..
— О! Павел Николаевич! Не надо! — Шумаков махнул рукой. — Их так немного, так немного, что на общей статистике ни нагулявшиеся мужики, ни образумившиеся красотки не отражаются.
— Уж не инопланетяне ли их похищают? — Пафнутьев старательно сделал серьезное лицо.
— Нет, Павел Николаевич! Смею вас заверить — нет, — твердо повторил Шумаков и поднялся — легкий, в светлом просторном костюме, изящный и уверенный в себе. — Павел Николаевич, а почему бы нам не пообедать вместе? Здесь неплохая столовка. Покажу, познакомлю. А?
— Вроде рановато, — Пафнутьев посмотрел на часы.
— А я зайду за вами, когда будет в самый раз... Часа через три, а?
— Можно, — согласился Пафнутьев. — Вы сказали, что в этом деле исчез не только мой предшественник?
— Да, там есть несколько странных моментов. Но что делать, Павел Николаевич... У каждого преступника свой почерк, свои методы решения проблем... Каждый проявляет творческую жилку по-своему. Разве нет?
— Вы имеете в виду Лубовского? — Пафнутьев не любил недоговоренностей .
— Ну зачем же так, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — Я говорил вообще. А что касается Лубовского... Он талантливый человек, и у него действительно есть свой почерк.
— Талантливый вор?
— Можно и так сказать, почему нет? Уж если эти тома написаны, значит, за ними что-то стоит.
— По-настоящему талантливых воров мы не знаем. Их никто не знает. Все эти кровавые знаменитости, о которых захлебывается наша пресса... Это бесталанные преступники, засветившиеся, обнаружившие себя. Хороший вор должен быть не только непойманным, но и неузнанным.
— Смотря сколько украсть, Павел Николаевич! — опять рассмеялся Шумаков. — Некоторые берут столько, что быть неузнанным уже невозможно. Если их деньги сопоставимы с государственным бюджетом... Им уже не спрятаться.
— А что, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — С этим трудно не согласиться.
Столовая действительно оказалась неплохой — тоже маленькой, на четыре-пять столиков, с белыми скатерками, прозрачными шторками и небольшим баром, конечно, безалкогольным. На первое дали суп с фрикадельками, на второе неплохую котлету с пюре, на третье, естественно, компот.
Шумаков был молчалив, весь погружен в потребление пищи, на Пафнутьева поглядывал изредка, но остро, как бы примериваясь, приглядываясь, пристреливаясь.
— Как обед? — спросил он.
— Прекрасно! — искренне ответил Пафнутьев.
— Бывает и лучше.
— Лучше этого?!
— Бывает харчо, отбивная, нечасто, но бывает пиво, правда, в маленьких бутылках. Так что советую заходить почаще... Хотя вряд ли тебе, Павел Николаевич, это удастся. — Шумаков нашел приемлемую форму обращения — хотя и на «ты», но по имени-отчеству.
— Почему? — спросил Пафнутьев.
— Та гора томов, которую я видел в твоем кабинете, предполагает командировки.
— Много придется ездить?
— Сколько захочешь. От Москвы до самых до окраин.
Вернувшись в свой кабинетик, Пафнутьев сразу понял, что здесь без него кто-то побывал. Листок бумаги с номерами исчезнувших страниц уголовного дела был сдвинут. Он оставил его на столе так, что срез листка в точности совпадал со срезом поверхности стола. Теперь листок лежал примерно в пяти сантиметрах от края стола. Уходя, он предусмотрительно сунул все десять томов дела в сейф и запер его на ключ, но металлическую ручку оставил под углом сорок пять градусов. Теперь же ручка была расположена точно по вертикали. Кто-то, не удержавшись, подергал ее, а может быть, и в сейф заглянул, если, конечно, у нежданного гостя были ключи. А ключи могли быть, учитывая, что многих страниц явно не хватаю.
