его направили к нам новый танк доводить до ума, а у меня утром полёты. Словом, прихожу я домой, а мне охранник в подъезде докладывает, мол, так и так, герр гауптманн, у вас гости дома сидят, дожидаются. Задумался я было, но рукой махнул, пошёл смотреть. Захожу, тут мне на шею кто-то как броситься, я смотрю – Валентина… Короче, утром меня до полёта не допустили, велели идти домой и неделю отдыхать. Вернулся я, Валя меня опять в постель тащит. Тут в дверь стучат, я обрадовался, бегом открываю, стоит какой то невысокий кавказец, что ли, весь трясётся и перчатку мне в лицо: «Подлец! Ты мою невесту увёл! Стреляться, к барьеру!» А Валентина, как его голос услыхала, и носа из комнаты не высунула.
Тут охрана прибежала, затих неизвестный, словом, увели его в гостиницу, но прежде договорились мы, что завтра в полдень стреляемся на плацу, по законам офицерской чести. Вернулся я в квартиру, а Валя меня ещё радует… Фильм они сняли. И успех был колоссальнейший! Правда, французы с англичанами и американцами что-то против имели, но нам на это наплевать… Поскольку я после отпуска пропал, Валя через Марику дошла до самого фюрера, разыскивая своего любимого Макса, добилась у него аудиенции, и тот, будучи уверен в любви данной дамы дал нам своё личное благословение на брак. Тут настала моя очередь в затылке чесать, без меня меня женили называется… И ведь не денешься никуда – фюреру перечить не положено, а к изменам супружеским он относился куда как сурово. Так можно и головы лишиться. А вот про кавказца Валентина ничего не сказала, так, мол, поклонник. Достал как банный лист. Ну, мне бояться нечего. Я из ста очков в тире 98 спокойно выбиваю, так что ничего парню не светит, кроме кладбища. И лёг я спать со спокойной совестью, примирившись с судьбой. Утром первым делом разыскал Жозефа, чтобы секундантом он побыл, захожу к нему и обалдеваю – у него Всеволод сидит, чай пьёт. Оказывается, его Жозеф вытребовал для испытаний, чтобы объективное мнение составить. Обрадовался я ещё больше, обнялись мы, я ребятам объяснил, что к чему. Ну они оба со мной пошли. На плац. Пришли, и погодка как по заказу, ни ветерка, солнышко светит. Там уже штафирка эта кавказская бегает, от нетерпения подпрыгивает, ну, подошли мы, поздоровались, Сева на этого геноссе глянул и обмер, отозвал меня в сторону и объясняет, что это знаменитый русский поэт Симонов, Константин, это первое. А второе, что буду большой сволочью, если этого биджо шлёпну, а я его действительно шлёпну. Почесал я затылок, потом попросил у секундантов разрешения и отвёл парня в сторонку, спрашиваю, мол, кто Валентина тебе? А он мне в ответ, проникновенно так, что любит он её без памяти, жить не может, и если она за меня замуж выйдет, то пулю себе в лоб пустит. Подумал я немного в одиночестве, покурил, взвесил всё… Потом подхожу ко всем и говорю, что уважаю я такую любовь, и стреляться с ним не буду. Пусть забирает Серову, увозит, женится: дорогу им больше не перейду. Все меня сразу обнимать бросились, утешать, Костя этот расцвёл прямо, руку мне жал. Потом все ушли за Валентиной, а я в ресторан наш пошёл. Водку пить. От счастья, что миновала меня участь женатого человека. А вечером Сева с Жозефом меня нашли и домой отнесли. Вали уже не было. Они с Симоновым улетели, только на столе лежал небольшой томик стихов с дарственной надписью. Мне потом Сева несколько стихотворений перевёл, а остальные я уже потом сам. Прав был Всеволод, ой как прав… Я бы сам себе смерти Кости не простил…
