Парни Бушуя решили опробовать всё.
Работая словно кротовый выводок, ополчение изрыло берег великим множеством ям, ловушек, и уже приступило к возведению второй городьбы на опушке. А в лесу огромной стаей железных дятлов стучали топоры. Стволы подсекали на высоте человеческого роста и клали один на другой крест-накрест. Небольшие проходы сохранили для подвоза припасов и возможного отступления.
— Засека крыс не остановит, — заметил чародей.
— Так не остановит, — возразил плотник, прохаживаясь вдоль поваленного дерева и срубая сучья. — А ежели подпалить, быть может и воспрепятствует.
Жечь лес последнее дело, но Сокол понял, что народ готов пойти и на это. Лишь бы остановить врага. Рыжего же поразило небывалое спокойствие и бесстрашие в общем-то невоенных людей, словно не в ожидании чудовищного нашествия возводили они оборону, а ладили какую-нибудь огородку вокруг деревенского выпаса.
Они поднялись в осиротевшее село. Жители ушли почти все, лишь небольшой отряд человек в двадцать присоединился к ополчению. Теперь местные помогали разорять собственные дома и хозяйства, используя всё что можно для укрепления обороны. Бесконечными вереницами сновали повозки, волокуши и люди, утаскивая на рубежи брёвна, жерди, запасы дров, изымая всякую железку, любую мелочь, способную стать оружием или защитой.
Кипела работа и на вражеском берегу. Завалы перемежались с охапками хвороста и сухого сена. Дозорные, вчерашние мальчишки, забравшись на высокие сосны, вглядывались в южную сторону.
— А ну как среди ночи пойдёт орда? — спросил у одного из них Сокол.
Парни помрачнели.
— Тогда… по крикам нашим узнаете.
С уважением посмотрев на мальчишек, вурды переглянулись, и Рыжему вновь потребовалось напомнить друзьям об обязанности охранять чародея.
Про ночь Сокол спросил не случайно. Сражаться в темноте куда сложнее, и многие ухищрения селян могут оказаться малополезными, если врага нельзя будет разглядеть загодя. Костры и факелы не способны осветить всё поле боя, и тогда обход или прорыв тварей можно и проглядеть.
Отложив малорадостную думу на потом, чародей со свитой поднялся на холм, чтобы ещё раз осмотреть укрепления. Всё, что открылось взору, создано было за каких-то два-три дня, и Сокол с удовольствием отметил, что до подхода орды, как бы быстро она не продвигалась, мужики вполне способны усилить оборону самое малое вдвое.
Он тут же включился в работу. Кое-где подсказал, послал человека с письмом в Мещёрск с тем, чтобы князь или Заруба прислали к переправе побольше ветхих лодок, гружённых горючим припасом. Ополченцы попросили прислать котлов и черпаков к ним. Переговорив с Бушуем, попросил поставить вышку.
— Вон, с холма видно всё, — возразил Бушуй.
— Холм в стороне стоит, лес обзор закрывает, а мне надо, чтобы и дорога просматривалась.
Вкопав в основание сруб, доставленный из Сосновки, селяне нарастили его стволами и устроили наверху маленькую площадку. Вышка получилась невысокой, но достаточной, чтобы видеть на версту в каждую из сторон. Её также обнесли частоколом, а ошкуренные стволы и крутая, с большим шагом, лестница должны были уберечь от крыс.
Чародей остался доволен работой, но не ограничился только осмотром и советами. Прохаживаясь среди укреплений, он часто останавливался возле ямок или бугорков, возле зарослей колючих кустов и ручьёв. И всюду подолгу шептал заклинания. Ведь колючкам можно добавить чуть-чуть остроты и злости, а ручьи сделать топкими и гибельными для тварей. Каждую пядь обширного пространства обошёл чародей и везде оставил следы ведовства.
