Ну и так далее.
Директорский кабинет занял человек более сговорчивый — Куприянов Борис Евгеньевич. Ему план Лубовского, насколько можно судить по дальнейшим событиям, понравился, комбинат разорился, рабочие, которые имели акции, охотно их продали. Вскоре комбинат заработал с удвоенной силой, поскольку рабочие вернулись на свои места — начали выплачивать зарплату. Вернувшиеся заказчики часами просиживали в приемной Куприянова, пытаясь доказать тому, что их заказ и более важный, и более срочный, чем все остальные.
Комбинат становился на ноги. Снова заработали карьеры, щебеночные камнедробилки, железнодорожные ветки частенько оказывались даже перегруженными, но тут опять случилось несчастье, которое предвидел Морозов и которое, по его прикидкам, должно было обязательно случиться, — машина Куприянова по непонятной причине на крутом вираже потеряла управление и свалилась в пропасть. Оно бы ничего, машина была надежная, прочная, но она почему-то вдобавок еще и взорвалась.
Похоронили Куприянова рядом с Морозовым, некоторые даже предлагали поставить общий памятник, но семьи обоих директоров отказались. На здании комбината у главного входа установили мемориальные доски, Лубовский на холодном ветру произнес трогательную речь, многие плакали, всплакнул и сам Лубовский.
Пафнутьев долго всматривался в фотографию, на которой был изображен митинг, посвященный открытию двух мемориальных досок. Видимо, были последние дни осени, погода стояла ветреная, летели первые снежинки и застревали в волосах Лубовского. Лицо его изображало искреннюю скорбь, на щеках блестели слезы, впрочем, подумал Пафнутьев, эти слезы вполне мог высечь из глаз злой осенний ветер, это могли быть и растаявшие на щеках снежинки, а там кто знает, кто знает, может быть, Лубовский обладал столь чувствительной душой, что мог и всплакнуть на глазах у сотен людей.
Как бы там ни было, но теперь Лубовский, именно он, владел комбинатом. Ему, правда, принадлежали не все акции, да этого и не требовалось, так было естественнее, честнее, чище, в конце концов. Всеми доходами распоряжался он, а иного и желать не надо.
Пафнутьев нашел и всмотрелся в цифры итоговые, годовые цифры комбината — и эту справку подготовил до него дотошный следователь, который почему-то пропал по неизвестной причине. Так вот, оказывается, комбинат давно перекрыл лучшие доперестроечные свои показатели, работал гораздо производительнее, чем раньше.
Хороший комбинат оказался в руках у Лубовского, а если припомнить, что к комбинату относились и каменные карьеры, и щебеночные дробилки, нефтебаза и даже несколько асфальтобетонных заводов, незаменимых при строительстве дорог, Лубовский был человеком состоятельным. А учитывая, что этот комбинат был далеко не самым крупным предприятием в империи Лубовского, учитывая, что в его руках оказались и машиностроительные заводы, и даже какое-то дальневосточное пароходство, учитывая, что...
На этом месте слегка ошарашенные мысли Пафнутьева прервались резко прозвучавшим телефонным звонком.
Опять звонил Халандовский.
— Паша, ты уже закончил свой рабочий день?
— Нет еще, часик посижу.
— Советую — заканчивай и срочно возвращайся домой. Я уже здесь и жду тебя с нетерпением.
— Что-нибудь случилось?
— Да.
— С тобой?
— Нет. С тобой, Паша.
— А я вроде как бы и не почувствовал.
— У тебя все впереди.
— Хватит уже тянуть, а?
— Твоя квартира вскрыта и разграблена.
— Квартира в нашем городе или ты имеешь в виду мое московское общежитие?
— Здесь, Паша, здесь. Они что-то искали. Я даже догадываюсь, что именно.
— Поделись.
— Чуть попозже, как говорит один мой знакомый. Чуть попозже.
— Еду, — кратко сказал Пафнутьев и положил трубку. — Что-то больно крутоватая жизнь у меня здесь налаживается, — проворчал он и понес тома уголовного дела к сейфу. Тщательно запер его, наклеив бумажку со своей подписью, подергав за металлическую ручку, он вышел и с той же тщательностью запер кабинет, опять подергав для верности на этот раз дверную ручку. Последнее время какая-то повышенная осторожность появилась в нем, везде он видел если и не подвох, то что-то готовящееся против него. Быстрым шагом прошел по коридору, сбежал по лестнице, вышел во двор и, сразу найдя взглядом свою машину, направился к ней.
Андрей был на месте, и это маленькое невинное обстоятельство как бы обдало его теплой волной.