— Суду все ясно, — пробормотал Пафнутьев привычные свои слова и тяжело присел к столу. Ему уже было о чем призадуматься, хотя пришел он сюда всего-то несколько часов назад. Может быть, только сейчас Пафнутьев в полной мере осознал задачу, которая стоит перед ним. И дело было вовсе не в сложности юридического, правового расследования, поисках доказательств, дело было в другом — вмешались силы, не имеющие к праву никакого отношения. Более того, они были куда могущественнее той службы, в которой работал он. Эти силы были вполне в состоянии пренебречь прокуратурой, судом, милицией, а то и армией, вполне могли поставить на место и министра обороны, и министра внутренних дел, и Генерального прокурора. Что, собственно, и происходило в последние годы.
Раздался звонок, Пафнутьев поднял трубку:
— Слушаю.
— Здравствуй, Паша, говорит Аркаша! — Да, это был Халандовский, и Пафнутьев, услышав знакомый голос, весь как-то сразу воспрял — есть все-таки на свете люди, на которых можно опереться хотя бы на время телефонного разговора. — Как поживаешь?
— По-разному, Аркаша, по-разному.
— И ты не хочешь мне ничего сказать?
— Я хочу домой.
— И это все?!
— А тебе этого мало?
— Так ты ничего не знаешь?!
— Кое-что знаю, но, видимо, это не то, о чем ты хочешь сообщить?
— Только что передали по телевидению... Совершено покушение на Лубовского. Да, Паша, да! На того самого.
— И как это произошло?
— Взорвана машина. Хорошо так взорвана, Паша. Ребята не пожалели взрывчатки.
— Результат?
— Лужа крови, гора трупов... Но уцелел ли сам Лубовский, не знаю. Сообщение было каким-то скомканным. Трупы есть, но сколько и как их звали при жизни, не знаю.
— Значит, Лубовский был в машине?
— Иначе бы она не взорвалась.
— Как ты узнал мой телефон?
— Паша! — укоризненно протянул Халандовский. — Ну нельзя же недооценивать друзей.
— Виноват.
— Я позвонил нашему городскому прокурору, и он все выяснил за три минуты. А знаешь, я бы тебе не помешал в Москве. У меня есть там кое-какие связи с братками... Они всегда знают что-то такое, что неизвестно нашим мудрецам. Я имею в виду мудрецов из правовых органов.
— Я уже начал знакомиться с этими мудрецами.
— А на мой вопрос ты не ответил... Я тебе нужен в Москве?
— Не помешал бы.
— Я могу это понимать как приглашение?
— Можешь, Аркаша.
— До скорой встречи, Паша. Завтра увидимся. Утром.
Халандовский положил трубку.
И тут же вошел Шумаков. Едва взглянув на Пафнутьева, он сразу понял, что тот знает о покушении.
— Тебе уже сообщили? — спросил он.
— Да.
— Кто?
— Аркаша звонил.
— Какой Аркаша? — спросил Шумаков, и Пафнутьеву вопрос не понравился. Его новый знакомый явно перешел некую невидимую границу, которая отделяет уместный и допустимый интерес от неуместного и недопустимого.
— Да так, шатается один по жизни. — Пафнутьев сделал неопределенный жест рукой. — Иногда помогает, иногда мешает, а в общем... — И Пафнутьев замолчал, сознательно замолчал.
— Из нашей конторы? — продолжал допытываться Шумаков, и эта настойчивость тоже не понравилась Пафнутьеву.
— Можно и так сказать, — ответил Пафнутьев чистую правду, поскольку были у Халандовского отношения с прокуратурой, и довольно плотные. — Так что там случилось с нашим клиентом?
— Взорвали клиента. Но, похоже, выжил. Водитель — всмятку, телохранители всмятку, а он оказался везунчиком. Поедешь посмотреть?
— Надо, — поднялся Пафнутьев.
— Тогда рванем вместе. Машина готова.