Ночью у костров начиналось веселье. Как бы не выматывались ополченцы за день, свой законный вечер менять на сон они не желали. Брага если и не лилась рекой, то ключом сочилась. До угодников святых не допивались, а на разговор серьёзный как раз хватало. Лениво отмахиваясь от мошкары, слетающейся, казалось, со всех окрестных лесов, ополченцы обсуждали дневную работу и спорили о том, что ещё предстоит сделать. Удивительно, но люди, собравшиеся у переправы и почти брошенные властью, как-то обходились без начальников. Кое-что они обговорили с чародеем заранее, но в основном решали на месте. Житейская мудрость заменяла им военную науку, а свобода от строгих приказов позволяла проявить смекалку. Они бывало спорили довольно долго, и если вдруг не сходились в каком-то вопросе, то наутро каждый поступал по собственному разумению.
Приезд чародея означал, что сражение не за горами, и Бушуй попросил его рассказать об орде поподробнее.
— Многие знания, оно, конечно, многие печали, — рассудил он. — Однако печаль печали рознь, и лучше бы нам загодя погрустить, чем потом голову, по глупости утерянную, оплакивать.
Чародей рассказал. Про Варунка, про свой поход в Ишму, про Старицу, полную крыс, про Голову, что повёл теперь орду на мещёрские земли.
— Сила прёт страшная, — закончил он. — Остановить её почти невозможно. Но важно знать вот что: каждая убитая тварь, это спасённая жизнь. Глядишь, и не хватит у серых сил, чтобы всю страну опустошить, глядишь, да отобьются от прорвавшихся тварей мужики в сёлах, да дружина в городах. И потому надо биться до последнего. Если не победить, так проредить орду насколько возможно…
Мещера. Окрестности Вурдово.
Шестеро монахов пробирались пешком через лес с тяжёлой и мрачной ношей. Они старались ступать мягко, но пересохший мох предательски хрустел; сапоги глубоко погружались в землю, добираясь порой до затаившейся влаги. Гроб, составленный из двух долблёных колод, даже для дюжих воинов Алексия не казался пустячным грузом. А ведь сверх того, им приходилось тащить оружие и припасы. Монахи устало пыхтели; часто останавливались, меняясь сторонами, но нигде не задерживались надолго. Глоток воды, перехват руки, и ходу…
— Зря повозку бросили, — проворчал в одну из коротких остановок Жмень. — Добрались бы до места ещё вчера.
Пахомий не ответил. Поправил заплечный мешок, ухватился за петлю и повёл монахов дальше.
За последние дни Жмень изрядно достал его. Не нытьём, так глупыми шутками, а больше всего показной важностью. Послушать толстяка, так нет вокруг более умелого и проницательного воина. И это притом, что именно он умудрился дважды упустить княжича и чуть не сорвал весь замысел викария. И хоть бы что — только ещё больше надувается от собственной значимости.
Нет, напрасно Алексий решил объединить их силы. Действуя в одиночку, Пахомий неизменно добивался успеха, но стоило придать ему в помощь этих напыщенных бездельников, как самая простейшая задача оборачивалось головной болью. Повозку бросили, чтобы пересечь Оку незаметно, минуя оживлённые переправы. Чего же тут непонятного? Но Жмень, будь его воля, пошёл бы, по лени своей, торной дорогой и давно уж висел бы на дыбе в пыточной Ука.
Уже стемнело, когда Пахомий, приглядев под ночлег небольшую полянку, приказал остановиться. Гроб осторожно опустили. Поскидывали на землю мешки, расселись вокруг. Костёр решили не разводить, ужин не готовить. Запили сухари водой и улеглись. Поддавшись давешнему раздражению, Пахомий назначил в сторожа Жменя.
Под открытым небом спать было неуютно. Яркая луна настырно лезла в глаза, проникая под сжатые веки. Голодной стаей заныли комары. Пахомий поёрзал, придвинулся вплотную к гробу и завесил лицо тряпкой. Сон не шёл. Завтрашний день обещал много важных дел, а, значит, не меньше и тревог. Воин пытался заранее угадать, какие ещё неприятности ему предстоит разгребать за товарищей.
