Предстоит большая работа.
— Поработаем, — откликнулся из темноты Андрей.
* * *
Наутро Пафнутьев пришел в кабинет более обычного сонный, более обычного непричесанный и какой-то ссутулившийся. Он почти не спал в эту ночь. Сначала Вика, рыдая и повторяясь, рассказывала о том, как, открыв дверь своим ключом и войдя в квартиру, она застала толпу народа, а в спальне на их кровати, не раздеваясь, в плаще сидел какой-то моложавый тип и пил шампанское из ее бокала.
Вся квартира была в полном смысле слова загажена, и вычищать ее пришлось чуть ли не до рассвета. И только потом Пафнутьев смог прилечь и поспать два часа, да и то он постоянно просыпался, прислушивался к каким-то невнятным звукам, хотя раньше никогда их не замечал. Вика расталкивала Пафнутьева, едва хлопала дверь подъезда, раздавались гудок машины или громкий голос во дворе.
Когда Пафнутьев уже сидел одетый на кухне и пил крепкий чай с лимоном, раздался звонок.
— Звонят! — прошептала Вика, не смея прикоснуться к трубке.
— Надо ответить, — с хмурой рассудительностью проговорил Пафнутьев и, пройдя в комнату, поднял трубку.
Звонил Бевзлин.
— Доброе утро, Павел Николаевич! — раздалось радостное приветствие.
Чувствовалось, что отдохнул Бевзлин куда лучше, чем Пафнутьев. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо.
— Извините, что повторяюсь, но мне бы хотелось надеяться, что вы сделали правильные выводы из нашего вчерашнего разговора?
— Можете в этом не сомневаться, Анатолий Матвеевич.
— И в дальнейшем у нас с вами не будет неприятностей?
— Как я могу это обещать... Это не в моей власти.
— Но усилия приложите?
— И в этом не сомневайтесь.
— Знаете, Павел Николаевич, в ваших словах мне все время видится второе дно... Вы отвечаете не только на мои слова, но и еще на какие-то свои мысли...
Вам не кажется?
— Мало ли чего мне кажется... В данный момент мне кажется, что я опаздываю на работу.
— Так есть второе дно?
— И третье тоже.
— Вы шутник, Павел Николаевич!
— Тем и жив.
— Вы заметили, что я ничего не говорю о вашем водителе?
— Заметил.
— Считайте, что его нет.
— В каком смысле?
— В прямом. Я не делаю намеков, не говорю иносказательно, не пытаюсь дать понять, я всегда говорю прямо и открыто.
— Это делает вам честь. А как поживает белый «мерседес»?
— Я вижу, вы тоже не склонны выражаться намеками... «Мерседес» восстановлению не подлежит. А если его и отмоют, то сесть в него я все равно не смогу. Он всегда для меня будет вонять городским говном. До тех пор, пока ваш водитель... Вы меня поняли?
— Да. И после этого запах говна в вашем «мерседесе» исчезнет? Или вы перестанете его замечать?
— Там воцарится другой запах. Более мне приятный.
— Какой, интересно?
— Говно можно смыть только кровью, Павел Николаевич.
— Мысль интересная. Я ее запомню. Похоже, не только говно, но и все остальное вы предпочитаете смывать исключительно кровью.
— Забавное наблюдение, — усмехнулся Бевзлин. — Я как-то не задумывался об этом... Может быть, вы и правы. Знаете, какой вывод я сделал из этой нашей беседы?
— Скажите, пожалуйста, буду премного благодарен.
— Дерзите, Павел Николаевич. Следовательно, урок не усвоили. Проявляете непокорность, оставляете за собой право поступать, как считаете нужным... Кровь играет в ваших жилах, Павел Николаевич?
— Да, пока она еще там.
— Кто? — не понял Бевзлин.
— Кровь.
— А! — Бевзлин рассмеялся. — Шутите? Это хорошо! Прекрасное качество. Павел Николаевич, вы поставили меня в сложное положение... Я не могу жить спокойно в этом городе, пока вы сидите в своем кабинете. И потому вынужден спасаться.
