Быть Валиным спутником Леша наотрез отказался, но он понимал, что Вальку отговорить невозможно, и не знал, как быть. Ведь не доносить же на друга его родителям!
Прежде чем пуститься в путь, Валя решил поближе ознакомиться с ящиками и однажды вечером отправился с этой целью на Ленинградский вокзал. Тут Леша согласился составить ему компанию, будучи уверенным, что ни к чему плохому это не приведет. У двух перронов стояли поезда и посадка еще не начиналась, людей на перронах не было. Друзья пошли вдоль правого перрона, заглядывая в щель между его краем и низом вагонов.
– Видишь? – тихо говорил Валя. – И вот здесь еще... Видишь?
Леша действительно видел кое-где под вагонами какие-то серые прямоугольные штуки, но можно ли в них залезть – ребята, как ни старались, понять не могли. Так они дошли до самого конца перрона.
– Видишь, – сказал Валя, – электровозы еще не прицеплены. Значит, не скоро отправление. Пошли!
Слово "пошли" Леша услышал уже откуда-то снизу, потому что Валя спрыгнул с перрона.
– Валька! Не дури, ведь в милицию попадешь! – тихо проговорил Леша и оглянулся. К счастью, поблизости никого не было.
– Лешка, ну прыгай, ну не трусь! – взмолился Валя, и Леша прыгнул.
Поблизости и правда никого не было, но метрах в тридцати от них стоял милиционер. Леша его не заметил, но милиционер обратил внимание, что двое мальчишек, торчавших в конце перрона, вдруг куда-то исчезли. Он зашагал в том направлении.
Друзья тем временем обогнули передний вагон поезда и очутились как бы в ущелье между двумя составами. В начале ущелья было довольно светло, и Валя предпочел углубиться подальше, чтобы их не заметили железнодорожники, ходившие неподалеку по путям. Здесь было темно, но глаза ребят скоро привыкли к этому, и друзья смогли разглядеть большой серый ящик под вагоном. Валя почти прилип к нему, стал что-то трогать, что-то ощупывать.
– Так! – негромко бормотал он. – Дверца есть, но... но, кажется, заперта. Погоди-ка, вот тут вроде ручки что-то... Ну-ка!.. Ну-ка еще!.. Еще!.. Нет, не открыть!
Леша с тревогой прислушивался к шуму, который слышался с одного из перронов, и шептал:
– Валька, ну скорей ты! Кончай это дело, там ведь посадка начинается!
Рыжов вместо ответа подлез под вагон, и оттуда послышалось:
– Леш!.. А может быть, не в ящике, а на нем? Тут пространство есть...
– Валька, хватит дурить, пойдем! – Леша вдруг спиной почувствовал, что кто-то приближается, и оглянулся. Так и есть! Это был милиционер. Леша онемел, а Валька под вагоном чирикал все оживленней:
– По-моему, вполне можно ехать... И ширина хорошая... Лешк, понимаешь, тут вроде как на второй полке получается.
– Ну? Накатался? – сказал милиционер. – Теперь вылезай!
Через десять минут ребята сидели в привокзальном отделении милиции, а еще минут через пятьдесят туда одновременно явились представители семейства Рыжовых и Тараскиных в лице Лешиной мамы и Валиного папы.
Валин же отец говорил, что поведение его сына часто бывает непредсказуемо, и Леша на себе это испытал. Бывало, идут они по тротуару, обсуждая какой-нибудь вопрос. Валя вдруг останавливается и говорит:
– Знаешь... что-то мне не нравятся эти два парня. Давай перейдем на ту сторону.
И друзья переходили на противоположный тротуар, хотя парни были не старше их и вроде бы мирно беседовали между собой. Но бывало, что на тротуаре впереди топтались не два, не три, а даже четыре парня, и они поглядывали на друзей так, что Леша невольно замедлял шаги. И тут Валя вдруг говорил:
– Ну чего ты замялся? Пошли!
Прибавив шагу, он устремлялся на загородивших дорогу мальчишек, и Леша следовал за своим другом, хотя ему это было не по душе. Впрочем, в присутствии Вальки он всегда был храбрей, чем в одиночестве.
Нередко мальчишки расступались перед Валей, догадываясь, что тот сам ищет драки. Тогда Валя разочарованно вздыхал (сам он первый никого не задевал). Но иногда потасовка затевалась, и тогда Валя дрался с увлечением и ловко, а Леша махал кулаками довольно бестолково, однако друга не покидал. Обычно воинственное настроение одолевало Валю после прочтения приключенческой книги или просмотра такого же фильма и держалось недолго.