Где-то неподалёку чиркнула по коже упругая ветка. Жмень пихнул ногой ближайшего монаха, а тот разбудил соседа. Пахомй, услышав тревогу, остался лежать. Лишь снял с лица тряпицу и выглянул из-за гроба. Луна освещала поляну, но лес от этого казался только темнее. И оттуда, из тьмы, полетели стрелы. Жмень изловчился, отбил одну из них ножнами, но тут же рухнул от второй. Монахи вскочили, взялись за мечи и повалились один за другим, а противник, скрываясь среди деревьев, оставался невидимым.
Поначалу казалось, что стрелы летят со всех сторон. Но, мельком оглядев убитых, и заметив, что уцелевшие оказались по одну сторону с ним, Пахомий сообразил — ближайшая опушка менее опасна. Конечно, там могла таиться засада, но выбора не оставалось. Не разгибаясь, он подхватил под руку раненого товарища, махнул другому, и рванул в лес. Две или три стрелы метнулись вдогонку, но ткнулись в деревья. Тьма спрятала монахов, как до этого скрывала нападавших.
Спустя некоторое время, на поляну выехал небольшой отряд. Всадников было тринадцать. Словно псы, учуяв покойника, сразу забеспокоились лошади. На людей же гроб впечатления не произвёл. Они спешились, после чего безо всяких приказов распределились. Трое остались с животными, ещё трое выдвинулись в дозор, а остальные подошли к гробу. Кудеяр сдвинул крышку и нахмурился.
Застывшими глазами на сером безжизненном лице, Варунок спорил о чём-то с луной. Луна медленно отступала, глаза оставались неподвижными.
— Не уберёгся, князь, — заметил Кудеяр с сожалением.
Он нашёл не совсем то, что искал и только прибавил себе хлопот. Бросать тело здесь, ему казалось неправильным. Мёртвого княжича следовало бы доставить отцу. Но это означало потерю ещё одного-двух дней. Что плохо. Отряд и без того слишком далеко ушёл от привычных степей, слишком долго бродил оторванным от родных мест, где заботы вовсе не дожидались спокойно его возвращения.
Но делать нечего.
До утра оставалось часа четыре. Кудеяр закрыл гроб и присел на траву. Его воины молчали. Атаман сделал знак, и воины принялись за дело.
Лунный свет позволял обойтись без огня. Для начала выпотрошили оставленные монахами мешки. Нашли немного еды, одежду, кое-какие доспехи. Ничего особенного. Бывших хозяев оттащили в сторону, обыскали. Забрали оружие, деньги, печати. У Жменя, припрятанную на груди, обнаружили грамоту. Её тут же передали атаману.
Кудеяр попытался разобрать буквы, но вдруг краем глаза, заметил, как крышка гроба шевельнулась. Заметил не только он, все, кто находился сейчас на поляне, замерли. Обменялись взглядами и поняли, что всем одновременно такое причудиться не могло. А крышка, словно устраняя сомнения, шевельнулась ещё раз.
Как бы не храбрились вольные люди, как бы не считали себя тёмным воинством, состоящим чуть ли не в родстве с самим дьяволом, а мертвецов, поднимающихся ночью из домовин, побаивались и они. Первым дрогнул и побежал недавний новик, за ним бросились остальные. В позорное бегство вовлеклись и лошади вместе со сторожами. Атаману не оставалось ничего другого, как последовать за отрядом.
Он остановил людей у дороги и настоял на возвращении. Кого пристыдил, другого облаял, но привёл в чувство всех.
Когда они вернулись, и, выставив клинки, осторожно подступились к поляне, гроб лежал пустым, а княжича нигде не оказалось. Ни живого, ни мёртвого. Воины быстро осмотрели прилегающий лес. Ничего.
Кудеяр посчитал за лучшее больше не медлить.