— Хотите написать явку с повинной?
— Чуть попозже, Павел Николаевич, чуть попозже... — голос Бевзлина сделался холодньм, из него исчезли добродушные интонации. — Всего доброго.
— Будьте здоровы, — ответил Пафнутьев. — До скорой встречи, — не удержался он от обычного своего прощания.
И положил трубку.
И вернулся на кухню допивать свой чай.
— Что он сказал? — спросила Вика — она стояла рядом и слушала весь разговор.
— А! — Пафнутьев махнул рукой. — Дурака валял.
Такой разговор состоялся утром, и хмурый, нечесанный Пафнутьев, нависнув над своим столом, медленно перебирая слово за словом, все больше убеждался — схватки не избежать.
— Можно? — в дверь заглянул Андрей.
— Входи. Дома ночуешь?
— А где же еще?
— Завязывай. Сегодня утром звонил Бевзлин... Он сказал, что тебя уже нет.
Кровью, говорит, буду отмывать свой «мерседес».
— Значит, достал я его.
— Да, это тебе удалось. Теперь вот что... Дуй к Овсову, забирай младенца и вези вот по этому адресу, — Пафнутьев набросал на бумажке несколько слов.Спросишь Антонину Ивановну... Ей и вручишь. Бумажку тут же проглоти. Адрес забудь.
— Так круто?
— Видишь ли, охота идет не только за тобой, но и за младенцем... Он может выступить в качестве вещественного доказательства, если ты мне позволишь так выразиться. В нем, в младенце, остались следы предварительной обработки.
— Значит, и на этом зарабатывают...
— И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем, с каждым днем цена его растет. Стоит он... Ничего он не стоит. Сообщат матери, что умер ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А многие мамаши и рады избавиться — эти европейско-американские хмыри с помощью российского телевидения убедили их, что живут они хуже некуда, что ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об этом талдычат ей с утра до вечера. Ну ничего, помолясь, доберемся и до них, расчистим их вонючие конюшни.
— А почему зеленоглазые? — улыбнулся Андрей.
— От непомерного употребления внутрь долларовых вливаний. Ладно, задача ясна?
— Овсов все знает?
— Он тебя ждет.
— Тогда я уже в дороге, — Андрей направился к двери.
— Постой! — успел крикнуть Пафнутьев. — Значит, так... Готовность номер один. Понял?
— Уже провел мобилизацию, — усмехнулся Андрей.
— Пройди к нашему завхозу, или как он там у нас называется... И получи пистолет. Команду я уже дал.
— Даже так? Вообще-то я противник оружия...
— Давно? — спросил Пафнутьев и уставился на Андрея долгим взглядом.
— Виноват, Павел Николаевич. Намек понял.
— Получи и делай с ним, что хочешь. Я не о тебе думаю, думаю о себе. Я должен знать, что сделал все возможное, чтобы избежать людских и материальных потерь. Вопросы есть?
— Все понял, Павел Николаевич, — и Андрей вышел.
Пафнутьев снова навис над столом и в какой-то момент вдруг понял, что похож сейчас на Шаланду, который, вот так же нахохлившись, рисовал толстым пальцем узоры на пыльном стекле — узоры подробно отражали смятенное состояние шаландинской души. Пафнутьев тоже попытался что-то изобразить на полированной поверхности стола, но, поймав себя на этом странном занятии, убрал руки со стола.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — дверь распахнулась, и на пороге возникла тощеватая фигура Худолея. Обычно он тихонько просовывал голову в приоткрытую дверь и молча дожидался, пока Пафнутьев посмотрит на него, пригласит в кабинет. А чтобы войти вот так... «Это что же должно случиться, чтобы Худолей врывался, не спрашивая разрешения и хлопая дверью?» — подумал Пафнутьев, не изменив ни позы, ни взгляда. — Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! — продолжал орать Худолей.
— Что у тебя встало? — хмуро спросил Пафнутьев. — Ну-ка, ну-ка, интересно даже.