Несмотря на все Валины художества, как выражались его родители, несмотря на то, что Леша благодаря ему иногда являлся с разбитым носом или с синяками, взрослые в семье Тараскиных любили Валю, и особенно Лешины бабушки. У Вали была одна черта, которая взрослых пленяла: его необычайная благовоспитанность. Хотя родители Рыжова не очень заботились о внушении ему хороших манер, эти хорошие манеры как-то сами собой прилипали к нему. Слова "пожалуйста" и "спасибо" были всегда у него на языке, в общественном транспорте он уступал место не только старикам и старушкам, но и молодым женщинам, и в дверях он приостанавливался, чтобы пропустить спутника вперед, будь он не только взрослый, но и сверстник. Одни ребята относились к такой Валиной благовоспитанности как к безобидному чудачеству уважаемого человека (Валины художества были известны всей школе), некоторые даже втайне завидовали ему: ведь у Вали все получалось совершенно естественно, как бы само собой. Взрослым среднего возраста Валина манера держать себя очень нравилась, а уж бабушки просто млели от умиления.
Теперь Антонина Егоровна и ее сестра дружно поддержали предложение Евдокии Самсоновны. Они не сомневались, что приезд Вали оградит Лешу от влияния тлетворной среды во дворе, они знали также, что в случае возникновения конфликтов Валя не даст в обиду своего друга, да и тот в присутствии Рыжова сумеет лучше постоять за себя.
Как видите, Валя Рыжов был тоже не такой, как все, но, в отличие от Оли Закатовой, он об этом не знал: у него было слишком много других интересов, чтобы думать о собственной персоне.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Под вечер события этого дня обсуждались и в других семьях. Первым вернулся с работы бригадир строителей-монтажников Иннокентий Васильевич Красилин. Из кухни доносился визг и скрежет электрической дрели: там Федя сверлил стену, чтобы повесить шкаф для посуды. Нюра с матерью, Верой Семеновной, распаковывала в комнате чемоданы и узлы.
– Вера, ты где? – крикнул Иннокентий Васильевич из передней.
– Тут мы! – прокричала Вера Семеновна. – Федор, выключай свою адскую машину! Не слыхать ничего!
Вой дрели сатих. Красилин вошел в комнату.
– Ты обедать сейчас будешь или погодишь? – спросила его жена.
– Погожу маленько. Я вроде сытый, не знаю с чего.
– Тогда садись последние известия слушать.
Иннокентий Семенович сел на диван, а Вера Семеновна на стул перед ним.
– Какие, говоришь, известия?
– Федор, – крикнула Вера Семеновна, – иди покажись отцу, он, поди, соскучился по тебе!
Появился Федя и молча стал у дверного косяка. Нюра продолжала сидеть на полу перед чемоданом. На голом по пояс Феде были теперь старые брюки, закатанные до колен, его загорелые плечи припудрила известковая пыль. На Нюре было линялое платье, в котором она вчера разгружала вещи.
– Так какие, говоришь, новости? – повторил Красилин.
– С новосельем нас молодежь сегодня поздравила.
– Кого поздравила? – не понял Красилин-старший.
– Ну, нас с тобой, "кого, кого"! – И Вера Семеновна сузила, глядя на мужа, голубые глаза. Совсем как Нюра, когда она сердилась.
Иннокентий Васильевич нетерпеливо ерзнул на диване.
– Знаешь, мать... я, однако, с работы, мне сейчас неохота твои кроссворды разгадывать.
– С милицией их привели, наших родименьких, – отчеканила Вера Семеновна. – В домоуправление. А управдомша уж к нам зашла. Вот так-то!
Красилин пригладил светлые прядки волос, прикрывавшие лысину, посмотрел на сына, на дочь. Федя по-прежнему стоял у дверного косяка, заложив руки за спину, Нюра сидела перед чемоданом, держа отцовскую рубашку.
– А чего они? – спросил наконец Красилин.
– Вермут купили и угощали здешнюю компанию. С приездом, значит.
– Хулиганничали?
– Да нет вроде. Только пили. Вот Нюра говорит, хотели авторитет у москвичей завоевать. Чтобы все по-столичному у них было.
Нюра в сердцах бросила рубашку обратно в чемодан и хотела что-то возразить матери, но отец перебил ее. Он посмотрел на Федю.
– Много вас было?
– Значит... значит, их трое, ну и мы с Нюрой. – Федя собрался было упомянуть дядю Колю, но вовремя смекнул, что этого можно и не делать.
– А вина сколько? – спросил его отец.
– На нас... бутылка, значит.
– Ну, с бутылки на пятерых... тут пьяный не будешь, даже с непривычки, – пробормотал Красилин, и это взорвало его жену.
– Отец! Ды ты что мелешь-то?! Ты соображаешь, что говоришь?! "Пьяный не будешь"! Да хоть бы по наперстку выпили! Сегодня наперсток, завтра два, а дальше так и пойдет? Ты соображаешь, что они под влияние подпали?!