— Домой, — сказал он, взбираясь в седло.
Городец Мещёрский.
Всякий раз, когда Заруба не соглашался с княжескими приказами, он отправлялся в корчму Байборея, или напивался где-нибудь ещё. Теперь же, получив запрет на вывод полка из города, напротив, оставил легкомыслие и занялся укреплением обороны. Однако это вовсе не означало, что приказ пришёлся ему по душе. Заруба, вроде бы смирился, во всяком случае, взялся за подготовку обороны с редким для него рвением, но мысль работало в ином направлении. Воевода искал лазейку.
В отсутствии Лапши, князь поставил его сразу на две крепости — Главную, окружающую княжеский двор и Сынтульскую, что прикрывала московское направление. Не рассчитывая на один только свой полк, Заруба поднял ополчение. Затем, подумав ещё, отправился в окрестные слободки набирать добровольцев. Люди поднимались охотно. Что за напасть случилась, мало кто из них понимал. Ходили непонятные слухи о степняках, о московских происках. Но воеводе доверялись и без подробностей. Знали, Заруба осторожен как волк и зря их головы не подставит. В итоге, стены обоих крепостей кишели вооружёнными людьми.
Ответственность разом за две твердыни навела его на мысль, оставить в каждой по заместителю. Спичке он поручил Главную крепость, а опытного дружинника по прозвищу Ворот поставил руководить Сынтульской. Затем, якобы для того, чтобы производить вылазки, Заруба занялся созданием летучего отряда. Отобрав два десятка дружинников, он добавил к ним самых отчаянных головорезов из числа верховых добровольцев, и получил хорошо вооружённый полуполк конницы.
Теперь, если бы Уку, вдруг пришло в голову отыскать воеводу, Спичке следовало отвечать, что тот только-только выехал в Сынтул, а Вороту, соответственно, приказано было отсылать всех в Главную крепость.
Устроив всё таким образом, Заруба с летучим отрядом тайно ушёл к Сосновке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Работая словно кротовый выводок, ополчение изрыло берег великим множеством ям, ловушек, и уже приступило к возведению второй городьбы на опушке. А в лесу огромной стаей железных дятлов стучали топоры. Стволы подсекали на высоте человеческого роста и клали один на другой крест-накрест. Небольшие проходы сохранили для подвоза припасов и возможного отступления.
— Засека крыс не остановит, — заметил чародей.
— Так не остановит, — возразил плотник, прохаживаясь вдоль поваленного дерева и срубая сучья. — А ежели подпалить, быть может и воспрепятствует.
Жечь лес последнее дело, но Сокол понял, что народ готов пойти и на это. Лишь бы остановить врага. Рыжего же поразило небывалое спокойствие и бесстрашие в общем-то невоенных людей, словно не в ожидании чудовищного нашествия возводили они оборону, а ладили какую-нибудь огородку вокруг деревенского выпаса.
Они поднялись в осиротевшее село. Жители ушли почти все, лишь небольшой отряд человек в двадцать присоединился к ополчению. Теперь местные помогали разорять собственные дома и хозяйства, используя всё что можно для укрепления обороны. Бесконечными вереницами сновали повозки, волокуши и люди, утаскивая на рубежи брёвна, жерди, запасы дров, изымая всякую железку, любую мелочь, способную стать оружием или защитой.
Кипела работа и на вражеском берегу. Завалы перемежались с охапками хвороста и сухого сена. Дозорные, вчерашние мальчишки, забравшись на высокие сосны, вглядывались в южную сторону.
— А ну как среди ночи пойдёт орда? — спросил у одного из них Сокол.
Парни помрачнели.
— Тогда… по крикам нашим узнаете.
С уважением посмотрев на мальчишек, вурды переглянулись, и Рыжему вновь потребовалось напомнить друзьям об обязанности охранять чародея.