— Ничего, Андрюша, пробьемся, — сказал он, обращаясь не столько к Андрею, сколько к самому себе.
— Проблемы, Павел Николаевич?
— Звонил Халандовский. Он ждет нас в моей квартире.
— У него есть ключи? — удивился Андрей.
— Нет, дело в другом. Взломана дверь.
— Ни фига себе! Там было что взять?
— И да, и нет. Телевизор можно было взять? Можно. Кое-что в холодильнике было. Мой чемодан со шмотками... Но это не то, за чем полезут в комнату следователя по особо важным делам. — Пафнутьев со значением поднял указательный палец, подчеркивая собственную значительность.
— Но дом-то под охраной!
— Именно в этом и таится самый большой вопрос.
— Крутой клиент вам достался.
— Разберемся.
Поднявшись на свою площадку, Пафнутьев поколебался несколько секунд и толкнул дверь, она легко подалась. Снаружи на двери не было никаких повреждений, но если на нее посмотреть из прихожей, то было видно — замок сорван.
Пройдя по коридору, Пафнутьев увидел на кухне Халандовского. Тот сидел за маленьким столиком, перед ним стояла бутылка виски и вскрытая баночка с красной икрой.
— А, Паша, — без удивления произнес он. — Заходи. Давно тебя жду. Понимаешь, я приехал пораньше, подумал — вдруг ты тоже пришел со службы пораньше, чтобы приготовиться к встрече со мной, накрыть стол белой скатертью, приготовить чего-нибудь вкусного... Но нет, не увидел я твоей заботы, не увидел. Зато увидел, что дверь открыта. Толкнул — точно открыта. Замок сорван. Хорошо так сорван, грамотно. Я бы так не сумел, я бы обязательно повредил наружную обивку. А здесь обивка цела, даже более того...
— Так. — Пафнутьев остановился на пороге комнаты.
Здесь явно шел хороший такой, подробный обыск. Причем незваные гости, кажется, умышленно наводили больший беспорядок, чем требовалось. Все можно было сделать аккуратнее, с большим уважением и к своей работе, и к хозяину. Из чемодана все было вытряхнуто на пол, поролоновый матрац задран так, что, кажется, стоял почти вертикально, телевизор остался, но стоял на подоконнике...
— Паша, они тут славно поработали! — раздался за спиной голос Халандовского.
— Даже слишком.
— В каком смысле?
— Вовсе необязательно устраивать весь этот бардак. Они боялись, что я не замечу обыска.
— Ты знаешь, что они искали?
— Они искали тот самый пакетик, с которым ты ушел утром.
Что-то его тревожит в этих обгорелых бумагах, что-то его тревожит.
— Надо бы их изучить повнимательнее, — сказал Андрей.
— И снять копии, — добавил Халандовский. — Мало ли что... В конце концов, они могут добраться до этого портфеля, да и я могу оплошать.
— Можешь, — согласился Пафнутьев, подняв со стола бутылку виски — прикидывая, сколько же выпил Халандовский. — Конечно, можешь, — добавил он, возвращая бутылку на стол. — Но, кажется, мы затеяли опасные игры. Этот человек принимает очень быстрые решения. И у него есть кому их исполнять.
— Почему ты так думаешь?
— Он сам мне сказал. Сегодня. В больнице. И через час доказал делом.
— Шустер, — сказал Халандовский.
— А ты этого не знал?
— Догадывался.
— Чтобы уж все знать твердо и окончательно... — Пафнутьев прошел на кухню. Когда Халандовский, рванувшись вслед за ним, тоже оказался на кухне, то увидел странную картину — Пафнутьев внимательно изучал содержимое холодильника. — Суду все ясно, — сказал он.
Халандовский молча стоял в дверях, ожидая пояснений.
— Суду все ясно, — повторил Пафнутьев. — Виски на месте, икра на месте, баночка с крабами тоже не тронута.
— И что это все означает?
— Ты можешь себе представить квартирных воров, которые оставили бы виски, икру и крабов?
— Не могу, Паша. Я бы не оставил. Я теряюсь в догадках.
— Это не были квартирные воры. Человек, который их послал, дал четкие указания — ничего не трогать, кроме одной вещи.
— Ты имеешь в виду...
— Обгорелый портфель. У них есть возможность заглянуть в мой сейф. И они наверняка туда заглянули. И только после этого решились на взлом. Лубовский сегодня несколько раз напомнил, что хотел бы получить свои вещички обратно.
— А ты, Паша?
— Я обещал.
— Ты всегда выполняешь свои обещания?
— Нет, не всегда.
— И это правильно, — одобрил Халандовский. — Я, Паша, поступаю точно так же. Невыполненное обещание дает простор для маневра.