И Пафнутьеву ничего не оставалось, как принять предложение, хотя в подобных случаях он предпочитал не иметь сопровождающих. Тем более таких вот, с непонятной настырностью. Видимо, провинциальная жизнь выработала в нем настороженность к людям общительным, раскованным и услужливым. За этим ему всегда виделся какой-то смысл, если не умысел. Да и характер работы предполагал сдержанность и немногословие.
Опять же сегодняшняя невинная ловушка, которую он оставил в своем кабинете, сработала, кто-то уже заинтересовался его записями. А записи, несмотря на всю их поверхностность, человеку сведущему могли кое-что сказать — он перечислил номера страниц, которые кто-то своей заботливой рукой убрал. Пафнутьев твердо знал, что пустые страницы не убирают. Значит, в этих было что-то важное.
* * *
Этот день начался для Лубовского неплохо, можно даже сказать — прекрасно. Вечерний перебор оказался не слишком тягостным, случайно подвернувшаяся ночная девочка проявила себя как послушная и нежадная, к тому же понятливая — стоило ему невнятно намекнуть на тяжелый предстоящий день, как она тут же исчезла, может быть, даже навсегда, хотя... Кто знает, кто знает — телефон свой она оставила, поскольку, как уже говорилось, была понятливой.
Приняв душ, Юрий Михайлович полюбовался на себя в большое зеркало и, в общем-то, остался доволен поджарой фигурой, которая вполне вписывалась в некие придуманные стандарты по весу, росту, хотя физиономия могла бы быть, конечно, посвежее. Но впереди его ждала Испания, поездка обещала затянуться, и он вполне обоснованно надеялся, что недостатки физиономии этого утра ему удастся исправить.
Завтрак был легким, почти необязательным: стакан свежевыжатого морковного сока, ломтик осетрины, чашка хорошего кофе. Растворимый Лубовский не пил уже давно.
Выглянув в окно, он убедился, что машина на месте, вымытая и сверкающая на утреннем солнце, что охрана тоже на изготовке и уже, наверно, проверила подъезд, и не только его подъезд, но и соседний сквер, жидкие заросли детского сада — мало ли кто там мог притаиться с хорошей штуковиной, оснащенной оптическим прицелом.
Хотя Лубовский давно уже оставил криминальные дела, но бдительность сохранял, поскольку понимал, что остались за его спиной люди обиженные и на многое готовые. Время от времени эти обиженные возникали, но как-то неубедительно, как сейчас говорят, виртуально. То письмо с угрозами присылали, то по телефону пытались дозвониться, то, как им казалось, наносили вред. Их жалкие попытки что-то поджечь или что-то спустить под откос Лубовского смешили и даже оставляли чувство удовлетворения — этими своими ущербами он как расплачивался с ними, и недоброжелатели после всех своих поджогов или хищений успокаивались, убедившись, что на обиду ответили достойно.
Иногда Лубовский бывал даже благодарен своим вредителям и злопыхателям, поскольку они освобождали его от трат куда более значительных. Все-таки жило в нем чувство справедливости, которое он считал нужным время от времени как-то подпитывать в себе, не дать ему заглохнуть окончательно. Это была очень своеобразная справедливость, он понимал ее своеобразие, но полагал, что пусть уж лучше будет такая, чем никакой. Поэтому угрызений совести не испытывал, более того, был уверен, что ведет себя правильно, достойно и даже порядочно.
Связавшись по мобильнику с охраной, которая маялась во дворе, он задал несколько обычных утренних вопросов.
— Привет, — сказал он несколько развязно — все-таки прошлая жизнь давала о себе знать, он понимал особенность своего произношения, но не стремился его исправить, полагая, что люди стерпят его и таким, куда им деваться.
— Здравствуйте, Юрий Яковлевич, — почтительно сказал охранник.
— У вас все в порядке?
— Да, все чисто.
— Никаких проблем?
— Никаких.