Про ночь Сокол спросил не случайно. Сражаться в темноте куда сложнее, и многие ухищрения селян могут оказаться малополезными, если врага нельзя будет разглядеть загодя. Костры и факелы не способны осветить всё поле боя, и тогда обход или прорыв тварей можно и проглядеть.
Отложив малорадостную думу на потом, чародей со свитой поднялся на холм, чтобы ещё раз осмотреть укрепления. Всё, что открылось взору, создано было за каких-то два-три дня, и Сокол с удовольствием отметил, что до подхода орды, как бы быстро она не продвигалась, мужики вполне способны усилить оборону самое малое вдвое.
Он тут же включился в работу. Кое-где подсказал, послал человека с письмом в Мещёрск с тем, чтобы князь или Заруба прислали к переправе побольше ветхих лодок, гружённых горючим припасом. Ополченцы попросили прислать котлов и черпаков к ним. Переговорив с Бушуем, попросил поставить вышку.
— Вон, с холма видно всё, — возразил Бушуй.
— Холм в стороне стоит, лес обзор закрывает, а мне надо, чтобы и дорога просматривалась.
Вкопав в основание сруб, доставленный из Сосновки, селяне нарастили его стволами и устроили наверху маленькую площадку. Вышка получилась невысокой, но достаточной, чтобы видеть на версту в каждую из сторон. Её также обнесли частоколом, а ошкуренные стволы и крутая, с большим шагом, лестница должны были уберечь от крыс.
Чародей остался доволен работой, но не ограничился только осмотром и советами. Прохаживаясь среди укреплений, он часто останавливался возле ямок или бугорков, возле зарослей колючих кустов и ручьёв. И всюду подолгу шептал заклинания. Ведь колючкам можно добавить чуть-чуть остроты и злости, а ручьи сделать топкими и гибельными для тварей. Каждую пядь обширного пространства обошёл чародей и везде оставил следы ведовства.
Ночью у костров начиналось веселье. Как бы не выматывались ополченцы за день, свой законный вечер менять на сон они не желали. Брага если и не лилась рекой, то ключом сочилась. До угодников святых не допивались, а на разговор серьёзный как раз хватало. Лениво отмахиваясь от мошкары, слетающейся, казалось, со всех окрестных лесов, ополченцы обсуждали дневную работу и спорили о том, что ещё предстоит сделать. Удивительно, но люди, собравшиеся у переправы и почти брошенные властью, как-то обходились без начальников. Кое-что они обговорили с чародеем заранее, но в основном решали на месте. Житейская мудрость заменяла им военную науку, а свобода от строгих приказов позволяла проявить смекалку. Они бывало спорили довольно долго, и если вдруг не сходились в каком-то вопросе, то наутро каждый поступал по собственному разумению.
Приезд чародея означал, что сражение не за горами, и Бушуй попросил его рассказать об орде поподробнее.
— Многие знания, оно, конечно, многие печали, — рассудил он. — Однако печаль печали рознь, и лучше бы нам загодя погрустить, чем потом голову, по глупости утерянную, оплакивать.
Чародей рассказал. Про Варунка, про свой поход в Ишму, про Старицу, полную крыс, про Голову, что повёл теперь орду на мещёрские земли.
— Сила прёт страшная, — закончил он. — Остановить её почти невозможно. Но важно знать вот что: каждая убитая тварь, это спасённая жизнь. Глядишь, и не хватит у серых сил, чтобы всю страну опустошить, глядишь, да отобьются от прорвавшихся тварей мужики в сёлах, да дружина в городах. И потому надо биться до последнего. Если не победить, так проредить орду насколько возможно…
Мещера. Окрестности Вурдово.