Нюра вскочила с пола.
– Чего под влияние, под какое еще влияние?! – раскричалась она. Отец! Ведь мамка тебе сама рассказывала, как Евлампия Андреевна опасалась: "Им, говорит, трудно адаптироваться будет..." А ведь Евлампия Андреевна еще какую правду сказала!
И Нюра выложила отцу все, о чем они с Федей часа два тому назад поведали матери: о вчерашнем разговоре с Матильдой с подробными характеристиками Оли и Миши, о сегодняшнем нападении "психованного" на Федю, и о том, как Федя стушевался и Нюре после этого пришло в голову купить бутылку, чтобы восстановить престиж Красилиных во дворе, и о том, как "психованная" на глазах у милиционера схватила бутылку и стала пить из нее, и о том, как "курчавый" ни с того ни с сего разбил фонарь. Вера Семеновна иногда прерывала дочь, но не для того, чтобы опровергнуть ее рассказ, а наоборот, чтобы дополнить его.
– Во, во! – сказала она. – Я как-то подошла к окну, гляжу, а на Федора нашего какой-то так и наскакивает, так и наскакивает... Сам росточком... Федьке, может, до подбородка будет, да и весь какой-то... соплей перешибешь, а он на Федора этак петухом, петухом, петухом!.. Уж чего он там Федору говорил, я не слышала, окошко закрытое было, только Нюра вот говорит, Федька стушевался.
– Ну и слава богу, что он стушевался! – перебил Веру Семеновну муж. – Кабы он не стушевался, что бы от того петуха осталось? Хлебнули бы мы теперь!
Тут Федя наконец придумал, как объяснить свое поведение:
– Я не стушевался, а это... ну, сдержанность проявил.
– Во! Правильно! – похвалил его отец. – И дальше проявляй. Сам знаешь: ты своей силы рассчитать не умеешь.
Разговор продолжался долго. Вера Семеновна боялась, что, подражая "этим столичным", ее дети могут хватить через край и, по ее выражению, "совсем с катушек сойти". Ее муж был настроен более оптимистично.
– Мать! Ну, ты вот прикинь: и с твоей и с моей стороны у них кровь-то... генетика, по-теперешнему, нормальная. Ведь ни в твоем роду, ни в моем никаких алкоголиков и других каких-нибудь таких не было. Чего ж ты боишься, что наши разом возьмут да и свихнутся?
Дальше Красилин-отец стал говорить примерно то же самое, что еще вчера говорила Антонина Егоровна Леше. По его мнению, московские ребята в большинстве своем были не лучше, но и не хуже сибирских, однако сейчас во дворе случайно подобралась кучка психованных, как называла их Нюра. К началу учебного года съедется нормальная молодежь, среди которой Нюра и Федя найдут себе друзей.
Заключил Красилин-старший этот долгий разговор таким наставлением:
– Ну, вы шпану здешнюю, значит, сегодня угостили, сами им поставили? А теперь хватит. Если кто снова подойдет – мол, давайте выпьем, – вы ему так и говорите: "А мы сейчас не желаем. И точка, мы сами себе господа!" Говоря это, Иннокентий Васильевич расхаживал в мягких шлепанцах по комнате. Вдруг он остановился, поглядывая то на жену, то на детей. – Да! Тут еще такой вопрос: все-таки Федор петуху-то этому отпора не дал. Как бы теперь эти субчики не подумали, что он вообще слабоват насчет такого дела. Могут и ему на шею сесть, станут и Нюру обижать... – Теперь Красилин обращался только к сыну: – Ты, Федор, значит, таким образом: на живых людях свою силу не показывай, ну а все-таки что-нибудь такое им продемонстрируй: подыми что-нибудь потяжелей или еще чего... Чтобы они поняли, с кем дело имеют.
Федя обещал принять наставления отца к сведению и руководству, и впоследствии Красилин горько пожалел об этом.
Сразу после переселения в новый дом Олин отец уехал лечиться в санаторий, так что Оле пришлось объясняться сначала с дедушкой, а потом с матерью. Ее дедушке, Игнатию Игнатьевичу, было под восемьдесят. Он всю жизнь проработал военным врачом, но выправка у него даже сейчас была как у строевого офицера. Участкового, приведшего Олю, он встретил со своим обычным хладнокровием. Как пишут в плохих романах, ни один мускул не дрогнул на его лице, когда он выслушивал информацию Ивана Спиридоновича.
– Благодарю вас и прошу прощения за причиненное беспокойство! сказал он, наклонив седую голову. – Заверяю вас, что мы с дочерью отнесемся к этому со всей серьезностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27