В точке встречи находилось более трехсот человек.
Только к трем часам ночи отряд вышел к автомобильной дороге. Тут они разделилась: группа Мамсурова должна была нарушить связь и уничтожить однопролетный железобетонный мост. Алексей с удовлетворением следил за тем, как исчезали, растворяясь во тьме крепкие парни с мешками взрывчатки на плечах. Мамсуров подошел поближе:
– Ну что, командир, будем прощаться? – в темноте блеснули белоснежные зубы, обнаженные в улыбке.
– Типун тебе на язык, – Ковалев сплюнул в сторону, – не прощаться, а расставаться, Хаджи…
Они крепко обнялись. Мамсуров махнул рукой:
– До встречи дома! – и скрылся во мраке.
Алексей посмотрел ему вслед. После моста у группы Мамсурова еще одна задача: электростанция, единственная в этом районе. Где-то в глубине сознания Ковалева мелькнуло, что оставить район без электричества неоправданно жестоко. Ведь останутся без энергии госпитали, школы и многое другое… Но он тут же отогнал от себя сентиментальные рассуждения: электростанция – стратегический объект, и его уничтожение послужит делу победы Коммунизма.
Помахав на прощание рукой Хаджи-Умару, Ковалев обернулся к своему отряду:
– За мной, товарищи. Время не ждет!
Их задачей был мост Пинос-Пуэнте. Могучее железо-бетонное сооружение, с огромной пропускной способностью, единственная нить, связывающая Гранаду с Малагой. Итальянцы, базирующиеся на Саламанку, активно используют эту железнодорожную ветку для переброски войск и техники.
Перед рассветом отряд Ковалева был на месте. Передовые бойцы аккуратно сняли часовых, и теперь Ковалев с Буйтраго осматривали железобетонные балки. Буйтраго с сомнением осмотрел опору и вопросительно взглянул на Ковалева. Алексей произнес:
– Нормальный мост. Минируйте так, как на занятиях в революционной школе. – Потом, вспомнив неприятность, постигшую его с мостом в районе Иркутска (там мост был только поврежден, а не уничтожен), добавил: Побольше камней для забивки возьмите. Здесь местность каменистая и можно сделать хорошую забивку.
Бойцы начали быстро закладывать подрывные заряды. Алексей хорошо помнил приказ, нет, даже не приказ, а горячую просьбу, настоящую мольбу Энрике Листера…
– Товарищ Ковалев, этот мост нужно не просто вывести из строя, а уничтожить или, хотя бы сделать надолго непригодным к использованию. – Листер помолчал и продолжил, – Вы знаете, товарищ, о положении на фронте. Фашисты взяли Малагу и развивают наступление на Картахену. Основное снабжение итальянских и немецких частей, главной ударной силы Франко на этом направлении, идет через этот мост, Пинос-Пуэнте. Авиация не в состоянии уничтожить его. Не смотря на беспримерный героизм наших и французских летчиков, немецко-итальянское прикрытие моста чрезвычайно сильно и наши славные летчики не могут нанести прицельного удара.
Алексей с трудом сдержал усмешку: он-то хорошо знал, что такое «беспримерный героизм» французских и республиканских авиаторов. Не так давно на фронте он наблюдал как четверка Хейнкелей разогнала в небе два десятка французских самолетов. Немцы сбили пять машин, сами не потеряв ни одной, и спокойно удалились на свою базу. Еще хуже стало, когда немцы начали объединяться с русскими. Ковалева просто передернуло от воспоминания. Тройка старых Юнкерсов показалась легкой добычей для «героических» британцев. Каждый британский летчик хотел лично сбить вражеского бомбовоза, поэтому, наплевав на все уставы, британская эскадрилья вылетела в полном составе. Назад не вернулся ни один самолет, и только тремя днями позже стало известно, что русские фашисты, сговорившись со своими немецким коллегами, устроили «ловлю не живца». В тот момент, когда британцы уже праздновали победу, из-за облаков как из засады, вынырнули русские истребители. Все было кончено в один момент. Из всех англичан чудом уцелел один. Ему в самом начале боя удалось выпрыгнуть с парашютом. Он-то и рассказал, как все происходило.