— Солнце, Павел Николаевич, солнце! — Худолей не пожелал услышать срамного намека в словах Пафнутьева. — Я пришел к вам с радостным сообщением, Павел Николаевич! Веселитесь, Павел Николаевич! Танцуйте!
— Прям счас? — поинтересовался Пафнутьев.
— В гастрономе напротив появилась водка под названием «Золотая рожь».
Бутылки литровые. Пробка винтовая. Вкус — потрясающий. Хмель — как в юные годы, как после первой в жизни рюмки.
— И что же из этого следует?
— Дуйте за бутылкой, Павел Николаевич! — нахально заявил Худолей и изогнулся в горделивой позе, выпятив грудь и вскинув подбородок.
— Так... — протянул Пафнутьев. — Круто. Надо же, как, оказывается, весна на тебя подействовала... Ты так ведешь себя, будто познакомился с прекрасной девушкой, и она ответила тебе взаимностью.
— Насчет взаимности не знаю, не уверен, но с одним человеком я познакомился. Только сейчас. Вы слышали такую фамилию — Бевзлин? Слышали?
— Ну, слышал, — насторожился Пафнутьев.
— Забудьте. Нет такого человека, нет такой фамилии.
— Куда же все это подевалось?
— Ушло в небытие. Безвозвратно. Раз и навсегда. Будто никогда и не было.
— Ну, что ж... Спасибо. Рад слышать.
— За бутылкой смотаетесь, Павел Николаевич?
— Смотаюсь, — Пафнутьев тяжело кивнул головой, с трудом снова ее подняв,Говори уже, наконец.
— Отпечатки пальцев на тисках, в которых быта зажата непутевая голова Самохина Михаила Михайловича. Отпечатки пальцев на снимках, которые недавно мусолил здесь вонючий Бевзлин, мир праху его!
— Он помер? — с надеждой спросил Пафнутьев.
— Нет, он исчез. Вместо него появился другой человек, по фамилии Бевз.
Именно Бевзу принадлежат и те, и другие, и третьи отпечатки пальцев.
— А третьи где? — не понял Пафнутьев.
— Да на самих же пальцах! — расхохотался Худолей. — Пришел ответ на запрос, Павел Николаевич! Работаем, между прочим, не думая о наградах, но и не забывая о них! Работаем! Эти отпечатки принадлежат вору, грабителю и убийце Бевзу.
— Так... — протянул Пафнутьев, нависая над столом. — Это все точно? Надежно?
— Павел Николаевич! — вскричал Худолей оскорбленно.
— Ладно-ладно... Расшумелся, понимаешь, как холодный самовар...
— Брать надо, Павел Николаевич! Брать!
— Кого?
— Бевза!
— Нельзя.
— Почему?! Вы уже помирились? Нашли общий язык? Не разлей вода, да?
— Он депутат.
— Ну и что?
— Депутатская неприкосновенность, — Лишить! — отчаянно заявил Худолей.
— Это невозможно... — вздохнул Пафнутьев. — Все руководство нашего депутатского корпуса в полном составе вернулось недавно с острова Кипр.
Недельное турне по злачным местам...
— Я, кажется, догадываюсь, — просветленно воскликнул Худолей. — Эту поездку организовал Бевз?
— И оплатил тоже он, — добавил Пафнутьев. — Ладно, давай сюда свои ответы-приветы... Какой-никакой, но все-таки козырь. А козыри должны играть.
— Вы имеете в виду «дурака»? — осторожно спросил Худолей.
— И дурака тоже.
— Вы правы, Павел Николаевич, как вы правы! Самая поганая шестерка, и та, бывает, переломит весь ход игры!
— Шестерка? — переспросил Пафнутьев, и взгляд его, устремленный в окно, залитое солнечным светом, остановился. — Ну что ж, пусть так.
Худолей, не решаясь нарушить начальственные раздумья, пятясь, отошел к двери, неслышно отворил ее и выскользнул в коридор. И даже, удаляясь от кабинета, шел осторожно, большими шагами, стараясь ступать на носки.