— Можем ехать? — Этот вопрос был уже необязательным, но Лубовскому хотелось чуть продлить разговор, чуть больше настроить охрану на серьезное отношение к делу, и еще — таилась где-то в глубине его сознания опасливость, знал он, прекрасно знал и помнил, что его бывшие соратники могут пойти на нечто большее, нежели поджог склада с готовой мебелью — среди многочисленных его интересов было и мебельное производство, не столь уж и бесполезное.
Охранники знали это его утреннее многословие и почтительно отвечали на вопросы, которые частенько попросту повторялись.
— Я выхожу, — сказал Лубовский и отключил связь. Обычно это были его последние слова перед тем, как выйти из квартиры.
Выглянув на площадку, он убедился в том, что охранник на месте. Заперев дверь, Лубовский вошел в лифт, вместе с охранником спустился на первый этаж, быстро сбежал по ступенькам крыльца и нырнул в просторный джип, стоявший в нескольких метрах. Охранник успел проскочить вслед за ним, и машина тут же рванула с места. У человека, вздумавшего совершить покушение, просто не было бы времени — чтобы выйти из подъезда и прыгнуть в машину, Лубовскому потребовалось всего несколько секунд.
Когда машина прибывала в офис, все повторялось. Охранник придерживал дверь, машина останавливалась в двух метрах, Лубовский легко и даже с некоторым изяществом спрыгивал с высокой ступеньки джипа, не останавливаясь в движении, проскакивал внутрь офиса, стальная дверь тут же за ним захлопывалась.
Лубовский мог многие вопросы решать прямо из дома, но телефоном он почти не пользоваться, предпочитая разговаривать с глазу на глаз. Он прекрасно знал, насколько это коварное и ненадежное средство — телефонная связь. Несколько раз обжегшись, когда конкурентам, недоброжелателям и прочей подлой публике становились известны подробности его деловой жизни, он твердо решил — никаких телефонов. Более того, он даже в собственном кабинете не любил говорить ни о чем важном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— О! Павел Николаевич! Не надо! — Шумаков махнул рукой. — Их так немного, так немного, что на общей статистике ни нагулявшиеся мужики, ни образумившиеся красотки не отражаются.
— Уж не инопланетяне ли их похищают? — Пафнутьев старательно сделал серьезное лицо.
— Нет, Павел Николаевич! Смею вас заверить — нет, — твердо повторил Шумаков и поднялся — легкий, в светлом просторном костюме, изящный и уверенный в себе. — Павел Николаевич, а почему бы нам не пообедать вместе? Здесь неплохая столовка. Покажу, познакомлю. А?
— Вроде рановато, — Пафнутьев посмотрел на часы.
— А я зайду за вами, когда будет в самый раз... Часа через три, а?
— Можно, — согласился Пафнутьев. — Вы сказали, что в этом деле исчез не только мой предшественник?
— Да, там есть несколько странных моментов. Но что делать, Павел Николаевич... У каждого преступника свой почерк, свои методы решения проблем... Каждый проявляет творческую жилку по-своему. Разве нет?
— Вы имеете в виду Лубовского? — Пафнутьев не любил недоговоренностей .
— Ну зачем же так, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — Я говорил вообще. А что касается Лубовского... Он талантливый человек, и у него действительно есть свой почерк.
— Талантливый вор?
— Можно и так сказать, почему нет? Уж если эти тома написаны, значит, за ними что-то стоит.
— По-настоящему талантливых воров мы не знаем. Их никто не знает. Все эти кровавые знаменитости, о которых захлебывается наша пресса... Это бесталанные преступники, засветившиеся, обнаружившие себя. Хороший вор должен быть не только непойманным, но и неузнанным.
— Смотря сколько украсть, Павел Николаевич! — опять рассмеялся Шумаков. — Некоторые берут столько, что быть неузнанным уже невозможно. Если их деньги сопоставимы с государственным бюджетом... Им уже не спрятаться.