А бригада Алексея из-за такой дурости и «беспримерного героизма» осталась без воздушного прикрытия. И на другой день авианалет окаянных СБЮ разорвал в клочья два батальона, уничтожил почти всю артиллерию, а самое главное – при налете погиб генерал Лукач…
– Поэтому, – продолжал Листер, – вся надежда на ваш батальон, товарищ Ковалев.
– Поставленную задачу выполним, товарищ Листер.
– Мы надеемся на Вас, товарищи…
…Алексей лежал, прикрытый низко спускавшимися ветвями деревьев и следил за железнодорожным полотном. Рядом с ним лежала Машенька. Она упросила его разрешить ей самой подорвать мост. Скосив глаза, Алексей невольно залюбовался ее напряженно грациозной позой охотницы. С горящими глазами, чуть раскрасневшимся лицом, на которое упали несколько черных локонов, она олицетворяла собой все то новое и прекрасное, что нес людям коммунизм.
Далекий шум состава, отмашки наблюдателей. Вот он, медленно взбирающийся на мост, шипящий, точно удав длинный воинский эшелон. Вот еще немного, вот еще чуть-чуть…
– Давай! – скомандовал Алексей, и Машенька нажала на рукоять.
Грохот расколол ночную тишину. Вспышка озарила полнеба. Бойцы одобрительно закричали, а рядом, до боли вцепившись в его руку, восторженно визжала Маша.
Ковалев оцепенело смотрел, как озаренные пожаром, рушатся в черную воду вагоны с красными крестами на бортах и крышах.
– Что же ты, Алеша! Ты не рад? – Машин голос ворвался в сознание. Он обнял ее, прижал к себе:
– Рад, девочка, конечно, рад. Но ведь это санитарный поезд…
– Ну и что? – изумление Маши было неподдельным, – ведь там все равно фашисты.
Конечно, Машенька права. Это фашисты, и неважно, как и где они примут смерть. Все что сделано – сделано во благо революции и победы…
– Ур-а-а! – во все горло закричал Алексей, – Ур-а-а!..
Обер-лейтенант Макс Шрамм. Испания. 1936 год.
Война, конечно, штука грязная. Но что может быть такое – даже в мыслях представить себе не мог…
Меня наш командир отправил за новыми двигателями. Ну, подвернулся я ему на глаза. Пришлось ехать. Оседлал я «цюндапп», да покатил. Мне фон Шееле что сказал? Приедешь на место, там тебя колонна ждёт. Получишь груз, машины сопроводишь. А поскольку машину мне никто не даст, пришлось мотоцикл седлать, благо, люблю я это дело, железки всякие. Качу я по дороге, на пейзажи любуюсь. Испания – страна горная. Так и лезут эти пики в небо голубое, где зеленью покрытые, где голые. Все зубчатые. Словно замки в Германии любимой. Но родной Тироль не напоминают. Разные они с нашими горами. Дорога, правда, немного пыльная, ну, обычная грунтовка. Две колеи и булыжники кое-где попадаются, да вьётся, словно пьяный вокруг фонарного столба. То влево, то вправо, ни одного прямого куска нет. Мотор тарахтит словно часики. Ровно работает. Иногда железнодорожные пути вдоль моей дороги тянутся. Пыхтит паровозик закопчённый, вагончики крохотные тянет. Одно слово – идиллия. Словно и нет войны. Долго я так ехал, на природу любовался, пока в одну деревушку не заехал. Остановился у колодца, пить захотелось. Смотрю, девчонки идут местные. Надо сказать, испанки, они пока молодые, все симпатичные. А как родит одного-двух – всё. Расплывается, словно шарик воздушный, если его водой наливать. А иногда наоборот, высыхает, как щепка. И выглядит, словно ведьма из детских сказок братьев Гримм. А тут молоденькие, стройные, словно с картинки какой-нибудь: глаза огромные, блестят, будто маслины, фигурки точёные, волосы под мантильями. И вдруг вижу, одна среди них… Стройная, как тростиночка, только у всех просто накидочки кружевные, а эта, будто монашка закутана, только глаза блестят. Увидела меня и стала, как вкопанная. Потом разрыдалась и бегом прочь. Я не понял, водички напился, поехал. Уже потом рассказали, что это наши ребята так коммунистов наказывают: самих к стенке ближайшей, а весь женский пол – налысо, под машинку. Как сопливого рекрута. Ну, ладно. Еду я еду, и вдруг вижу – непорядок. Поезда чего-то не идут, а стоят. Один. Второй. Третий…