* * *
Андрей вел машину по улицам города, время от времени бросая взгляды В зеркало — на заднем сиденье сидела выделенная Овсовым сестричка с младенцем на руках. Девочка спала, но на этот раз сон ее был вполне нормальным — она посапывала, постанывала во сне, пыталась пошевелиться, плотно запеленутая умелыми руками овсовских подчиненных.
Была еще одна причина, по которой Андрей настороженно поглядывал в зеркало заднего обзора — он опасался «хвоста». Несколько раз менял направление, въезжал во дворы, выезжал с противоположной стороны, пока, наконец, не убедился, что может спокойно ехать по указанному Пафнутьевым адресу.
— Кажется, мы уже проезжали по этой улице? — недоуменно спросила девушка.
— И еще поедем, — усмехнулся Андрей.
— Почему?
— Так ближе.
— Надо же, — удивилась девушка. И пока Андрей делал еще одну петлю по городу, она то хмыкала себе под нос, то краснела, то поглядывала в зеркало с каким-то игривым интересом. Не сразу, но Андрей догадался, в чем причина — сестричка решила, что он специально колесит по городу, надеясь подольше побыть с ней, с красавицей.
— У вас такая улыбка, будто хотите что-то сказать, но не решаетесь,сказала она, взглянув на него в зеркало.
— А что, бывают такие улыбки?
— Разные улыбки бывают, — девушка почему-то покраснела.
— Приехали, — проговорил Андрей.
— В каком смысле?
— В прямом, — Андрей остановил машину во дворе, заросшем кленовым кустарником. Девушка надула губки — он не поддержал ее готовности познакомиться, не увидел ее красоты, не пожелал переброситься шаловливыми словами. Поводов для обиды у нее действительно было более, чем достаточно.
Выйдя из машины, Андрей распахнул заднюю дверцу, чтобы помочь девушке выйти с ребенком, но что-то там у нее случилось — не то колготки пошли-поехали, не то с каблуком беда стряслась, не то обида приняла такие странные формы.
— Помоги же!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Поработаем, — откликнулся из темноты Андрей.
* * *
Наутро Пафнутьев пришел в кабинет более обычного сонный, более обычного непричесанный и какой-то ссутулившийся. Он почти не спал в эту ночь. Сначала Вика, рыдая и повторяясь, рассказывала о том, как, открыв дверь своим ключом и войдя в квартиру, она застала толпу народа, а в спальне на их кровати, не раздеваясь, в плаще сидел какой-то моложавый тип и пил шампанское из ее бокала.
Вся квартира была в полном смысле слова загажена, и вычищать ее пришлось чуть ли не до рассвета. И только потом Пафнутьев смог прилечь и поспать два часа, да и то он постоянно просыпался, прислушивался к каким-то невнятным звукам, хотя раньше никогда их не замечал. Вика расталкивала Пафнутьева, едва хлопала дверь подъезда, раздавались гудок машины или громкий голос во дворе.
Когда Пафнутьев уже сидел одетый на кухне и пил крепкий чай с лимоном, раздался звонок.
— Звонят! — прошептала Вика, не смея прикоснуться к трубке.
— Надо ответить, — с хмурой рассудительностью проговорил Пафнутьев и, пройдя в комнату, поднял трубку.
Звонил Бевзлин.
— Доброе утро, Павел Николаевич! — раздалось радостное приветствие.
Чувствовалось, что отдохнул Бевзлин куда лучше, чем Пафнутьев. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо.
— Извините, что повторяюсь, но мне бы хотелось надеяться, что вы сделали правильные выводы из нашего вчерашнего разговора?
— Можете в этом не сомневаться, Анатолий Матвеевич.
— И в дальнейшем у нас с вами не будет неприятностей?
— Как я могу это обещать... Это не в моей власти.
— Но усилия приложите?
— И в этом не сомневайтесь.
— Знаете, Павел Николаевич, в ваших словах мне все время видится второе дно... Вы отвечаете не только на мои слова, но и еще на какие-то свои мысли...
Вам не кажется?