— А что, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — С этим трудно не согласиться.
Столовая действительно оказалась неплохой — тоже маленькой, на четыре-пять столиков, с белыми скатерками, прозрачными шторками и небольшим баром, конечно, безалкогольным. На первое дали суп с фрикадельками, на второе неплохую котлету с пюре, на третье, естественно, компот.
Шумаков был молчалив, весь погружен в потребление пищи, на Пафнутьева поглядывал изредка, но остро, как бы примериваясь, приглядываясь, пристреливаясь.
— Как обед? — спросил он.
— Прекрасно! — искренне ответил Пафнутьев.
— Бывает и лучше.
— Лучше этого?!
— Бывает харчо, отбивная, нечасто, но бывает пиво, правда, в маленьких бутылках. Так что советую заходить почаще... Хотя вряд ли тебе, Павел Николаевич, это удастся. — Шумаков нашел приемлемую форму обращения — хотя и на «ты», но по имени-отчеству.
— Почему? — спросил Пафнутьев.
— Та гора томов, которую я видел в твоем кабинете, предполагает командировки.
— Много придется ездить?
— Сколько захочешь. От Москвы до самых до окраин.
Вернувшись в свой кабинетик, Пафнутьев сразу понял, что здесь без него кто-то побывал. Листок бумаги с номерами исчезнувших страниц уголовного дела был сдвинут. Он оставил его на столе так, что срез листка в точности совпадал со срезом поверхности стола. Теперь листок лежал примерно в пяти сантиметрах от края стола. Уходя, он предусмотрительно сунул все десять томов дела в сейф и запер его на ключ, но металлическую ручку оставил под углом сорок пять градусов. Теперь же ручка была расположена точно по вертикали. Кто-то, не удержавшись, подергал ее, а может быть, и в сейф заглянул, если, конечно, у нежданного гостя были ключи. А ключи могли быть, учитывая, что многих страниц явно не хватаю.
— Суду все ясно, — пробормотал Пафнутьев привычные свои слова и тяжело присел к столу. Ему уже было о чем призадуматься, хотя пришел он сюда всего-то несколько часов назад. Может быть, только сейчас Пафнутьев в полной мере осознал задачу, которая стоит перед ним. И дело было вовсе не в сложности юридического, правового расследования, поисках доказательств, дело было в другом — вмешались силы, не имеющие к праву никакого отношения. Более того, они были куда могущественнее той службы, в которой работал он. Эти силы были вполне в состоянии пренебречь прокуратурой, судом, милицией, а то и армией, вполне могли поставить на место и министра обороны, и министра внутренних дел, и Генерального прокурора. Что, собственно, и происходило в последние годы.
Раздался звонок, Пафнутьев поднял трубку:
— Слушаю.
— Здравствуй, Паша, говорит Аркаша! — Да, это был Халандовский, и Пафнутьев, услышав знакомый голос, весь как-то сразу воспрял — есть все-таки на свете люди, на которых можно опереться хотя бы на время телефонного разговора. — Как поживаешь?
— По-разному, Аркаша, по-разному.
— И ты не хочешь мне ничего сказать?
— Я хочу домой.
— И это все?!
— А тебе этого мало?
— Так ты ничего не знаешь?!
— Кое-что знаю, но, видимо, это не то, о чем ты хочешь сообщить?
— Только что передали по телевидению... Совершено покушение на Лубовского. Да, Паша, да! На того самого.
— И как это произошло?
— Взорвана машина. Хорошо так взорвана, Паша. Ребята не пожалели взрывчатки.
— Результат?
— Лужа крови, гора трупов... Но уцелел ли сам Лубовский, не знаю. Сообщение было каким-то скомканным. Трупы есть, но сколько и как их звали при жизни, не знаю.
— Значит, Лубовский был в машине?
— Иначе бы она не взорвалась.
— Как ты узнал мой телефон?