А после вообще. Выстроились сплошной колонной. И народ из них выходит и бежит вперёд. Случилось что-то видно. Добавил я газу, побыстрее поехал… наконец остановился. Люди сплошной стеной стоят и вой над толпой. Именно вой. Не плач…
…Я иду, раздвигая собравшихся. Мне уступают дорогу. Кто испуганно, кто сожалеюще. Мужчины стоят, стиснув побелевшие кулаки. Женские лица блестят на ярком солнце от слёз. Впереди всех маячат чёрные бесформенные фигуры старух в накидках, оглашающие округу этим нечеловеческим воем. Поодаль стоит отдельная группа, одетая по-разному. Среди них офицеры Франко, простые рабочие, богатые идальго. Женщины, старухи, дети. Они стоят молча. Воют только плакальщицы. Они застыли вдоль оцепления из итальянских солдат, которые их не пускают к обрыву. Взорван железнодорожный мост Пинос-Пуэнте. Вместе с составом. Республиканские диверсанты. В этот момент из-за обрыва появляется первый солдат из «Литторио». На его руках тело ребёнка. Когда-то белая рубашка, наполовину багровая от крови. Изуродованная ручка бессильно свисает, вторая аккуратно скрещена на груди. Синяя юбка располосована острым железом. По испански длинные волосы сейчас представляют собой слипшийся бурый колтун. Это девочка. Появляется второй. Он бледен до синевы, бледнее, чем то тело, которое выносит. Мальчишка. Со счастливой улыбкой на бескровных губах. Только голова мальчугана покоится на его груди. Аккуратно обрезана по шее. Наверное, вагонным стеклом. Следующий солдат. Ещё и ещё… Я слышу крик. Невыносимый. Никогда я не мог себе представить такого крика. Та кучка людей, стоящих отдельно – это родители. Теперь я понял, ЧТО случилось. Недаром все газеты поместили сообщение, что первая смена испанских детей едет отдыхать в пионерлагерь «Артек» по приглашению Правительства России. Для безопасности, поскольку от республиканцев можно было ожидать всего, чего угодно, их вагон подцепили к санитарному поезду…
Тело, почти перерубленное пополам… Раздавленные ноги… Этот вообще, непонятно кто, его закрыли простынёй, быстро меняющей свой цвет, но зато видна голая ножка с удивительно чистым белым носочком… Разве это люди?!! Самому старшему из этих детей было двенадцать лет! Сволочи! За что? Не пожалели раненых, ладно. Но ДЕТЕЙ… Мне плохо. Я чувствую вину. За то, что не уберёг, за то. что не сбросил бомбу раньше на того, кто это сделал. Как их носит земля, скажите мне? Дети – это наше будущее, наше наследие. Не заслуживает жизни тот, кто убьёт ребёнка, тот, кто осмелится на такое. Почему? Объясните мне, почему?!!
Рука помимо моей воли лезет в карман и вытаскивает сигарету. Делаю глубокую затяжку и не чувствую даже запаха дыма. Забыл зажечь. Рядом возникает чья-то рука и услужливо щёлкает зажигалкой. Машинально благодарю и смотрю, как скорбной вереницей тянутся солдаты из под обрыва. На траве лежат накрытые простынями с кровавыми пятнами крошечные тела. Их обнимают родители. Матери бьются в истерике. Отцы плачут молча. Один лежит на земле и исступленно молотит по ней окровавленным кулаком…
– Они специально ждали именно этот эшелон.