Шестеро монахов пробирались пешком через лес с тяжёлой и мрачной ношей. Они старались ступать мягко, но пересохший мох предательски хрустел; сапоги глубоко погружались в землю, добираясь порой до затаившейся влаги. Гроб, составленный из двух долблёных колод, даже для дюжих воинов Алексия не казался пустячным грузом. А ведь сверх того, им приходилось тащить оружие и припасы. Монахи устало пыхтели; часто останавливались, меняясь сторонами, но нигде не задерживались надолго. Глоток воды, перехват руки, и ходу…
— Зря повозку бросили, — проворчал в одну из коротких остановок Жмень. — Добрались бы до места ещё вчера.
Пахомий не ответил. Поправил заплечный мешок, ухватился за петлю и повёл монахов дальше.
За последние дни Жмень изрядно достал его. Не нытьём, так глупыми шутками, а больше всего показной важностью. Послушать толстяка, так нет вокруг более умелого и проницательного воина. И это притом, что именно он умудрился дважды упустить княжича и чуть не сорвал весь замысел викария. И хоть бы что — только ещё больше надувается от собственной значимости.
Нет, напрасно Алексий решил объединить их силы. Действуя в одиночку, Пахомий неизменно добивался успеха, но стоило придать ему в помощь этих напыщенных бездельников, как самая простейшая задача оборачивалось головной болью. Повозку бросили, чтобы пересечь Оку незаметно, минуя оживлённые переправы. Чего же тут непонятного? Но Жмень, будь его воля, пошёл бы, по лени своей, торной дорогой и давно уж висел бы на дыбе в пыточной Ука.
Уже стемнело, когда Пахомий, приглядев под ночлег небольшую полянку, приказал остановиться. Гроб осторожно опустили. Поскидывали на землю мешки, расселись вокруг. Костёр решили не разводить, ужин не готовить. Запили сухари водой и улеглись. Поддавшись давешнему раздражению, Пахомий назначил в сторожа Жменя.
Под открытым небом спать было неуютно. Яркая луна настырно лезла в глаза, проникая под сжатые веки. Голодной стаей заныли комары. Пахомий поёрзал, придвинулся вплотную к гробу и завесил лицо тряпкой. Сон не шёл. Завтрашний день обещал много важных дел, а, значит, не меньше и тревог. Воин пытался заранее угадать, какие ещё неприятности ему предстоит разгребать за товарищей.
Где-то неподалёку чиркнула по коже упругая ветка. Жмень пихнул ногой ближайшего монаха, а тот разбудил соседа. Пахомй, услышав тревогу, остался лежать. Лишь снял с лица тряпицу и выглянул из-за гроба. Луна освещала поляну, но лес от этого казался только темнее. И оттуда, из тьмы, полетели стрелы. Жмень изловчился, отбил одну из них ножнами, но тут же рухнул от второй. Монахи вскочили, взялись за мечи и повалились один за другим, а противник, скрываясь среди деревьев, оставался невидимым.
Поначалу казалось, что стрелы летят со всех сторон. Но, мельком оглядев убитых, и заметив, что уцелевшие оказались по одну сторону с ним, Пахомий сообразил — ближайшая опушка менее опасна. Конечно, там могла таиться засада, но выбора не оставалось. Не разгибаясь, он подхватил под руку раненого товарища, махнул другому, и рванул в лес. Две или три стрелы метнулись вдогонку, но ткнулись в деревья. Тьма спрятала монахов, как до этого скрывала нападавших.
Спустя некоторое время, на поляну выехал небольшой отряд. Всадников было тринадцать. Словно псы, учуяв покойника, сразу забеспокоились лошади. На людей же гроб впечатления не произвёл. Они спешились, после чего безо всяких приказов распределились. Трое остались с животными, ещё трое выдвинулись в дозор, а остальные подошли к гробу. Кудеяр сдвинул крышку и нахмурился.
Застывшими глазами на сером безжизненном лице, Варунок спорил о чём-то с луной. Луна медленно отступала, глаза оставались неподвижными.
— Не уберёгся, князь, — заметил Кудеяр с сожалением.