Ну а тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот тридцать девятого года рапортовал наш институт Адольфу Гитлеру и Александру Николаевичу Кутепову, что испытания обоих самолётов, Ме-262 и Хе-280, успешно завершены, и требуется приступить к изготовлению опытной партии для войсковых испытаний. А поскольку дело это требовало переоснастки германских предприятий для изготовления нового поколения станков для военных русских заводов, то поставки из Рейха в Россию заметно уменьшились. И хитрые западные головы решили на радостях, что между союзниками чёрная кошка пробежала, да ещё фюрер на стал реверансы в сторону Англии делать, по согласованию с Верховным Правителем России Кутеповым. Еврейские плутократы, стоявшие за спиной Англии и Франции просчитали, что ситуация складывается очень выгодной, и Союзу приходит конец. На их взгляд настало очень выгодное время для того, чтобы раздробить наш Тройственный Союз. Как они выражались, поломать все оси. Но Верховный Правитель неожиданно для всех в марте появился в Берлине, следом за ним прилетел Дуче. На встрече всех троих лидеров стран Союза в тайне было решено после разгрома Англии и Франции образовать единое европейское государство, неслыханный и невиданный до этого времени Союз Европы и Азии, а так же намечены пути его создания. Это соглашение удалось сохранить настолько в глубокой тайне, что о ней узнали только много лет спустя. Официально же было объявлено о невиданных ранее манёврах вооружённых сил всех трёх стран Нового тройственного Союза, которые состоятся в мае этого года. Антанта и Лига Наций, из которой вышли и Россия, и Германия, и Италия, не смогла остановить начатое ранее подталкивание к нападению на Россию, как наиболее опасного и сильного партнёра Тройственного Союза два государства, к которым у России были особые счёты. На Западе это была Польша, на Востоке – Япония. Русские не забыли ни банд Пилсудского, вырезавших украинские деревни до последнего человека в двадцать третьем году, ни Цусимы и Порт-Артура. И летом тысяча девятьсот тридцать девятого года началась Вторая Мировая война, первого августа войска Императорской Японии с территории Китая начали наступление на части Корпуса Пограничной Стражи и союзную России Монголию, а её флот бомбардировал Владивосток. И первого же сентября это же года, воспользовавшись тем, что основные силы Российской Армии были переброшены на Дальний Восток, а на Западе оставались только части непосредственного базирования, солдаты Речи Посполитой без объявления войны, в лучших демократических традициях перешли границу России. Я после нападения Японии на Россию написал рапорт на имя фюрера с просьбой откомандировать меня на Восточный Фронт. Вечером того же дня разрешение было получено, и я вылетел в Георгиевск-на-Амуре, крупнейшую авиабазу Дальнего Востока, где находились заводы Хейнкеля, на которых планировалось выпускать реактивные самолёты и бомбардировщики дальнего действия разработки нашего института, в распоряжение заместителя командующего Дальневосточным фронтом генерала Врангеля, хорошо знакомого мне по Испании. Главнокомандующим же был назначен генерал Слащёв, ещё в двадцать седьмом году преподавший урок китайцам и их японским покровителям…
Подполковник Всеволод Соколов. Москва. 1939 год.
Москва… Мы вместе с Максом шагаем по Знаменке. Ко мне в гости. Мне симпатичен этот парень. Чувствую, что мы крепко подружимся.
Я радуюсь – впереди родной дом. Не знаю как другие, но мое мнение таково: в любой поездке самый прекрасный момент – это когда ты уже почти вернулся и вот-вот откроешь свое парадное и начнешь подниматься к себе в предвкушении маленького чуда встречи.
Мы подходим к дому. Я киваю нашему дворнику: «Здравствуй, Семен. Здравия желаю, господин капитан!» – открываю парадное, пропускаю Макса вперед. Гость. Но подниматься мы будем на лифте, хоть он и порывается пройтись по мраморным ступеням, покрытым зеленым, чуть выцветшим ковром. Я не люблю ходить пешком на наш третий этаж. Не хочу видеть дверь на втором, где еще остался темный прямоугольник от сверкающей медной таблички: «Гершензон Самуил Аронович, доктор медицины». Всегда встает перед глазами этот дурацкий тридцать второй год…
В тот год мы приехали в Москву. Наша квартира уже полтора года пустует. Родители уехали в Грозный. Отец получил место управляющего казенным нефтяным заводом, а матери по здоровью рекомендован южный климат. А я с момента моего ухода в армию, возвращался в столицу только дважды: в отпуск после ранения и на похороны бабушки. И вот теперь мне предстоит учеба в академии, так что на два ближайших года мы – москвичи.