Перевожу взгляд на говорящего – это лейтенант берсальеров Дуче. Молоденький парень, намного моложе меня, хотя и я не старик. Его губы трясутся, но он находит силы продолжить:
– Они специально ждали именно этот эшелон. Пропустили два. Один с топливом, второй с боеприпасами. Рванули третий. Триста человек раненых, пятьдесят детей, двадцать две медсестры, четверо воспитательниц, тридцать врачей. В поезде не было ни одного вооружённого солдата. Ничего вообще из оружия. На бортах и на крышах санитарные кресты. Они ждали его. Они взорвали именно его. Почему? Почему?!
Мне нечего сказать ему в ответ. Теперь я понимаю одно: против нас воюют не люди. Нельзя отнести к человеческому виду тех, кто задумал, спланировал и осуществил ЭТО… Когда я сидел в осаде вместе с Севой, я воевал с солдатами. Я бомбил солдат! Они знали, на что идут! Но я никогда не кидал бомбы на жилые районы, я никогда не гонялся с пулемётом за колоннами беженцов. Да, у солдат есть семьи, есть, наверное, дети, жёны. Они воюют за то, чтобы они жили. Но они дерутся честно! Пуля против пули, штык против штыка. Танки против танков. Это – честный бой. Здесь есть своё величие и упоение. Но убивать ДЕТЕЙ…
… Я сажусь на мотоцикл, достаю карту. Ищу путь объезда. У меня приказ. Я должен его выполнить…
Получаю положенные двигатели. Расписываюсь в накладных и требованиях. Веду колонну на свой аэродром. Новой дорогой. Подальше от места диверсии. Фон Шееле доволен, объявляет благодарность. А я не могу прийти в себя. У меня перед глазами стоят маленькие изуродованные трупы несчастных детей…
Вечером нас срочно созывают в «молельню». Зачитывают приказ о случившемся под Кордовой. Про ТОТ САМЫЙ эшелон. После приказа политрук спрашивает, не хочет ли кто высказаться по этому поводу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Только к трем часам ночи отряд вышел к автомобильной дороге. Тут они разделилась: группа Мамсурова должна была нарушить связь и уничтожить однопролетный железобетонный мост. Алексей с удовлетворением следил за тем, как исчезали, растворяясь во тьме крепкие парни с мешками взрывчатки на плечах. Мамсуров подошел поближе:
– Ну что, командир, будем прощаться? – в темноте блеснули белоснежные зубы, обнаженные в улыбке.
– Типун тебе на язык, – Ковалев сплюнул в сторону, – не прощаться, а расставаться, Хаджи…
Они крепко обнялись. Мамсуров махнул рукой:
– До встречи дома! – и скрылся во мраке.
Алексей посмотрел ему вслед. После моста у группы Мамсурова еще одна задача: электростанция, единственная в этом районе. Где-то в глубине сознания Ковалева мелькнуло, что оставить район без электричества неоправданно жестоко. Ведь останутся без энергии госпитали, школы и многое другое… Но он тут же отогнал от себя сентиментальные рассуждения: электростанция – стратегический объект, и его уничтожение послужит делу победы Коммунизма.
Помахав на прощание рукой Хаджи-Умару, Ковалев обернулся к своему отряду:
– За мной, товарищи. Время не ждет!
Их задачей был мост Пинос-Пуэнте. Могучее железо-бетонное сооружение, с огромной пропускной способностью, единственная нить, связывающая Гранаду с Малагой. Итальянцы, базирующиеся на Саламанку, активно используют эту железнодорожную ветку для переброски войск и техники.
Перед рассветом отряд Ковалева был на месте. Передовые бойцы аккуратно сняли часовых, и теперь Ковалев с Буйтраго осматривали железобетонные балки. Буйтраго с сомнением осмотрел опору и вопросительно взглянул на Ковалева. Алексей произнес:
– Нормальный мост. Минируйте так, как на занятиях в революционной школе. – Потом, вспомнив неприятность, постигшую его с мостом в районе Иркутска (там мост был только поврежден, а не уничтожен), добавил: Побольше камней для забивки возьмите. Здесь местность каменистая и можно сделать хорошую забивку.