— Паша! — укоризненно протянул Халандовский. — Ну нельзя же недооценивать друзей.
— Виноват.
— Я позвонил нашему городскому прокурору, и он все выяснил за три минуты. А знаешь, я бы тебе не помешал в Москве. У меня есть там кое-какие связи с братками... Они всегда знают что-то такое, что неизвестно нашим мудрецам. Я имею в виду мудрецов из правовых органов.
— Я уже начал знакомиться с этими мудрецами.
— А на мой вопрос ты не ответил... Я тебе нужен в Москве?
— Не помешал бы.
— Я могу это понимать как приглашение?
— Можешь, Аркаша.
— До скорой встречи, Паша. Завтра увидимся. Утром.
Халандовский положил трубку.
И тут же вошел Шумаков. Едва взглянув на Пафнутьева, он сразу понял, что тот знает о покушении.
— Тебе уже сообщили? — спросил он.
— Да.
— Кто?
— Аркаша звонил.
— Какой Аркаша? — спросил Шумаков, и Пафнутьеву вопрос не понравился. Его новый знакомый явно перешел некую невидимую границу, которая отделяет уместный и допустимый интерес от неуместного и недопустимого.
— Да так, шатается один по жизни. — Пафнутьев сделал неопределенный жест рукой. — Иногда помогает, иногда мешает, а в общем... — И Пафнутьев замолчал, сознательно замолчал.
— Из нашей конторы? — продолжал допытываться Шумаков, и эта настойчивость тоже не понравилась Пафнутьеву.
— Можно и так сказать, — ответил Пафнутьев чистую правду, поскольку были у Халандовского отношения с прокуратурой, и довольно плотные. — Так что там случилось с нашим клиентом?
— Взорвали клиента. Но, похоже, выжил. Водитель — всмятку, телохранители всмятку, а он оказался везунчиком. Поедешь посмотреть?
— Надо, — поднялся Пафнутьев.
— Тогда рванем вместе. Машина готова.
И Пафнутьеву ничего не оставалось, как принять предложение, хотя в подобных случаях он предпочитал не иметь сопровождающих. Тем более таких вот, с непонятной настырностью. Видимо, провинциальная жизнь выработала в нем настороженность к людям общительным, раскованным и услужливым. За этим ему всегда виделся какой-то смысл, если не умысел. Да и характер работы предполагал сдержанность и немногословие.
Опять же сегодняшняя невинная ловушка, которую он оставил в своем кабинете, сработала, кто-то уже заинтересовался его записями. А записи, несмотря на всю их поверхностность, человеку сведущему могли кое-что сказать — он перечислил номера страниц, которые кто-то своей заботливой рукой убрал. Пафнутьев твердо знал, что пустые страницы не убирают. Значит, в этих было что-то важное.
* * *
Этот день начался для Лубовского неплохо, можно даже сказать — прекрасно. Вечерний перебор оказался не слишком тягостным, случайно подвернувшаяся ночная девочка проявила себя как послушная и нежадная, к тому же понятливая — стоило ему невнятно намекнуть на тяжелый предстоящий день, как она тут же исчезла, может быть, даже навсегда, хотя... Кто знает, кто знает — телефон свой она оставила, поскольку, как уже говорилось, была понятливой.
Приняв душ, Юрий Михайлович полюбовался на себя в большое зеркало и, в общем-то, остался доволен поджарой фигурой, которая вполне вписывалась в некие придуманные стандарты по весу, росту, хотя физиономия могла бы быть, конечно, посвежее. Но впереди его ждала Испания, поездка обещала затянуться, и он вполне обоснованно надеялся, что недостатки физиономии этого утра ему удастся исправить.
Завтрак был легким, почти необязательным: стакан свежевыжатого морковного сока, ломтик осетрины, чашка хорошего кофе. Растворимый Лубовский не пил уже давно.