При переезде жена развила кипучую деятельность, в результате которой мы оказываемся в Москве на пять дней раньше срока и с изрядным выигрышем в деньгах. Правда, здорово усталые и сильно проголодавшиеся. Дело в том, что Люба умудрилась обменять билеты на поезд Харбин-Москва первого класса, положенные мне как георгиевскому кавалеру, на целую кипу билетов на самолет! Маршрут – Харбин-Иркутск-Омск-Екатеринбург-Нижний Новгород-Москва. Разница для четверых составила триста восемьдесят два рубля, что привело мою «экономную» половинку в бурный восторг. Но полет с четырьмя пересадками тяжел даже для взрослого человека, поэтому Севка и Аринка выглядят как гренадеры Великой армии Наполеона после переправы через Березину.
Любаша мгновенно соображает, что дети в ближайшие три-четыре часа будут просто несносны и быстро выставляет меня вместе со старшими за порог с напутствием «где-нибудь перекусить, потому что обеда все равно не будет!»
И вот мы шагаем вниз по лестнице. Сева и Аришка за что-то дуются друг на дружку, но, в общем, ведут себя удовлетворительно. Главное – не пытаются кататься по перилам и не мчатся вниз как угорелые. Навстречу нам быстро поднимается партиец в черной форменной косоворотке. Он небрежно вскидывает руку в приветствии:
– Слава героям!
Из озорства я таким же вялым движением и не менее вялым голосом отвечаю:
– России слава!
Он изумленно поднимает взгляд на «нахала», но разглядев мои регалии и золотой значок неумело вытягивается во фрунт:
– Прошу прощения, господин штабс-капитан, не разглядел, задумался.
– Да бросьте, – молодой парень с приятным, открытым лицом, видно недавно в партии, – какие могут быть «господа» между братьями по борьбе?
– Простите, соратник, действительно неловко получилось. – Он смотрит на моих детей. – В гостях изволили быть?
– Вот уж нет, соратник. Приехал для обучения в академии генерального штаба.
– А дворник Вам уже книжку домовую заносил? А то Вы извините, соратник, но я – секретарь квартальной партячейки, а Вас не знаю, – он стушевывается окончательно, и просительно смотрит на меня щенячьими глазами.
– Да не робей, соратник. Секретарь – значит, секретарь. И спрашиваешь не от глупого любопытства, а по делу. – Мне приятно чувствовать себя умным и сильным. – Давай знакомиться. Только, если не против, знакомиться будем на ходу, а то вон как моя рота уже выплясывает.
– Не против…
– Соколов Всеволод Львович. Книжку домовую мне не приносили, потому, как живу я здесь с самого рождения. Инженера Соколова сын.
– Александр Кузьмин, квартальный секретарь, только это я уже говорил. Это Вы, значит с детишками прогуляться вышли? А на партучет у нас вставать будете?
– Да вот видишь, Кузьмин, приехали два часа назад, вот меня супруга и отправила гвардейцев моих накормить. А на учет я в академии встану.
– Так если Вы давно в Москве не были, то тут вот, прям рядом, у нас ресторан новый открылся. Кормят хорошо, хозяин наш, партиец, и соратникам порции отваливает – не управиться. А мороженое у него не хуже чем в «Праге», слово даю!
Вот хитрец. При слове «Мороженое» Севка и Аришка готовы расцеловать молодого квартального секретаря, и прибывают в полной уверенности, что такой хороший дядя плохого не посоветует.
– Купил, соратник! – я улыбаюсь, и Кузьмин радостно ухмыляется мне в ответ. – Показывай дорогу, а то я уж думал своих в кухмистерскую на Моховую везти.