Бойцы начали быстро закладывать подрывные заряды. Алексей хорошо помнил приказ, нет, даже не приказ, а горячую просьбу, настоящую мольбу Энрике Листера…
– Товарищ Ковалев, этот мост нужно не просто вывести из строя, а уничтожить или, хотя бы сделать надолго непригодным к использованию. – Листер помолчал и продолжил, – Вы знаете, товарищ, о положении на фронте. Фашисты взяли Малагу и развивают наступление на Картахену. Основное снабжение итальянских и немецких частей, главной ударной силы Франко на этом направлении, идет через этот мост, Пинос-Пуэнте. Авиация не в состоянии уничтожить его. Не смотря на беспримерный героизм наших и французских летчиков, немецко-итальянское прикрытие моста чрезвычайно сильно и наши славные летчики не могут нанести прицельного удара.
Алексей с трудом сдержал усмешку: он-то хорошо знал, что такое «беспримерный героизм» французских и республиканских авиаторов. Не так давно на фронте он наблюдал как четверка Хейнкелей разогнала в небе два десятка французских самолетов. Немцы сбили пять машин, сами не потеряв ни одной, и спокойно удалились на свою базу. Еще хуже стало, когда немцы начали объединяться с русскими. Ковалева просто передернуло от воспоминания. Тройка старых Юнкерсов показалась легкой добычей для «героических» британцев. Каждый британский летчик хотел лично сбить вражеского бомбовоза, поэтому, наплевав на все уставы, британская эскадрилья вылетела в полном составе. Назад не вернулся ни один самолет, и только тремя днями позже стало известно, что русские фашисты, сговорившись со своими немецким коллегами, устроили «ловлю не живца». В тот момент, когда британцы уже праздновали победу, из-за облаков как из засады, вынырнули русские истребители. Все было кончено в один момент. Из всех англичан чудом уцелел один. Ему в самом начале боя удалось выпрыгнуть с парашютом. Он-то и рассказал, как все происходило.
А бригада Алексея из-за такой дурости и «беспримерного героизма» осталась без воздушного прикрытия. И на другой день авианалет окаянных СБЮ разорвал в клочья два батальона, уничтожил почти всю артиллерию, а самое главное – при налете погиб генерал Лукач…
– Поэтому, – продолжал Листер, – вся надежда на ваш батальон, товарищ Ковалев.
– Поставленную задачу выполним, товарищ Листер.
– Мы надеемся на Вас, товарищи…
…Алексей лежал, прикрытый низко спускавшимися ветвями деревьев и следил за железнодорожным полотном. Рядом с ним лежала Машенька. Она упросила его разрешить ей самой подорвать мост. Скосив глаза, Алексей невольно залюбовался ее напряженно грациозной позой охотницы. С горящими глазами, чуть раскрасневшимся лицом, на которое упали несколько черных локонов, она олицетворяла собой все то новое и прекрасное, что нес людям коммунизм.
Далекий шум состава, отмашки наблюдателей. Вот он, медленно взбирающийся на мост, шипящий, точно удав длинный воинский эшелон. Вот еще немного, вот еще чуть-чуть…
– Давай! – скомандовал Алексей, и Машенька нажала на рукоять.
Грохот расколол ночную тишину. Вспышка озарила полнеба. Бойцы одобрительно закричали, а рядом, до боли вцепившись в его руку, восторженно визжала Маша.
Ковалев оцепенело смотрел, как озаренные пожаром, рушатся в черную воду вагоны с красными крестами на бортах и крышах.
– Что же ты, Алеша! Ты не рад? – Машин голос ворвался в сознание. Он обнял ее, прижал к себе:
– Рад, девочка, конечно, рад. Но ведь это санитарный поезд…
– Ну и что? – изумление Маши было неподдельным, – ведь там все равно фашисты.
