Когда Рыжий пришёл в себя, Мерлушка уже добивал Пытюха, а Бушуй склонился над вурдами, развязывая верёвки. Лохматый, придерживая руками распоротое брюхо, лежал на полу, с глазами полными слёз.
— Дурак ты, — заметил Рыжий, вытирая с лица кровь. — Дураком жил, дураком и помрёшь. Нет в наших краях никаких Дубков. Которово, это село называется. Не любят здесь вашего брата.
Червленый Яр. Июнь.
Узников поставили спиной к Старице на самом откосе. Они щурились, всё ещё не привыкнув к дневному свету, которого не видели больше недели.
Юношу вновь охватил страх. От мысли, что вскоре должно случиться, по спине пробежались мурашки, словно твари уже выбрались из оврага и теперь по-хозяйски осматривают добычу.
Купец был спокоен. Он не видел, что творилось там, за спиной, и полагал, что вывели их на допрос, а расспросив отпустят восвояси, или в худшем случае обменяют за выкуп у родственников.
Монахи стояли с обеих сторон, держа пленников под прицелом. Они молчали, ожидая прихода начальников. Вскоре те появились. Жмень присоединился к монахам, а Пахомий подошёл к Варунку.
— Хозяин настаивает, тебя Голове скормить, — произнёс он едва слышно. — Но вот я сомневаюсь. Не верится мне, что случайно ты попался Георгию. И потому, приказ я нарушу.
Пахомий шевельнул рукой и один из монахов с силой толкнул в грудь купца. Тот не упал сразу, лишь качнулся на самом краю. Успел развернуться к оврагу, увидеть кишащее ржаво-серое море. Палмей издал рык. Медвежьим своим телом он изогнулся, пытаясь устоять наверху, что ему почти удалось, но ещё один толчок окончательно нарушил равновесие, и с протяжным криком, человек полетел вниз.
Варунок оглянулся (и никто не воспрепятствовал ему). Он подумал, что крысы сейчас же бросятся на земляка, разорвут его в миг на множество кусков.
Однако всё произошло ещё ужаснее.
Палмей прокатился по склону, достиг дна, где и поднялся на ноги почти невредимым. Он больше не кричал. Набившийся в рот песок не позволял прорваться из глотки ни единому звуку. Палмей огляделся, а крысы расступились, вовсе не собираясь тотчас бросаться на человека. Тогда он принялся вычищать изо рта песок, отряхивать голову и зачем-то чистить штаны.
Монахи молчали, молчал Варунок, и Палмей тоже чистился молча, пока краем глаза не заметил в стороне движение. Он повернулся и вздрогнул.
В десяти шагах, из какого-то углубления начал появляться ком. Сперва показалось, что сама грязь набухала пузырём, словно под напором болотного газа. Но, достигнув огромных размеров, быть может, с небольшую избу, пузырь вдруг снялся с места, и грязь стала опадать с его вздымающихся боков, открывая молочного цвета студенистое тело.
Теперь и Варунок разглядел необычную тварь, которая не могла быть ничем иным, как предводителем крысиного воинства. Голова выбирался из лёжки дрожащим студнем. Если бы княжич видел медуз, он нашёл бы в облике твари немалое сходство с ними. Полупрозрачное тело, лишённое лап, и вообще каких-либо значительных выпуклостей, двигалось, пуская под собой волну-судорогу.
Не обращая внимания на крыс, Палмей бросился к склону и попытался вскарабкаться вверх, но песчаный склон осыпался, всякий раз утягивая человека обратно, а крысы, по-прежнему держась в стороне, изредка покусывали руки и ноги, не позволяя купцу предпринять отчаянный рывок, который, возможно, смог бы преодолеть и осыпь.
Слизень-переросток медленно, но неотвратимо, приближался к попавшему в ловушку человеку. Тот что-то кричал монахам, видимо, умолял вытащить его. Просьбы и мольбы сменила ругань, затем нелепые предложения денег, богатств, чего-то ещё…
Монахи молчали. Они вовсе не испытывали удовольствия от мрачного зрелища, но и намёка на сожаление или сострадание их лица не обозначили. Варунок же не нашёл слов, чтобы как-то приободрить обречённого товарища.
Поняв, наконец, что это не пытка, не способ заставить его говорить, или служить врагу, Палмей прекратил бесполезные вопли и развернулся лицом к наползающей твари. Крысы отступились, окружив купца, как делают люди, когда расчищают место для поединка. Мгновением позже в круг ввалился и студень.
Варунок пожалел, что не догадался вернуть земляку нож. Погибать, сражаясь не так ужасно, как ожидать смерти в бездействии. Но дюжий купец и с голыми руками готовился дать поединок. Впрочем, он огляделся в поисках подходящего средства.