– Да тут совсем рядом – два шага. Вы уж меня извините, соратник, я Вам лучше объясню, а то у меня дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Иду раз со службы, гляжу – лицо знакомое, подхожу поближе: Жозеф Котин! Обрадовались мы оба, и бегом в ресторан наш поселковый, встречу отметить, но посидели недолго. Его направили к нам новый танк доводить до ума, а у меня утром полёты. Словом, прихожу я домой, а мне охранник в подъезде докладывает, мол, так и так, герр гауптманн, у вас гости дома сидят, дожидаются. Задумался я было, но рукой махнул, пошёл смотреть. Захожу, тут мне на шею кто-то как броситься, я смотрю – Валентина… Короче, утром меня до полёта не допустили, велели идти домой и неделю отдыхать. Вернулся я, Валя меня опять в постель тащит. Тут в дверь стучат, я обрадовался, бегом открываю, стоит какой то невысокий кавказец, что ли, весь трясётся и перчатку мне в лицо: «Подлец! Ты мою невесту увёл! Стреляться, к барьеру!» А Валентина, как его голос услыхала, и носа из комнаты не высунула.
Тут охрана прибежала, затих неизвестный, словом, увели его в гостиницу, но прежде договорились мы, что завтра в полдень стреляемся на плацу, по законам офицерской чести. Вернулся я в квартиру, а Валя меня ещё радует… Фильм они сняли. И успех был колоссальнейший! Правда, французы с англичанами и американцами что-то против имели, но нам на это наплевать… Поскольку я после отпуска пропал, Валя через Марику дошла до самого фюрера, разыскивая своего любимого Макса, добилась у него аудиенции, и тот, будучи уверен в любви данной дамы дал нам своё личное благословение на брак. Тут настала моя очередь в затылке чесать, без меня меня женили называется… И ведь не денешься никуда – фюреру перечить не положено, а к изменам супружеским он относился куда как сурово. Так можно и головы лишиться. А вот про кавказца Валентина ничего не сказала, так, мол, поклонник. Достал как банный лист. Ну, мне бояться нечего. Я из ста очков в тире 98 спокойно выбиваю, так что ничего парню не светит, кроме кладбища. И лёг я спать со спокойной совестью, примирившись с судьбой. Утром первым делом разыскал Жозефа, чтобы секундантом он побыл, захожу к нему и обалдеваю – у него Всеволод сидит, чай пьёт. Оказывается, его Жозеф вытребовал для испытаний, чтобы объективное мнение составить. Обрадовался я ещё больше, обнялись мы, я ребятам объяснил, что к чему. Ну они оба со мной пошли. На плац. Пришли, и погодка как по заказу, ни ветерка, солнышко светит. Там уже штафирка эта кавказская бегает, от нетерпения подпрыгивает, ну, подошли мы, поздоровались, Сева на этого геноссе глянул и обмер, отозвал меня в сторону и объясняет, что это знаменитый русский поэт Симонов, Константин, это первое. А второе, что буду большой сволочью, если этого биджо шлёпну, а я его действительно шлёпну. Почесал я затылок, потом попросил у секундантов разрешения и отвёл парня в сторонку, спрашиваю, мол, кто Валентина тебе? А он мне в ответ, проникновенно так, что любит он её без памяти, жить не может, и если она за меня замуж выйдет, то пулю себе в лоб пустит. Подумал я немного в одиночестве, покурил, взвесил всё… Потом подхожу ко всем и говорю, что уважаю я такую любовь, и стреляться с ним не буду. Пусть забирает Серову, увозит, женится: дорогу им больше не перейду. Все меня сразу обнимать бросились, утешать, Костя этот расцвёл прямо, руку мне жал. Потом все ушли за Валентиной, а я в ресторан наш пошёл. Водку пить. От счастья, что миновала меня участь женатого человека. А вечером Сева с Жозефом меня нашли и домой отнесли. Вали уже не было. Они с Симоновым улетели, только на столе лежал небольшой томик стихов с дарственной надписью. Мне потом Сева несколько стихотворений перевёл, а остальные я уже потом сам. Прав был Всеволод, ой как прав… Я бы сам себе смерти Кости не простил…