Выглянув в окно, он убедился, что машина на месте, вымытая и сверкающая на утреннем солнце, что охрана тоже на изготовке и уже, наверно, проверила подъезд, и не только его подъезд, но и соседний сквер, жидкие заросли детского сада — мало ли кто там мог притаиться с хорошей штуковиной, оснащенной оптическим прицелом.
Хотя Лубовский давно уже оставил криминальные дела, но бдительность сохранял, поскольку понимал, что остались за его спиной люди обиженные и на многое готовые. Время от времени эти обиженные возникали, но как-то неубедительно, как сейчас говорят, виртуально. То письмо с угрозами присылали, то по телефону пытались дозвониться, то, как им казалось, наносили вред. Их жалкие попытки что-то поджечь или что-то спустить под откос Лубовского смешили и даже оставляли чувство удовлетворения — этими своими ущербами он как расплачивался с ними, и недоброжелатели после всех своих поджогов или хищений успокаивались, убедившись, что на обиду ответили достойно.
Иногда Лубовский бывал даже благодарен своим вредителям и злопыхателям, поскольку они освобождали его от трат куда более значительных. Все-таки жило в нем чувство справедливости, которое он считал нужным время от времени как-то подпитывать в себе, не дать ему заглохнуть окончательно. Это была очень своеобразная справедливость, он понимал ее своеобразие, но полагал, что пусть уж лучше будет такая, чем никакой. Поэтому угрызений совести не испытывал, более того, был уверен, что ведет себя правильно, достойно и даже порядочно.
Связавшись по мобильнику с охраной, которая маялась во дворе, он задал несколько обычных утренних вопросов.
— Привет, — сказал он несколько развязно — все-таки прошлая жизнь давала о себе знать, он понимал особенность своего произношения, но не стремился его исправить, полагая, что люди стерпят его и таким, куда им деваться.
— Здравствуйте, Юрий Яковлевич, — почтительно сказал охранник.
— У вас все в порядке?
— Да, все чисто.
— Никаких проблем?
— Никаких.
— Можем ехать? — Этот вопрос был уже необязательным, но Лубовскому хотелось чуть продлить разговор, чуть больше настроить охрану на серьезное отношение к делу, и еще — таилась где-то в глубине его сознания опасливость, знал он, прекрасно знал и помнил, что его бывшие соратники могут пойти на нечто большее, нежели поджог склада с готовой мебелью — среди многочисленных его интересов было и мебельное производство, не столь уж и бесполезное.
Охранники знали это его утреннее многословие и почтительно отвечали на вопросы, которые частенько попросту повторялись.
— Я выхожу, — сказал Лубовский и отключил связь. Обычно это были его последние слова перед тем, как выйти из квартиры.
Выглянув на площадку, он убедился в том, что охранник на месте. Заперев дверь, Лубовский вошел в лифт, вместе с охранником спустился на первый этаж, быстро сбежал по ступенькам крыльца и нырнул в просторный джип, стоявший в нескольких метрах. Охранник успел проскочить вслед за ним, и машина тут же рванула с места. У человека, вздумавшего совершить покушение, просто не было бы времени — чтобы выйти из подъезда и прыгнуть в машину, Лубовскому потребовалось всего несколько секунд.
Когда машина прибывала в офис, все повторялось. Охранник придерживал дверь, машина останавливалась в двух метрах, Лубовский легко и даже с некоторым изяществом спрыгивал с высокой ступеньки джипа, не останавливаясь в движении, проскакивал внутрь офиса, стальная дверь тут же за ним захлопывалась.
Лубовский мог многие вопросы решать прямо из дома, но телефоном он почти не пользоваться, предпочитая разговаривать с глазу на глаз. Он прекрасно знал, насколько это коварное и ненадежное средство — телефонная связь. Несколько раз обжегшись, когда конкурентам, недоброжелателям и прочей подлой публике становились известны подробности его деловой жизни, он твердо решил — никаких телефонов. Более того, он даже в собственном кабинете не любил говорить ни о чем важном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39