Конечно, Машенька права. Это фашисты, и неважно, как и где они примут смерть. Все что сделано – сделано во благо революции и победы…
– Ур-а-а! – во все горло закричал Алексей, – Ур-а-а!..
Обер-лейтенант Макс Шрамм. Испания. 1936 год.
Война, конечно, штука грязная. Но что может быть такое – даже в мыслях представить себе не мог…
Меня наш командир отправил за новыми двигателями. Ну, подвернулся я ему на глаза. Пришлось ехать. Оседлал я «цюндапп», да покатил. Мне фон Шееле что сказал? Приедешь на место, там тебя колонна ждёт. Получишь груз, машины сопроводишь. А поскольку машину мне никто не даст, пришлось мотоцикл седлать, благо, люблю я это дело, железки всякие. Качу я по дороге, на пейзажи любуюсь. Испания – страна горная. Так и лезут эти пики в небо голубое, где зеленью покрытые, где голые. Все зубчатые. Словно замки в Германии любимой. Но родной Тироль не напоминают. Разные они с нашими горами. Дорога, правда, немного пыльная, ну, обычная грунтовка. Две колеи и булыжники кое-где попадаются, да вьётся, словно пьяный вокруг фонарного столба. То влево, то вправо, ни одного прямого куска нет. Мотор тарахтит словно часики. Ровно работает. Иногда железнодорожные пути вдоль моей дороги тянутся. Пыхтит паровозик закопчённый, вагончики крохотные тянет. Одно слово – идиллия. Словно и нет войны. Долго я так ехал, на природу любовался, пока в одну деревушку не заехал. Остановился у колодца, пить захотелось. Смотрю, девчонки идут местные. Надо сказать, испанки, они пока молодые, все симпатичные. А как родит одного-двух – всё. Расплывается, словно шарик воздушный, если его водой наливать. А иногда наоборот, высыхает, как щепка. И выглядит, словно ведьма из детских сказок братьев Гримм. А тут молоденькие, стройные, словно с картинки какой-нибудь: глаза огромные, блестят, будто маслины, фигурки точёные, волосы под мантильями. И вдруг вижу, одна среди них… Стройная, как тростиночка, только у всех просто накидочки кружевные, а эта, будто монашка закутана, только глаза блестят. Увидела меня и стала, как вкопанная. Потом разрыдалась и бегом прочь. Я не понял, водички напился, поехал. Уже потом рассказали, что это наши ребята так коммунистов наказывают: самих к стенке ближайшей, а весь женский пол – налысо, под машинку. Как сопливого рекрута. Ну, ладно. Еду я еду, и вдруг вижу – непорядок. Поезда чего-то не идут, а стоят. Один. Второй. Третий…
А после вообще. Выстроились сплошной колонной. И народ из них выходит и бежит вперёд. Случилось что-то видно. Добавил я газу, побыстрее поехал… наконец остановился. Люди сплошной стеной стоят и вой над толпой. Именно вой. Не плач…
…Я иду, раздвигая собравшихся. Мне уступают дорогу. Кто испуганно, кто сожалеюще. Мужчины стоят, стиснув побелевшие кулаки. Женские лица блестят на ярком солнце от слёз. Впереди всех маячат чёрные бесформенные фигуры старух в накидках, оглашающие округу этим нечеловеческим воем. Поодаль стоит отдельная группа, одетая по-разному. Среди них офицеры Франко, простые рабочие, богатые идальго. Женщины, старухи, дети. Они стоят молча. Воют только плакальщицы. Они застыли вдоль оцепления из итальянских солдат, которые их не пускают к обрыву. Взорван железнодорожный мост Пинос-Пуэнте. Вместе с составом. Республиканские диверсанты. В этот момент из-за обрыва появляется первый солдат из «Литторио». На его руках тело ребёнка. Когда-то белая рубашка, наполовину багровая от крови. Изуродованная ручка бессильно свисает, вторая аккуратно скрещена на груди. Синяя юбка располосована острым железом. По испански длинные волосы сейчас представляют собой слипшийся бурый колтун. Это девочка. Появляется второй. Он