— Мало ли чего мне кажется... В данный момент мне кажется, что я опаздываю на работу.
— Так есть второе дно?
— И третье тоже.
— Вы шутник, Павел Николаевич!
— Тем и жив.
— Вы заметили, что я ничего не говорю о вашем водителе?
— Заметил.
— Считайте, что его нет.
— В каком смысле?
— В прямом. Я не делаю намеков, не говорю иносказательно, не пытаюсь дать понять, я всегда говорю прямо и открыто.
— Это делает вам честь. А как поживает белый «мерседес»?
— Я вижу, вы тоже не склонны выражаться намеками... «Мерседес» восстановлению не подлежит. А если его и отмоют, то сесть в него я все равно не смогу. Он всегда для меня будет вонять городским говном. До тех пор, пока ваш водитель... Вы меня поняли?
— Да. И после этого запах говна в вашем «мерседесе» исчезнет? Или вы перестанете его замечать?
— Там воцарится другой запах. Более мне приятный.
— Какой, интересно?
— Говно можно смыть только кровью, Павел Николаевич.
— Мысль интересная. Я ее запомню. Похоже, не только говно, но и все остальное вы предпочитаете смывать исключительно кровью.
— Забавное наблюдение, — усмехнулся Бевзлин. — Я как-то не задумывался об этом... Может быть, вы и правы. Знаете, какой вывод я сделал из этой нашей беседы?
— Скажите, пожалуйста, буду премного благодарен.
— Дерзите, Павел Николаевич. Следовательно, урок не усвоили. Проявляете непокорность, оставляете за собой право поступать, как считаете нужным... Кровь играет в ваших жилах, Павел Николаевич?
— Да, пока она еще там.
— Кто? — не понял Бевзлин.
— Кровь.
— А! — Бевзлин рассмеялся. — Шутите? Это хорошо! Прекрасное качество. Павел Николаевич, вы поставили меня в сложное положение... Я не могу жить спокойно в этом городе, пока вы сидите в своем кабинете. И потому вынужден спасаться.
— Хотите написать явку с повинной?
— Чуть попозже, Павел Николаевич, чуть попозже... — голос Бевзлина сделался холодньм, из него исчезли добродушные интонации. — Всего доброго.
— Будьте здоровы, — ответил Пафнутьев. — До скорой встречи, — не удержался он от обычного своего прощания.
И положил трубку.
И вернулся на кухню допивать свой чай.
— Что он сказал? — спросила Вика — она стояла рядом и слушала весь разговор.
— А! — Пафнутьев махнул рукой. — Дурака валял.
Такой разговор состоялся утром, и хмурый, нечесанный Пафнутьев, нависнув над своим столом, медленно перебирая слово за словом, все больше убеждался — схватки не избежать.
— Можно? — в дверь заглянул Андрей.
— Входи. Дома ночуешь?
— А где же еще?
— Завязывай. Сегодня утром звонил Бевзлин... Он сказал, что тебя уже нет.
Кровью, говорит, буду отмывать свой «мерседес».
— Значит, достал я его.
— Да, это тебе удалось. Теперь вот что... Дуй к Овсову, забирай младенца и вези вот по этому адресу, — Пафнутьев набросал на бумажке несколько слов.Спросишь Антонину Ивановну... Ей и вручишь. Бумажку тут же проглоти. Адрес забудь.
— Так круто?
— Видишь ли, охота идет не только за тобой, но и за младенцем... Он может выступить в качестве вещественного доказательства, если ты мне позволишь так выразиться. В нем, в младенце, остались следы предварительной обработки.
— Значит, и на этом зарабатывают...
— И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем, с каждым днем цена его растет. Стоит он... Ничего он не стоит. Сообщат матери, что умер ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А многие мамаши и рады избавиться — эти европейско-американские хмыри с помощью российского телевидения убедили их, что живут они хуже некуда, что ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об этом талдычат ей с утра до вечера. Ну ничего, помолясь, доберемся и до них, расчистим их вонючие конюшни.
— А почему зеленоглазые? — улыбнулся Андрей.