Заметив под ногами ивовый прут, Палмей ловко подцепил его и подобрался к врагу сбоку. Хотя лишённое головы существо, выглядело совершенно одинаково, откуда к нему ни зайди.
Сжав гибкую ветку в кулаках, так что снизу торчал лишь маленький кончик, купец, что есть маху, вонзил нелепое оружие в бок. Постепенно разжимая пальцы он вдавливал ветку всё глубже и глубже, пока она вдруг не преломилась, оставив в его руках не больше четверти. Остальное, тёмной чёрточкой занозы, виднелось сквозь студенистое тело.
Не то чтобы врагу это сильно понравилось. Он судорожно дёрнулся, пытаясь выдавить прут изнутри, и даже на полвершка вытащил занозу, однако скоро смирился и продолжил наползать на человека. Палмей в отчаянии швырнул пойманной за хвост крысой, но та отскочила от упругого тела и, кувыркнувшись, вернулась к своим. Больше воевать было нечем. Купец повёл руками, готовясь к неминуемой рукопашной, однако тварь рассудила иначе.
На слизистом теле вдруг появился нарыв, похожий на полураспустившийся цветок. Оттуда в лицо человека ударила тугая струя то ли жидкости, то ли порошка. Варунок не разглядел чего именно, но по рваным метаниям купца и по рёву, догадался, что тот совершенно ослеп.
Пузырь между тем, стал уменьшаться в росте, раздаваясь при этом вширь. Тварь занимала всё больше и больше пространства, без сомнения намереваясь поглотить круг целиком. Определив на слух расположение врага, Палмей попятился, но крысы принялись покусывать ноги, как только он вышел за незримую черту.
А затем очередная судорога прошлась по Голове, его тело вмиг сократилось, и купец оказался схваченным словно пучок травы коровьим языком.
Палмей тонул в студенистом коме, словно в топучем болоте. Чем больше он трепыхался, тем скорее поглощала его чужеродная плоть. Он опять заорал, ухватился свободной ещё рукой за бугристую поверхность, но пальцы сорвались, прочертив на слизи глубокие борозды, которые, впрочем, тут же и затянулись. Крики смолкли, когда голова человека оказалась внутри пузыря. Рука мотнулась в последний раз, и человек исчез. Его мутные очертания какое-то время ещё проступали сквозь студень, но быстро расплывались, и скоро Голова приобрёл прежний свой ровный молочный цвет.
Крысы оживились. Они колыхнулись к краю оврага, потом откатили назад и стали метаться вокруг предводителя. Из многочисленных нор вываливали всё новые и новые их сородичи, заполняя редкие проплешины, а когда не осталось и их, взбирались на спины друг друга.
— Пора уходить, — заметил Пахомий.
Подхватив бледного Варунка, монахи спешно миновали ивняк, и привели пленника к повозке и лошадям.
— Не думай, щенок, что твоя участь будет намного лучше, — проговорил Пахомий. — Не только серый выводок Мещере предназначен. Есть у нас и другие гостинцы.
Он сорвал покров и Варунок отшатнулся.
На повозке, со сдвинутой в сторону крышкой, лежал гроб.
Городец Мещёрский. Июнь.
— Голубь из Ишмы, — доложил посыльный мальчишка.
Донесение ударило по груди молотом. Схватившись за сердце, Ук медленно осел. Заруба нахмурился, рукой приказав мальчишке выйти вон. Затем подошёл к князю.
— Позволь всё же полк к Сосновке двинуть.
Ук, возражая, мотнул головой. Говорить он не мог. Вместе с известием о выходе орды, прибытие голубя означало гибель Варунка. И хотя после своевольного бегства княжича, ничего другого ожидать не следовало, новость потрясла Ука. Верно, всё же надеялся старый князь на иной исход, на вмешательство высших сил. Но боги равнодушно наблюдали за людской вознёй.
Предупреждённый печатником прибыл Сокол. Во дворе царило уныние, словно сражение, так и не начавшись, было уже проиграно, а сам Ук сидел неподвижно, напоминая приговорённого к казни. Боль от потери младшего сына лишила его прежней уверенности, и перед чародеем предстал не хитрый и опытный правитель, а убитый горем старик.
Едва перешагнув через порог, Сокол понял, что посетил двор напрасно, что лучше бы ему было сразу отправится к переправе. Даже не пытаясь заговорить с князем, он отозвал в сторону Зарубу:
— Я отправляюсь на переправу, — сообщил он. — Гонца посылать не буду, думаю, сами всё поймёте, когда заварушка начнётся. Сможешь извернуться и помочь, хорошо. Нет, так нет.