Ну а тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот тридцать девятого года рапортовал наш институт Адольфу Гитлеру и Александру Николаевичу Кутепову, что испытания обоих самолётов, Ме-262 и Хе-280, успешно завершены, и требуется приступить к изготовлению опытной партии для войсковых испытаний. А поскольку дело это требовало переоснастки германских предприятий для изготовления нового поколения станков для военных русских заводов, то поставки из Рейха в Россию заметно уменьшились. И хитрые западные головы решили на радостях, что между союзниками чёрная кошка пробежала, да ещё фюрер на стал реверансы в сторону Англии делать, по согласованию с Верховным Правителем России Кутеповым. Еврейские плутократы, стоявшие за спиной Англии и Франции просчитали, что ситуация складывается очень выгодной, и Союзу приходит конец. На их взгляд настало очень выгодное время для того, чтобы раздробить наш Тройственный Союз. Как они выражались, поломать все оси. Но Верховный Правитель неожиданно для всех в марте появился в Берлине, следом за ним прилетел Дуче. На встрече всех троих лидеров стран Союза в тайне было решено после разгрома Англии и Франции образовать единое европейское государство, неслыханный и невиданный до этого времени Союз Европы и Азии, а так же намечены пути его создания. Это соглашение удалось сохранить настолько в глубокой тайне, что о ней узнали только много лет спустя. Официально же было объявлено о невиданных ранее манёврах вооружённых сил всех трёх стран Нового тройственного Союза, которые состоятся в мае этого года. Антанта и Лига Наций, из которой вышли и Россия, и Германия, и Италия, не смогла остановить начатое ранее подталкивание к нападению на Россию, как наиболее опасного и сильного партнёра Тройственного Союза два государства, к которым у России были особые счёты. На Западе это была Польша, на Востоке – Япония. Русские не забыли ни банд Пилсудского, вырезавших украинские деревни до последнего человека в двадцать третьем году, ни Цусимы и Порт-Артура. И летом тысяча девятьсот тридцать девятого года началась Вторая Мировая война, первого августа войска Императорской Японии с территории Китая начали наступление на части Корпуса Пограничной Стражи и союзную России Монголию, а её флот бомбардировал Владивосток. И первого же сентября это же года, воспользовавшись тем, что основные силы Российской Армии были переброшены на Дальний Восток, а на Западе оставались только части непосредственного базирования, солдаты Речи Посполитой без объявления войны, в лучших демократических традициях перешли границу России. Я после нападения Японии на Россию написал рапорт на имя фюрера с просьбой откомандировать меня на Восточный Фронт. Вечером того же дня разрешение было получено, и я вылетел в Георгиевск-на-Амуре, крупнейшую авиабазу Дальнего Востока, где находились заводы Хейнкеля, на которых планировалось выпускать реактивные самолёты и бомбардировщики дальнего действия разработки нашего института, в распоряжение заместителя командующего Дальневосточным фронтом генерала Врангеля, хорошо знакомого мне по Испании. Главнокомандующим же был назначен генерал Слащёв, ещё в двадцать седьмом году преподавший урок китайцам и их японским покровителям…
Подполковник Всеволод Соколов. Москва. 1939 год.
Москва… Мы вместе с Максом шагаем по Знаменке. Ко мне в гости. Мне симпатичен этот парень. Чувствую, что мы крепко подружимся.
Я радуюсь – впереди родной дом. Не знаю как другие, но мое мнение таково: в любой поездке самый прекрасный момент – это когда ты уже почти вернулся и вот-вот откроешь свое парадное и начнешь подниматься к себе в предвкушении маленького чуда встречи.
Мы подходим к дому. Я киваю нашему дворнику: «Здравствуй, Семен. Здравия желаю, господин капитан!» – открываю парадное, пропускаю Макса вперед. Гость. Но подниматься мы будем на лифте, хоть он и порывается пройтись по мраморным ступеням, покрытым зеленым, чуть выцветшим ковром. Я не люблю ходить пешком на наш третий этаж. Не хочу видеть дверь на втором, где еще остался темный прямоугольник от сверкающей медной таблички: «Гершензон Самуил Аронович, доктор медицины». Всегда встает перед глазами этот дурацкий тридцать второй год…
В тот год мы приехали в Москву. Наша квартира уже полтора года пустует. Родители уехали в Грозный. Отец получил место управляющего казенным нефтяным заводом, а матери по здоровью рекомендован южный климат. А я с момента моего ухода в армию, возвращался в столицу только дважды: в отпуск после ранения и на похороны бабушки. И вот теперь мне предстоит учеба в академии, так что на два ближайших года мы – москвичи.