— От непомерного употребления внутрь долларовых вливаний. Ладно, задача ясна?
— Овсов все знает?
— Он тебя ждет.
— Тогда я уже в дороге, — Андрей направился к двери.
— Постой! — успел крикнуть Пафнутьев. — Значит, так... Готовность номер один. Понял?
— Уже провел мобилизацию, — усмехнулся Андрей.
— Пройди к нашему завхозу, или как он там у нас называется... И получи пистолет. Команду я уже дал.
— Даже так? Вообще-то я противник оружия...
— Давно? — спросил Пафнутьев и уставился на Андрея долгим взглядом.
— Виноват, Павел Николаевич. Намек понял.
— Получи и делай с ним, что хочешь. Я не о тебе думаю, думаю о себе. Я должен знать, что сделал все возможное, чтобы избежать людских и материальных потерь. Вопросы есть?
— Все понял, Павел Николаевич, — и Андрей вышел.
Пафнутьев снова навис над столом и в какой-то момент вдруг понял, что похож сейчас на Шаланду, который, вот так же нахохлившись, рисовал толстым пальцем узоры на пыльном стекле — узоры подробно отражали смятенное состояние шаландинской души. Пафнутьев тоже попытался что-то изобразить на полированной поверхности стола, но, поймав себя на этом странном занятии, убрал руки со стола.
— Здравствуйте, Павел Николаевич! — дверь распахнулась, и на пороге возникла тощеватая фигура Худолея. Обычно он тихонько просовывал голову в приоткрытую дверь и молча дожидался, пока Пафнутьев посмотрит на него, пригласит в кабинет. А чтобы войти вот так... «Это что же должно случиться, чтобы Худолей врывался, не спрашивая разрешения и хлопая дверью?» — подумал Пафнутьев, не изменив ни позы, ни взгляда. — Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! — продолжал орать Худолей.
— Что у тебя встало? — хмуро спросил Пафнутьев. — Ну-ка, ну-ка, интересно даже.
— Солнце, Павел Николаевич, солнце! — Худолей не пожелал услышать срамного намека в словах Пафнутьева. — Я пришел к вам с радостным сообщением, Павел Николаевич! Веселитесь, Павел Николаевич! Танцуйте!
— Прям счас? — поинтересовался Пафнутьев.
— В гастрономе напротив появилась водка под названием «Золотая рожь».
Бутылки литровые. Пробка винтовая. Вкус — потрясающий. Хмель — как в юные годы, как после первой в жизни рюмки.
— И что же из этого следует?
— Дуйте за бутылкой, Павел Николаевич! — нахально заявил Худолей и изогнулся в горделивой позе, выпятив грудь и вскинув подбородок.
— Так... — протянул Пафнутьев. — Круто. Надо же, как, оказывается, весна на тебя подействовала... Ты так ведешь себя, будто познакомился с прекрасной девушкой, и она ответила тебе взаимностью.
— Насчет взаимности не знаю, не уверен, но с одним человеком я познакомился. Только сейчас. Вы слышали такую фамилию — Бевзлин? Слышали?
— Ну, слышал, — насторожился Пафнутьев.
— Забудьте. Нет такого человека, нет такой фамилии.
— Куда же все это подевалось?
— Ушло в небытие. Безвозвратно. Раз и навсегда. Будто никогда и не было.
— Ну, что ж... Спасибо. Рад слышать.
— За бутылкой смотаетесь, Павел Николаевич?
— Смотаюсь, — Пафнутьев тяжело кивнул головой, с трудом снова ее подняв,Говори уже, наконец.
— Отпечатки пальцев на тисках, в которых быта зажата непутевая голова Самохина Михаила Михайловича. Отпечатки пальцев на снимках, которые недавно мусолил здесь вонючий Бевзлин, мир праху его!
— Он помер? — с надеждой спросил Пафнутьев.
— Нет, он исчез. Вместо него появился другой человек, по фамилии Бевз.
Именно Бевзу принадлежат и те, и другие, и третьи отпечатки пальцев.