— Боюсь, у нас нет простора для маневра, — сказал Пафнутьев. — И времени нет.
— Зато у меня есть надежное место, — сказал Халандовский, наливая себе в стакан виски и черпая ложечкой икру из вскрытой банки.
— Где?
— Не скажу. Только в старом парке, только на заброшенной скамейке, только в том случае, если рядом не будет ни одного бомжа, грибника, собирателя пустых бутылок, влюбленной парочки.
— Согласен, — кивнул Пафнутьев и тоже плеснул себе хороший глоток виски. — Здесь нам больше делать нечего, уезжаем. Андрей, ты готов?
Андрей не ответил, поскольку это был вопрос, на который отвечать вовсе необязательно.
Пока Пафнутьев и Халандовский укладывали в сумку содержимое холодильника, Андрей кое-как прикрепил замок, и теперь дверь можно было оставлять закрытой. Не слишком надежно, но все-таки квартира не оставалась совсем уж беззащитной.
Отъехали, не теряя времени, и сразу влились в плотный московский поток машин. Пафнутьев расположился на заднем сиденье в той не слишком удобной позе, которая позволяла ему постоянно смотреть в заднее стекло. Он был почти уверен, что «хвост» будет, что его просто не может не быть. И действительно, вскоре заметил невзрачный «жигуленок», который неотступно шел за ними на расстоянии нескольких машин.
— Андрей, — начал было Пафнутьев.
— Я вижу, Павел Николаевич, — ответил Андрей. — Он за нами увязался, едва мы отъехали.
— А сбросить его можно в этом потоке?
— Попробую. Мы вообще-то куда едем?
— Общее направление — Кутузовский проспект. И до пересечения с Кольцевой дорогой, — сказал Халандовский.
— А потом?
— Немного по Кольцевой, совсем немного.
— Уложимся, — пробормотал Андрей и резко свернул вправо в образовавшийся просвет. Серый «жигуленок», который шел следом, на подобное решиться не мог, не было у него такой возможности. Даже из машины было видно, как задергался, засигналил водитель, но, зажатый несколькими машинами, вынужден был оставаться в своем ряду. Андрей тем временем сделал еще один рывок вправо, оказался в крайнем ряду и при первой же возможности свернул направо, в неприметный переулок, который вел к сетуньской платформе электрички.
— Кажется, оторвались, — пробормотал Пафнутьев.
— Он теперь сможет развернуться через несколько километров, — заметил Халандовский. — Где-то возле Трехгорки.
Не снижая скорости, Андрей проскочил несколько поворотов и оказался возле указателя на улицу Горбунова.
— О, я знаю эти места! — радостно заорал Халандовский. — Андрюша, теперь налево, смелей, смелей налево! И прямо! Дуй мимо поста гаишников! Впереди Кунцевский автоцентр! Ты его пересекаешь по прямой! Нигде не останавливайся и никуда не сворачивай! Правильно! Гаишники нас не остановят, они знают, какие номера останавливать не следует! Все! Мы въезжаем в Немчиновку с тылу! Ребята, с тылу! Это же здорово! Мы кинули этого придурка, который увязался за нами, мы его кинули! Андрей, слушай меня внимательно!
— Слушаю!
— Мы в Немчиновке.
— Это радует, — отозвался Андрей.
— Это обнадеживает! — закричал Халандовский. — Тише, не гони, за нами никого нет. Так, первый поворот налево! Молодец. А теперь третий дом направо! Все, мы приехали! Нас здесь ждут! Нас здесь любят! Нас никому не дадут в обиду!
— Это радует, — повторил Пафнутьев слова Андрея.
Машина еще не успела остановиться, как Халандовский выскочил наружу, подбежал к воротам из старого штакетника, распахнул их и сделал приглашающий жест — въезжайте, дескать, гости дорогие.
Андрей осторожно въехал, стараясь не поцарапать борта в узких воротах. Халандовский уже был в глубине двора — показывал, что нужно ехать дальше, еще дальше. Наконец машина оказалась под громадными соснами. Халандовский рванул какую-то свисающую веревку, и тент из выгоревшего брезента надежно укрыл машину от глаз чужих и недобрых.
— Неплохо придумано, — проворчал Пафнутьев, выбираясь из-под брезента.
— А с улицы совсем ничего не видно! — радовался Халандовский. — Даже если кто и захочет полюбопытствовать — ни фига у него не получится! Ни фига!
Дом на участке был старый, деревянный, с темной верандой, в глубине которой просматривался красный абажур с кистями. Лампочка была включена, абажур светился призывно и даже как-то по-родственному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39