Он нашёл не совсем то, что искал и только прибавил себе хлопот. Бросать тело здесь, ему казалось неправильным. Мёртвого княжича следовало бы доставить отцу. Но это означало потерю ещё одного-двух дней. Что плохо. Отряд и без того слишком далеко ушёл от привычных степей, слишком долго бродил оторванным от родных мест, где заботы вовсе не дожидались спокойно его возвращения.
Но делать нечего.
До утра оставалось часа четыре. Кудеяр закрыл гроб и присел на траву. Его воины молчали. Атаман сделал знак, и воины принялись за дело.
Лунный свет позволял обойтись без огня. Для начала выпотрошили оставленные монахами мешки. Нашли немного еды, одежду, кое-какие доспехи. Ничего особенного. Бывших хозяев оттащили в сторону, обыскали. Забрали оружие, деньги, печати. У Жменя, припрятанную на груди, обнаружили грамоту. Её тут же передали атаману.
Кудеяр попытался разобрать буквы, но вдруг краем глаза, заметил, как крышка гроба шевельнулась. Заметил не только он, все, кто находился сейчас на поляне, замерли. Обменялись взглядами и поняли, что всем одновременно такое причудиться не могло. А крышка, словно устраняя сомнения, шевельнулась ещё раз.
Как бы не храбрились вольные люди, как бы не считали себя тёмным воинством, состоящим чуть ли не в родстве с самим дьяволом, а мертвецов, поднимающихся ночью из домовин, побаивались и они. Первым дрогнул и побежал недавний новик, за ним бросились остальные. В позорное бегство вовлеклись и лошади вместе со сторожами. Атаману не оставалось ничего другого, как последовать за отрядом.
Он остановил людей у дороги и настоял на возвращении. Кого пристыдил, другого облаял, но привёл в чувство всех.
Когда они вернулись, и, выставив клинки, осторожно подступились к поляне, гроб лежал пустым, а княжича нигде не оказалось. Ни живого, ни мёртвого. Воины быстро осмотрели прилегающий лес. Ничего.
Кудеяр посчитал за лучшее больше не медлить.
— Домой, — сказал он, взбираясь в седло.
Городец Мещёрский.
Всякий раз, когда Заруба не соглашался с княжескими приказами, он отправлялся в корчму Байборея, или напивался где-нибудь ещё. Теперь же, получив запрет на вывод полка из города, напротив, оставил легкомыслие и занялся укреплением обороны. Однако это вовсе не означало, что приказ пришёлся ему по душе. Заруба, вроде бы смирился, во всяком случае, взялся за подготовку обороны с редким для него рвением, но мысль работало в ином направлении. Воевода искал лазейку.
В отсутствии Лапши, князь поставил его сразу на две крепости — Главную, окружающую княжеский двор и Сынтульскую, что прикрывала московское направление. Не рассчитывая на один только свой полк, Заруба поднял ополчение. Затем, подумав ещё, отправился в окрестные слободки набирать добровольцев. Люди поднимались охотно. Что за напасть случилась, мало кто из них понимал. Ходили непонятные слухи о степняках, о московских происках. Но воеводе доверялись и без подробностей. Знали, Заруба осторожен как волк и зря их головы не подставит. В итоге, стены обоих крепостей кишели вооружёнными людьми.
Ответственность разом за две твердыни навела его на мысль, оставить в каждой по заместителю. Спичке он поручил Главную крепость, а опытного дружинника по прозвищу Ворот поставил руководить Сынтульской. Затем, якобы для того, чтобы производить вылазки, Заруба занялся созданием летучего отряда. Отобрав два десятка дружинников, он добавил к ним самых отчаянных головорезов из числа верховых добровольцев, и получил хорошо вооружённый полуполк конницы.
Теперь, если бы Уку, вдруг пришло в голову отыскать воеводу, Спичке следовало отвечать, что тот только-только выехал в Сынтул, а Вороту, соответственно, приказано было отсылать всех в Главную крепость.
Устроив всё таким образом, Заруба с летучим отрядом тайно ушёл к Сосновке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46