бледен до синевы, бледнее, чем то тело, которое выносит. Мальчишка. Со счастливой улыбкой на бескровных губах. Только голова мальчугана покоится на его груди. Аккуратно обрезана по шее. Наверное, вагонным стеклом. Следующий солдат. Ещё и ещё… Я слышу крик. Невыносимый. Никогда я не мог себе представить такого крика. Та кучка людей, стоящих отдельно – это родители. Теперь я понял, ЧТО случилось. Недаром все газеты поместили сообщение, что первая смена испанских детей едет отдыхать в пионерлагерь «Артек» по приглашению Правительства России. Для безопасности, поскольку от республиканцев можно было ожидать всего, чего угодно, их вагон подцепили к санитарному поезду…
Тело, почти перерубленное пополам… Раздавленные ноги… Этот вообще, непонятно кто, его закрыли простынёй, быстро меняющей свой цвет, но зато видна голая ножка с удивительно чистым белым носочком… Разве это люди?!! Самому старшему из этих детей было двенадцать лет! Сволочи! За что? Не пожалели раненых, ладно. Но ДЕТЕЙ… Мне плохо. Я чувствую вину. За то, что не уберёг, за то. что не сбросил бомбу раньше на того, кто это сделал. Как их носит земля, скажите мне? Дети – это наше будущее, наше наследие. Не заслуживает жизни тот, кто убьёт ребёнка, тот, кто осмелится на такое. Почему? Объясните мне, почему?!!
Рука помимо моей воли лезет в карман и вытаскивает сигарету. Делаю глубокую затяжку и не чувствую даже запаха дыма. Забыл зажечь. Рядом возникает чья-то рука и услужливо щёлкает зажигалкой. Машинально благодарю и смотрю, как скорбной вереницей тянутся солдаты из под обрыва. На траве лежат накрытые простынями с кровавыми пятнами крошечные тела. Их обнимают родители. Матери бьются в истерике. Отцы плачут молча. Один лежит на земле и исступленно молотит по ней окровавленным кулаком…
– Они специально ждали именно этот эшелон.
Перевожу взгляд на говорящего – это лейтенант берсальеров Дуче. Молоденький парень, намного моложе меня, хотя и я не старик. Его губы трясутся, но он находит силы продолжить:
– Они специально ждали именно этот эшелон. Пропустили два. Один с топливом, второй с боеприпасами. Рванули третий. Триста человек раненых, пятьдесят детей, двадцать две медсестры, четверо воспитательниц, тридцать врачей. В поезде не было ни одного вооружённого солдата. Ничего вообще из оружия. На бортах и на крышах санитарные кресты. Они ждали его. Они взорвали именно его. Почему? Почему?!
Мне нечего сказать ему в ответ. Теперь я понимаю одно: против нас воюют не люди. Нельзя отнести к человеческому виду тех, кто задумал, спланировал и осуществил ЭТО… Когда я сидел в осаде вместе с Севой, я воевал с солдатами. Я бомбил солдат! Они знали, на что идут! Но я никогда не кидал бомбы на жилые районы, я никогда не гонялся с пулемётом за колоннами беженцов. Да, у солдат есть семьи, есть, наверное, дети, жёны. Они воюют за то, чтобы они жили. Но они дерутся честно! Пуля против пули, штык против штыка. Танки против танков. Это – честный бой. Здесь есть своё величие и упоение. Но убивать ДЕТЕЙ…
… Я сажусь на мотоцикл, достаю карту. Ищу путь объезда. У меня приказ. Я должен его выполнить…
Получаю положенные двигатели. Расписываюсь в накладных и требованиях. Веду колонну на свой аэродром. Новой дорогой. Подальше от места диверсии. Фон Шееле доволен, объявляет благодарность. А я не могу прийти в себя. У меня перед глазами стоят маленькие изуродованные трупы несчастных детей…
Вечером нас срочно созывают в «молельню». Зачитывают приказ о случившемся под Кордовой. Про ТОТ САМЫЙ эшелон. После приказа политрук спрашивает, не хочет ли кто высказаться по этому поводу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50