— А третьи где? — не понял Пафнутьев.
— Да на самих же пальцах! — расхохотался Худолей. — Пришел ответ на запрос, Павел Николаевич! Работаем, между прочим, не думая о наградах, но и не забывая о них! Работаем! Эти отпечатки принадлежат вору, грабителю и убийце Бевзу.
— Так... — протянул Пафнутьев, нависая над столом. — Это все точно? Надежно?
— Павел Николаевич! — вскричал Худолей оскорбленно.
— Ладно-ладно... Расшумелся, понимаешь, как холодный самовар...
— Брать надо, Павел Николаевич! Брать!
— Кого?
— Бевза!
— Нельзя.
— Почему?! Вы уже помирились? Нашли общий язык? Не разлей вода, да?
— Он депутат.
— Ну и что?
— Депутатская неприкосновенность, — Лишить! — отчаянно заявил Худолей.
— Это невозможно... — вздохнул Пафнутьев. — Все руководство нашего депутатского корпуса в полном составе вернулось недавно с острова Кипр.
Недельное турне по злачным местам...
— Я, кажется, догадываюсь, — просветленно воскликнул Худолей. — Эту поездку организовал Бевз?
— И оплатил тоже он, — добавил Пафнутьев. — Ладно, давай сюда свои ответы-приветы... Какой-никакой, но все-таки козырь. А козыри должны играть.
— Вы имеете в виду «дурака»? — осторожно спросил Худолей.
— И дурака тоже.
— Вы правы, Павел Николаевич, как вы правы! Самая поганая шестерка, и та, бывает, переломит весь ход игры!
— Шестерка? — переспросил Пафнутьев, и взгляд его, устремленный в окно, залитое солнечным светом, остановился. — Ну что ж, пусть так.
Худолей, не решаясь нарушить начальственные раздумья, пятясь, отошел к двери, неслышно отворил ее и выскользнул в коридор. И даже, удаляясь от кабинета, шел осторожно, большими шагами, стараясь ступать на носки.
* * *
Андрей вел машину по улицам города, время от времени бросая взгляды В зеркало — на заднем сиденье сидела выделенная Овсовым сестричка с младенцем на руках. Девочка спала, но на этот раз сон ее был вполне нормальным — она посапывала, постанывала во сне, пыталась пошевелиться, плотно запеленутая умелыми руками овсовских подчиненных.
Была еще одна причина, по которой Андрей настороженно поглядывал в зеркало заднего обзора — он опасался «хвоста». Несколько раз менял направление, въезжал во дворы, выезжал с противоположной стороны, пока, наконец, не убедился, что может спокойно ехать по указанному Пафнутьевым адресу.
— Кажется, мы уже проезжали по этой улице? — недоуменно спросила девушка.
— И еще поедем, — усмехнулся Андрей.
— Почему?
— Так ближе.
— Надо же, — удивилась девушка. И пока Андрей делал еще одну петлю по городу, она то хмыкала себе под нос, то краснела, то поглядывала в зеркало с каким-то игривым интересом. Не сразу, но Андрей догадался, в чем причина — сестричка решила, что он специально колесит по городу, надеясь подольше побыть с ней, с красавицей.
— У вас такая улыбка, будто хотите что-то сказать, но не решаетесь,сказала она, взглянув на него в зеркало.
— А что, бывают такие улыбки?
— Разные улыбки бывают, — девушка почему-то покраснела.
— Приехали, — проговорил Андрей.
— В каком смысле?
— В прямом, — Андрей остановил машину во дворе, заросшем кленовым кустарником. Девушка надула губки — он не поддержал ее готовности познакомиться, не увидел ее красоты, не пожелал переброситься шаловливыми словами. Поводов для обиды у нее действительно было более, чем достаточно.
Выйдя из машины, Андрей распахнул заднюю дверцу, чтобы помочь девушке выйти с ребенком, но что-то там у нее случилось — не то колготки пошли-поехали, не то с каблуком беда стряслась, не то обида приняла такие странные формы.
— Помоги же!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39