— Сам видишь, мне не переспорить его, — Заруба опустил голову. — Каждый день заговорить пытался, но князь бараном упёрся. Сказал, стены держать важнее…
— От соседей что слышно?
— Пока ничего.
Покинув крепость, Сокол спустился к Оке. Мохнатые приятели и Рыжий уже сидели в лодке. Евлампий возился с припасами, ворча, что опять не успел навестить товарища, что приключения ему надоели, а шутки вурдов вызывают изжогу. Вармалей беспокойно прохаживался по берегу. Завидев чародея, он кинулся навстречу.
— Ты не видел Кавану? Где она?
Сокол говорил с ведьмой ещё утром, пока Вармалей ездил в Сынтул.
— С Меной в лес ушла, — ответил он. — Зачем, промолчала, сказала надолго, но обе пообещали появиться у переправы в срок.
Вармалей почесал голову.
— Думал, может, пособит мне волну пустить.
— Сам управишься, — пожал чародей плечами. Он не строил расчёта на одном каком-то колдовстве. Да и на колдовстве вообще. Слишком силён был противник, чтобы дрогнуть от доморощенных чар.
Рекой добрались быстро. Колдуна высадили за две версты до Сосновки, где стиснутая холмами Ока собиралась в узкий и мощный поток. Сокол совершенно не представлял, как можно запрудить великую реку, но Вармалей, казалось, знал что делает. Едва покинув лодку, он уверенно поднялся на холм и скрылся в роще. Никто не сказал ни слова. Вурды толкнули лодку и они отправились дальше.
Переправу увидели загодя. Бушуй с несколькими подручными ладил на отмелях снасти. Небольшими бреднями, неводами, бобровыми ловушками, они перекрывали русло от берега до берега, превращая реку в огромный запутанный и сокрытый водой лабиринт. Сокол не был уверен, что сети смогут остановить орду, но мужики рассудили по-своему. Лишней защиты не бывает, решили они, и потому в дело шли любые снасти, как привезённые с собой, так и изъятые в Сосновке. Что-то придумывали прямо на месте. В дно вгоняли колья, усыпанные острыми рыбьими костями, крепили на отмелях старые ивовые корзины, а в омуты опускали верёвки с крючьями.
Несколько вооружённых селян, словно разбойники в засаде, сторожили речной путь. И хотя выше и ниже по течению, то есть в Мещёрске и Елатьме, прохожие корабли задерживали, кое-кто из особо ушлых торговцев пробивался через заслоны, но лишь с тем, чтобы его корабль стал частью заградительной черты.
Всё что держалось на воде, отбиралось княжеским именем у хозяев и перегонялось ополченцами чуть выше по течению, где снаряжалось хорошо горящим грузом. Оставалось в нужный час бросить факел, перерубить верёвки и корабли становились огненными плывунами.
Лодка как раз и причалила возле этого скопища кораблей. Вурды, соскочив первыми, бросились было к которовским приятелям, но Рыжий одного схватил за куртку, другого остановил тычком.
— Куда, кочки болотные? — рявкнул он. — От Сокола ни на шаг.
— Опа! — воскликнул вдруг Быстроног, указывая когтистым пальцем на Рыжего. — Повтор, господин краснобай. Это уже было. Кажется в Ишме.
— Нет под Елатьмой, — поправил товарища Власорук. — Или под Кадомом. Да, точно, под Кадомом.
— Что было? — опешил Рыжий.
— Кочки болотные были, — пояснил Быстроног, лениво почёсываясь.
— Ах, ты про это, — догадался Рыжий и взглянул на монаха. Тот кивнул, дескать и правда было.
— Ну, тогда, шишки еловые…
— Нет, не смешно, — улыбаясь, возразил вурд. — Всё, выдохся Ромка.
Пришлось тому рявкнуть ещё разок, после чего все четверо поспешили за чародеем.
Опытный, много чего повидавший Сокол, не догадался бы и до половины того, что возводили сейчас сельские выдумщики. Он с большим удовольствием, даже с изумлением, осматривал приготовления, и захватившее его уныние княжеского двора, наконец, отпустило.
Полторы сотни ополченцев возводили на берегу частокол. В паре дюжин шагов от кромки воды, где пересохшее песчаное дно упиралось в уступ матёрого берега, мужики городили жердины, которые крепили в основании толстыми брёвнами. Частокол слегка наклоняли к реке и с её стороны он достигал полутора саженей, в то время как с тыла едва доходил ополченцам до пояса.
Стена вытянулась вдоль берега почти на версту. То и дело прибывали повозки и сваливали за частоколом груды оружия и припасов. Здесь можно было увидеть стрелы и сулицы, суковатые дубины и топоры, а то и совсем казалось бы не боевые цепы и косы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46