При переезде жена развила кипучую деятельность, в результате которой мы оказываемся в Москве на пять дней раньше срока и с изрядным выигрышем в деньгах. Правда, здорово усталые и сильно проголодавшиеся. Дело в том, что Люба умудрилась обменять билеты на поезд Харбин-Москва первого класса, положенные мне как георгиевскому кавалеру, на целую кипу билетов на самолет! Маршрут – Харбин-Иркутск-Омск-Екатеринбург-Нижний Новгород-Москва. Разница для четверых составила триста восемьдесят два рубля, что привело мою «экономную» половинку в бурный восторг. Но полет с четырьмя пересадками тяжел даже для взрослого человека, поэтому Севка и Аринка выглядят как гренадеры Великой армии Наполеона после переправы через Березину.
Любаша мгновенно соображает, что дети в ближайшие три-четыре часа будут просто несносны и быстро выставляет меня вместе со старшими за порог с напутствием «где-нибудь перекусить, потому что обеда все равно не будет!»
И вот мы шагаем вниз по лестнице. Сева и Аришка за что-то дуются друг на дружку, но, в общем, ведут себя удовлетворительно. Главное – не пытаются кататься по перилам и не мчатся вниз как угорелые. Навстречу нам быстро поднимается партиец в черной форменной косоворотке. Он небрежно вскидывает руку в приветствии:
– Слава героям!
Из озорства я таким же вялым движением и не менее вялым голосом отвечаю:
– России слава!
Он изумленно поднимает взгляд на «нахала», но разглядев мои регалии и золотой значок неумело вытягивается во фрунт:
– Прошу прощения, господин штабс-капитан, не разглядел, задумался.
– Да бросьте, – молодой парень с приятным, открытым лицом, видно недавно в партии, – какие могут быть «господа» между братьями по борьбе?
– Простите, соратник, действительно неловко получилось. – Он смотрит на моих детей. – В гостях изволили быть?
– Вот уж нет, соратник. Приехал для обучения в академии генерального штаба.
– А дворник Вам уже книжку домовую заносил? А то Вы извините, соратник, но я – секретарь квартальной партячейки, а Вас не знаю, – он стушевывается окончательно, и просительно смотрит на меня щенячьими глазами.
– Да не робей, соратник. Секретарь – значит, секретарь. И спрашиваешь не от глупого любопытства, а по делу. – Мне приятно чувствовать себя умным и сильным. – Давай знакомиться. Только, если не против, знакомиться будем на ходу, а то вон как моя рота уже выплясывает.
– Не против…
– Соколов Всеволод Львович. Книжку домовую мне не приносили, потому, как живу я здесь с самого рождения. Инженера Соколова сын.
– Александр Кузьмин, квартальный секретарь, только это я уже говорил. Это Вы, значит с детишками прогуляться вышли? А на партучет у нас вставать будете?
– Да вот видишь, Кузьмин, приехали два часа назад, вот меня супруга и отправила гвардейцев моих накормить. А на учет я в академии встану.
– Так если Вы давно в Москве не были, то тут вот, прям рядом, у нас ресторан новый открылся. Кормят хорошо, хозяин наш, партиец, и соратникам порции отваливает – не управиться. А мороженое у него не хуже чем в «Праге», слово даю!
Вот хитрец. При слове «Мороженое» Севка и Аришка готовы расцеловать молодого квартального секретаря, и прибывают в полной уверенности, что такой хороший дядя плохого не посоветует.
– Купил, соратник! – я улыбаюсь, и Кузьмин радостно ухмыляется мне в ответ. – Показывай дорогу, а то я уж думал своих в кухмистерскую на Моховую везти.
– Да тут совсем рядом – два шага. Вы уж меня извините, соратник, я Вам лучше объясню, а то у меня дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50